А дочка замминистра... Хотя... Клавдия внешне была недурна. Врать не хочу. Что правда, то правда. Он вообще на дурнушек даже не смотрел. Умел ценить красоту. Хотя Клавдия была для него старовата. На целых пять лет старше его! Сумела! Охмурила!
- Софочка, мы опоздаем, - напомнил о себе толстоватый господин в блестящих полуботинках, с брезгливо оттопыренной нижней губой. На меня он не смотрел. Я как бы исключалась из тех предметов, которые он удостаивал своим вниманием.
- Сейчас, сейчас, Осик, - Софья Марковна матерински снисходя глянула в его сторону, быстрым жестом поправила черную "бабочку" на его короткой шее. - Я должна рассказать девушке про Владимира... Я же столько знаю... Я просто не имею права молчать!
- Когда я могу вам позвонить? - перебила я, действительно, не к месту разговорившуюся женщину. - И ещё один вопрос: сын Михайлова от первой жены жив?
- Чего не знаю на сегодня, того не знаю, - ответила Софья Марковна, уже полуобернувшись, исчезая в проеме высоких, торжественных посольских дверей. - Звоните!
"Итак, вот ещё кто мог быть не очень лоялен к Михайлову - его сын от девушки с фабрики "Рот Фронт", - итожила я, спускаясь в метро, в гущу рядовых, замороченных людишек, к которым никогда-никогда не доведется мчать в черных лимузинах и входить в респектабельные двери каких-либо посольств... Ну разве что если кому-то из них... как-то... почему-то... ну и так повезет...
Не скрываю, да и ни к чему - я - девица настырная, неуступчивая, с весьма малым запасом деликатности, когда речь идет о деле... Я позвонила Софье Марковне уже на следующий день, в одиннадцать утра. Она отозвалась сразу и посоветовала немедля:
- Ни в коем случае, дорогая, не носите эту зеленоватую кофточку! Она вас бледнит. Особенно при вечернем освещении. Вы очаровательная блондинка! Вы потрясете всех, если наденете алое! Вы не пробовали алое?
- Пробовала, - сказала я. - Было.
- Что за тон! - возмутилась рыжеволосая дама на том конце провода. Почему я не слышу нот радости? Ах вечная неувязка: молодость мало знает и понимает и думает, что все радости впереди. Но это неправда! Это большой обман, Танечка! Я к вашим услугам. Звоните! Встретимся!
... Самым "нераскрученным" у меня оставался третий покойник из списка некоего зловещего забавника - Пестряков с пресловутой прибавкой "Водкин". Как мне сказали в Союзе писателей, у него есть дочь, которая и нашла умершего отца на даче. "Бутылка, стаканы, а он под столом"... Она, как говорила секретарша секции прозы, замужем за бывшим летчиком-испытателем, женщина очень энергичная...
Я открыла свою записную книжку, отыскала нужный номер и позвонила... Признаюсь, приятно на душе, когда на том конце звучит голос вежливый, мягкий, - сразу растет в душе доброжелательство ко всему на свете...
С Нелли Дмитриевной Вершининой-Пестряковой мы договорились встретиться через час, у неё на квартире. Она жила недалеко от меня - через две остановки метро - в Сокольниках.
Я знала в этот раз совершено точно, чего хотела, а чего не хотела.
Не хотела многого: чтоб меня не учили жить и что мне идет-не идет, не объясняли навязчиво, и чтоб никаких сытых Осиков с оттопыренной толстой губой поблизости. В конце концов имею я право как-то же удобно, эстетично формировать место очередного действия, фабриковать ландшафт в зависимости от настроения?
