Если не возникнет каких-либо препятствий, крымская экспедиция отправится в Гималаи. Подъем на Лхоцзе по Южной стене станет новым словом в практике высотных восхождений. Бокс. В полуфинал ежегодного первенства Крыма вышли Антон Костопуло и Сулейман Зарифуллин…
Глебу неинтересно было, кто вышел в полуфинал первенства Крыма. Другим офицерам, видимо, тоже. Самое интересное — политические новости — они уже прослушали.
— Захарова на вас нет, — Глеб сел в сторонке и закурил. — Он бы вам вставил за вражеские голоса.
— Врага надо знать, — возразил Деев. — Вот, ты, Глеб, знаешь, что они нас там ждут не дождутся?
— С распростертыми объятиями, — усмехнулся Глеб.
— Не веришь — послушай новости в одиннадцать. Они так к нам присоединиться хотят, что аж гопки скачут.
— А мы здесь на кой тогда?
— Для проведения военно-спортивного праздника «Весна», — буркнул старлей Говоров. — Будем хороводы водить.
— А к чему вы так прислушивались, товарищ капитан? — поинтересовался лейтенант Палишко. — Хоце — это что?
— Лхоцзе, — с удовольствием поправил Глеб. Он рад был отвлечься от мрачных мыслей. — Гора — черт шею свернет. А Южная стена — так и вообще. По этому маршруту еще никто не поднимался. Крутизна неимоверная, скалы и льды… Хотя эти крымские ребята — крепкие парни. На К-2 есть почти такой же сложности маршрут, называется «Волшебная линия». Так они его прошли.
— Вот сколько я с вами служу, товарищ капитан, — вздохнул Говоров, — Столько на вас удивляюсь. Летом люди в Сочи едут, а вы — в какие-то горы. На свои кровные все покупаете… Возвращаетесь — худой, аж зеленый… Ну ладно, вы — чемпион Союза, кубок в штабу стоит… Но другие-то, хотя бы тот же этот, как его, у которого фамилия из кино… Ему чего не хватает? — а он в горы ездит, и выбирает, где покруче… Я понимаю — нехорошо, на этом Эвересте только ленивый не побывал, а наших, советских, не было. Надо, да. Престиж. Ну вас вот отобрали в команду, еще кого-то… А остальные? Они-то — зачем лазят?
— Толик, — нежно сказал Глеб, — Мне этот вопрос задавали тысячу сто сорок раз. И я всегда отвечал: «не знаю». Не знаю, понимаешь? Верней, знаю, но объяснить не могу. Не дано мне. Вот Высоцкий — один раз в жизни в горах был, а сумел объяснить. «Вершина», есть такая песня — знаешь?

* * *
28 апреля, 14-30, расположение 4-го батальона 1-й горноегерской бригады Корниловской дивизии
Кто здесь не бывал,
Кто не рисковал,
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как не тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Песня плыла за окнами под аккомпанемент крепких форменных ботинок — вторая рота возвращалась со стрельб. Казалось, именно песня колыхала тяжелые черные шторы, одну из которых унтер Новак время от времени слегка приоткрывал, чтобы выпустить на улицу сигарный дым. Здесь он был единственным курящим.
На стене ровно светился слайд: белый клин на голубом фоне. Гора Лхоцзе, южная стена.
Обо всем уже поговорили.
— Повторяю еще раз, — закончил свою короткую речь Верещагин, — Мы идем на смертельный риск, и кончится наше предприятие неизвестно чем. Я никого не уговариваю, но начиная с этого момента отказываться уже будет поздно.
— Зачем все это повторять? — прапорщик Даничев вертел на пальце берет и беспечно улыбался. Верещагину захотелось треснуть его по шее, так как повторять следовало именно для таких, как этот — зеленых пацанов, не знающих цену ни своей жизни, ни чужой.
— Для очистки совести, — мрачно ответил он. — Все, господа. Расходимся. Благодарю за внимание.
Новак встал, точным щелчком выбросил сигару в сверкающую медью урну и первым вышел из конференц-зала. Он не сказал ни слова за все время брифинга, но в нем Верещагин был уверен более всего.
В дверном проеме Новак на секунду застыл и откозырял всем присутствующим. Потом развернулся на каблуках и… снова откозырял.