... Всякого я ожидала от посещения семейства покойного романиста Дмитрия Владимировача Пестрякова-Водкина, но только не этого... не того, что попаду в маленький сумасшедший дом. Что разговаривать мне предстоит, мягко говоря, со странной женщиной пятидесяти с чем-то лет, которую звали красиво - Нелли. Если бы не мой небольшой опыт общения с соседкой, музейщицей Апраксиной, я бы, пожалуй, сильно растерялась бы... Но Апраксина Евгения Юрьевна тоже ошеломляла при первом с ней столкновении. Она никогда сразу не отвечала на ваш вопрос, а торопилась рассказать о своем, наболевшем. Например, о том, что в музее опять прорвало трубы и масса книг оказалась затопленной, что страшно смотреть, как мучительно умирала на обочине дороги собака, попавшая под машину, как странно, что она родила двоих детей, а они уже большие дяди и тети, живут сами по себе, слишком сами по себе...
Нелли Дмитриевна Вершинина-Пестрякова, женщина небольшая, худая, причесанная кое-как, в старом, линялом халате, уже от порога заговорила со мной, как со старинной приятельницей:
- Опять ограбили наших соседей! Во второй раз! Какое-то полное безобразие! Какая-то чистая глупость! У них унесли все! Дверь открыли отмычкой. Так что вы думаете? Милиция забрала безработного парня-наркомана с третьего этажа. Это все его дружки устроили! Представляете, такой красивый блондин, тихий, вежливый, а в действительности - злостный наркоман!
- Нелличка! - раздался басок из комнаты, куда вела приоткрытая дверь. - Не заговаривай человека! Он же не из милиции! У него к тебе совсем другой разговор!
Женщина улыбнулась мне извинительно:
- Ах, простите... Но жизнь - это куча всего, где вперемешку битые горшки и алмазные ожерелья... Пошли сюда...
Я очутилась следом за ней в комнате, где одна стена была как бы и не стена вовсе, а стеллажи, от пола до потолка, набитые книгами. Причем не теми, показушными, для гостей книгами, сверкающими нетленной новизной обложек, но теми, что явно были читаемы, листаемы не раз и не два.
- Чай! Чай! Чай! - воскликнула Нелли Дмитриевна и вдруг расплакалась. - Вы видите, сколько у нас книг? Я бы все их продала... Денег катастрофически не хватает. Но теперь никому не до книг. Богатые покупают только новые, с золочеными корешками, бедным они совсем не по карману...
- Нелька, - подал голос человек, на которого я робела смотреть пристально. Потому что мы с ним были не на равных: я могла сидеть, стоять, шагать, бежать, а он - только сидеть в своей инвалидной коляске, - ты обещала чай!
В его голосе зазвучало раздражение и нетерпение. Вот тут я и решилась разглядеть инвалида получше... Тем более, что Нелли тотчас покорно отозвалась:
- Ах, да, да! Сейчас, сейчас! - и юркнула за дверь.
Один на один мс мужчиной в инвалидной коляске... Он, конечно, когда-то был не просто симпатичен, но красив. Его крупная голова, седые кудри и синие глаза под черными, долгими бровями, прямой нос, отчетливо очерченные губы просто вопили о совершенстве... И размах плеч, и сильные, мускулистые руки - все явно предназначалось для полноценной жизни... Только вот красно-белый плед на коленях и неподвижные ноги в тапочках...
Он первым резко и прямо поставил меня на место:
- В жалости и снисхождении не нуждаюсь. Смотрите на меня без слезы. Потому что все под Богом ходим. Никто не знает, как с ним обойдется его величество Случай через пять минут. Был, был когда-то Мишка Вершинин летчиком-испытателем! Гремел даже в своих кругах! Трижды мог погибнуть, но вывернулся! Небо держало. Земля подвела. Автокатастрофа в очень теплый майский день и - колясочка с колесиками...
Появилась Нелли Дмитриевна с подносом и тремя синими фарфоровыми бокалами, поставила на низкий четырехугольный стол. Бокалы уютно дымились, распространяя аромат хорошего, качественного чая. В хрустальной вазочке пестрая горка дешевых конфет, в другой - такой же - печенье.
- Миша подъезжай, - попросила Нелли Дмитриевна.
Коляска скрипнула слегка...
- Дожили, - женщина смотрела на меня мокрыми глазами. - Никакой перспективы. Пенсии копеечные... Придется продавать дачу...
- Привет с фронта! Выходи из виража! - отрубил бывший летчик-испытатель. - Не греши против истины! Главная же наша с тобой истина в том, что дочка бездельница, которая желает жито красиво, а работать нет. У которой к тебе, матери, не говорю о себе, - нисколько жалости...
- Ах, Миша! - смутилась Нелли Дмитриевна. - Ну зачем при постороннем о своей жизни...
- О какой жизни? - удивился красавец-инвалид. - Какая у нас с тобой жизнь? Обуза мы для этой жизни...
- Опять, Миша, ты ораторствуешь...
- Тишина! - призвал мужчина и ко мне: - Ваши вопросы, наши ответы.
- Я пришла узнать, как жил, особенно в последние годы Дмитрий Степанович, на какие средства, что писал, в чем вы видите причину его пристрастия к спиртному...
- Промашка! Рванем машину в сторону! - приказал Михаил. - Мой тесть, к вашему сведению, не пил.
- То есть...
- Ваш полет вслепую и без права на удачу. Вам кто-то набил уши ложью. Дмитрий Степанович выпивал, это да, но алкашом не был! - красавец-инвалид сбил ладонью седой завиток со лба на сторону. - Он много, много работал... Особенно в последнее время. Писал, писал...
- Что именно?
- Вот тут горючее на исходе. Мы ведь привыкли, что он стучит на машинке, а что... наше ли дело? С нами он обычно не советовался, нам показывал только готовые изданные книги. Но он за последние годы редко издавался... все какие-то рассказики в журналах... Но печатал, печатал... Я однажды спросил: "Над чем трудитесь?" Он ответил весело: "Гром и молнию изображаю одновременно. Изображу, выпущу на волю - и тут как жахнет".
- Где же эта рукопись? Вы её нашли после его смерти?
Он хотел, было, ответить, но перебила Нелли Дмитриевна, встала даже, чтоб легче говорить, что ли, и оказалась вся в солнечном луче, отчего отчетливо забелели отросшие корни волос, давненько, видно, не встречавшиеся с темной краской, что сохранилась на прядях там-сям. Она словно бы поведала на нерве о только что сговорившемся чуде:
- Кто-то украл все его рукописи! Там, на даче! Все-все! Мы нашли его мертвым. Под столом. На столе бутылка коньяка. Экспертиза показала, что эта жидкость - ядовитая. Он пил с кем-то совершенную отраву. Следователь сказал, что это теперь сплошь да рядом - травится народ суррогатами... Но почему рядом не обнаружили труп того, кто пил с ним вместе? Почему его последняя рукопись в синей папке... Я же её своими глазами видела у него в столе... я даже название запомнила... "Рассыпавшийся человек". Я его ещё спросила: "Почему "рассыпавшийся"?" А он ответил: "Рассыпался, значит, в песок, труху... Забавную такую историйку сочиняю! В назидание потомкам!" Еще обещал: "Если эту книженцию выпущу в свет - она как осколочная жахнет! Кой-кому не поздоровится и очень. Себя не пожалею, но и другим спуску не дам! Бог давно ждет от меня эту исповедь!"
Совпадения... сплошные совпадения, от которых так легко не открестишься! И Нина Николаевна, и Семен Григорьевич Шор, и Пестряков умерли на дачах. После того, как встретились с каким-то человеком. И у всех у них рылись... искали что-то, в том числе в бумагах... А у покойного Дмитрия Степановича пропала последняя рукопись...
Но подал голос красавец-инвалид:
- Иду в пике! Рукопись вполне могла украсть... прибрать к рукам наша ненаглядная, лазоревая Любочка! Как кусок наследства, который когда-нибудь можно продать! От неё этого вполне можно ожидать.