Глядя на унтера, даже человек сугубо штатский получил бы эстетическое наслаждение. А уж старые командиры — те, кто еще помнил Барона — и вовсе млели — так мгновенно и резко Новак застывал на месте, так великолепно быстр и плавен был взлет его ладони ко лбу, так неколебимо замирали два пальца возле лучистой кокарды.
Напротив Новака стоял командир горноегерской бригады полковник Кронин.
— Вольно, господа, — бросил он, прежде чем все успели вытянуться. — Не буду вас задерживать. Меня интересуете только вы, капитан Верещагин.
— Ну все, готовь задницу, — шепнул Артему поручик Томилин. — Сейчас тебе отольется наш гофкригсрат.
Офицеры и унтер-офицеры испарились из конференц-зала.
Заложив руки за спину, полковник прошелся по комнате, пересек луч проектора. Контрфорсы Лхоцзе поползли по складкам мундира, вершина царапнула нарукавный знак.
— Верещагин, я, кажется, передавал вам приказ явиться ко мне сразу по возвращении.
— Сэр?…
— Сейчас вы скажете, что не просматривали почту…
— Так точно, сэр!
— Я так и думал почему-то. А теперь вы мне объясните, что здесь происходило.
— Что именно, ваше высокоблагородие?
— Вот этот… съезд. Что вы тут обсуждали?
— Результаты разведки, господин полковник. Если вам будет угодно, я могу продемонстрировать все слайды с самого начала и объяснить…
—Tell the sailors about it, Верещагин! Трех четвертей вашей постоянной команды здесь нет, вы их даже не позвали. Но зачем-то позвали Козырева и Новака, которые сроду никуда не ездили, а по скалам лазают только во время марш-бросков.
— Ваше высокоблагородие, при всем моем уважении к вам, я не могу беседовать в таком тоне. Скажите, в чем, собственно, вы меня обвиняете, и тогда я смогу либо защищаться, либо признать свою вину. Мы пока еще в армии Юга России, а не в…
— Вот именно, капитан! — полковник сел на стол. — Вот именно! Воссоединение начнется со дня на день, а тут самый… политически неблагонадежный из моих офицеров — находясь, между прочим, в отпуске! — шляется по территории полка и проводит тайные конференции за черными шторами. Чему вы улыбаетесь, черт вас подрал?
— Полицейская терминология вам не дается, господин полковник. При слове «неблагонадежный» вас так перекосило, будто вы надкусили лимон.
— Вас еще не так перекосит, когда я вами займусь! — пригрозил полковник. — Я еще помню, что вы говорили журналистам после К-2. Вам, похоже, нужно постоянно напоминать, что армия создана не для того, чтобы вы совершенствовали свое альпинистское мастерство, и, красуясь перед телекамерами, делали провокационные заявления.
— Сэр, я помню, для чего существует армия.
— И для чего же?
— В уставе форсиз сказано, что мы должны отражать вооруженные нападения на Крым или предотвращать их, сэр. Устав не регламентирует эмоций военнослужащего, бессильного отразить такое нападение или предотвратить его. Я волен чувствовать по поводу Идеи Общей Судьбы все, что угодно. Я волен говорить, что я чувствую, коль скоро меня об этом спрашивают.
— А если вам сейчас же придется отсюда отправиться на гауптвахту, как вы на это посмотрите?
— Я в отпуске, сэр. И воинских преступлений не совершал…
— Ну так и догуливайте свои отпуск! Оденьтесь в цивильное, катитесь на свою квартиру, и не показывайте здесь носа, пока отпуск не кончится.
Полковник вздохнул и как-то странно осел на столе, как будто из него вытащили невидимый стержень. Все его пятьдесят семь лет проступили на лице.
— Честно говоря, Арт, мне было бы куда спокойней, если бы вы сидели в своем Непале. А так — я не знаю, чего от вас ждать. Вы — темная лошадка, Арт.
Верещагин ничего не отвечая, выключил проектор и накрыл его чехлом.
— Я так и не могу понять, как вам удалось стать офицером, — продолжал полковник. — Вас должны были отсеять из армии еще до того, как вы стали действительным рядовым.
— Разве я плохой офицер? — спросил Артем.