- Ты ещё скажи, что деда убила она же! - тонким, взвинченным голосом выкрикнула Нелли Дмитриевна.
- Могла! - рубанул Михаил. - Потому что связалась с этой препоганой сектой! Они там с Буддой по пятницам беседу беседуют! В остальное время ходят друг к дружке и кормятся, чем Бог послал. Остальное человечество презирают. Сама же ты говорила, что твоя ненаглядная Любочка снесла в секту гуру какому-то дедов орден Ленина. А он, кроме всего прочего, денег стоит! Выродили на свою голову...
А ведь и впрямь иной раз очень легок человек на помине! Мы все трое не услыхали, выходит, как скрипел ключ в скважине и отворилась входная дверь глядь, в дверном проеме - прелестное, стройнехонькое, свечечкой, существо, моих примерно лет, а может, и постарше, но до того светлое, с этими белокурыми локонами, преогромными зелено-голубыми глазами, пухлым алым ртом...
- Вам что, больше не о чем говорить? - спросила наотмашь, недобро нащурившись сначала на отца, потом на мать. - Вас мой образ жизни слишком напрягает? Вы уже готовы каждому встречному-поперечному городит, что в голову взбредет?
В её прекрасных глазах блеснули прекрасные слезинки, тотчас скатившиеся по смугло-розовым щекам...
- Никаких рукописей я не брала! Не крала! А насчет дедова ордена... Он, если уж хотите все знать, сам мне его отдал, когда я нашла покупателя... Потому что... потому что...
- Почему же? Почему молчала до сих пор? - взял первое слово отец.
- По кочану! - зло выкрикнула красавица. - Дед знал, что человеку по фигу всякие наставления, если он дошел до черты... Спасать человека надо! А вы... вы... - круто повернулась и исчезла вместе с ослепительной своей красотой и зеленым, легчайшим, вьющимся платьем и белыми туфлями на каблуке.
Я рискнула предположить:
- Если Люба согласится, мне бы хотелось...
- Попробуйте, - убитым голосом отозвалась её мать, теребя в руках носовой платок. - Она там... в комнате...
"Назвалась груздем" и полезла, как чудилось, в пекло...
Ошиблась. Пронесло. В небольшой комнате, в старом бежевом кресле сидела, закрыв глаза, эта самая дерзкая красавица. Одна босоножка валялась на полу, вторая вот-вот должна была свалиться с её ноги.
- Садись, - сказала Люба, открывая глаза. - Ты кто? Из газеты? Насчет деда? Я сама в журналишке работаю... Искусствоведша. Без права на зарплату. Замуж? - опередила она мой вопрос. - За кого? За денежный мешок с импотенцией впридачу? За мальчика-психопата, возомнившего себя Акирой Куросавой или Антониони? Ага, жду, жду... чего-то настоящего, мужского, и чтоб без поддавков... Желаю полета! Высоты! Это от папочки. И тоска, тоска... Это от мамочки. Ну, то есть, комплекс.
- А от деда? - встряла я. - От деда ест что?
Она посмотрела на меня с насмешкой сердобольного врача, в её взгляде зажглась некая стального блеска точка, произнесла раздельно с явным намерением укоротить мой правдоискательский пыл:
- От деда - любовь к коньяку в зимний морозный день. Чтоб на самом дне фужерчика. Чтоб при этом в камине пылали дрова и звучал Бах... Но негромко.
- У такой суперкрасавицы и нет суперпоклонника?.. Не верится, - повела я её на ранее проложенную тропинку.
- Если о поклонниках... в этом разрезе... поллюциях-фрустрациях на фоне грандиозного обнищания масс... то с этим в порядке. Имеется суперкрасавец, восхитительный тенор, который распевается с самого утра и все его разговоры "в голосе я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58