— Вы хороший офицер, — согласился полковник. — Вы знаете дело. Умеете работать с людьми. Вы быстро соображаете и хорошо держите себя в руках. Но человека, который отказал вам в университетской стипендии, я считаю своим личным врагом. Короче, — он перешел на английский, и отчего-то вновь распрямился разгладился, как будто незримый стержень снова держал его позвоночник. — Вам осталось два дня. На третий день вы появляетесь к утренней поверке. Но эти два дня я не должен видеть вас здесь. Увижу — закатаю на гауптвахту в превентивном порядке, а там можете хоть подавать на меня в суд. Все, вы свободны, идите…
Верещагин сунул в карман коробку со слайдами, откланялся и вышел. Уже за дверями его нагнал голос полковника:
— И вашего Сэнда это тоже касается!
Еще в феврале Шамиль натурализовался как Шэм Сэнд. Многие в последние два года меняли свои имена на «яки»-лад. Армейцев это поветрие коснулось меньше, но в роте Верещагина все же было три случая: рядовые Иван Кассиди, Масуд Халилов и Петр Воскокобойников стали, соответственно, Яном Кэсом, Масхом Али и Питом Уоксом. Нет, определенная польза от такого сокращения имен, в общем-то, была: традиционно имя, фамилия и звание крымского военнослужащего были вышиты на клапане его кармана по-русски и по-английски. Одно время татары требовали, чтобы и их язык был отражен, но командование здраво рассудило, что клапаны у карманов не резиновые. И без того грудь некоторых военных, носящих особенно витиеватые фамилии, украшают буквосочетания, при виде которых иностранных гостей начинаются семантические рудности. Например, сам Арт был помечен надписью «cpt. А. Verestshagin». На совместных учениях коллеги из иностранных армий очень быстро переходили на «Арт».
Расположение батальона пустовало: одна рота ушла в учебный центр, вторая несла охрану в Чуфут-Кале, тактическом центре Вооруженных Сил Юга России, третья была на стрельбах. Чудо, что удалось собрать всех. Если бы не удалось, Артем расшибся бы, пожертвовал кое-чем очень важным, но собрал бы. Жертвовать и расшибаться не придется. Очередное сегодняшнее чудо. Ему очень, очень нужен сегодняшний вечер, но завтрашний день еще нужнее… И если за сегодня весь запас чудес будет исчерпан — что делать завтра?
— Значит, встречаемся завтра? — Козырев ждал его у выхода.
— Как договорились.
— Чего Старик хотел?
— Пустое.
— Володя! — окликнул Козырева подполковник Ставраки. — Что у тебя в следующую субботу?
— Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова.
— А кто?
— Африка.
— И как она?
— Упрямая старая коза, сэр. Губы — как подметки. Но прыгает неплохо. Рискните десяткой, если хотите. Для стоящих лошадей Басманов нанимает профессионалов.
— А какие шансы у Глагола?
— Фаворитом идет Джабраил, но чем черт не шутит… Попробуйте.
— Спасибо, — подполковник сделал пометку в талоне предварительных ставок и «заметил» Верещагина. — С возвращением, Арт. Зайдите, пожалуйста, к Старику, он очень хотел вас видеть.
— Я уже виделся с ним.
— Кончился ваш отпуск?
— Еще нет.
— Ну, так чего вы здесь торчите? Мешаете людям…
— Уже уезжаю, сэр.
— Вы хоть в бар вечером позовете по случаю возвращения?
— Завтра, ваше благородие.
— Ну, завтра так завтра… Ближе к людям надо быть, Верещагин. Проще, проще. Спуститесь со своих вершин. Люди на земле живут.
— Вас понял, сэр.
— Устарело, Верещагин! Теперь отвечают так: «Служу Советскому Союзу!»
—Я не знаю, кому вы служите, господин подполковник, — ответил Артем. — Я присягал на верность Крыму.
— России, Верещагин, России! А Россия — это СССР.
— Мое мнение по этому вопросу вам известно, Антон Петрович.
— Оно всем известно, Верещагин. Черт побери, я еще помню, как меня отымели за ваше телеинтервью. Знаете, за что вас не любят, Арт? За то, что вы всегда хотите казаться самым умным. Вот, у всех мнение такое, а у вас не такое… И ладно бы вы при этом помалкивали… Нет, нужно обязательно выступить. Вся армия шагает не в ногу. а капитан Верещагин — в ногу…
Артем не стал ему говорить, что за тогдашнее телеинтервью в первую очередь огреб он сам. И от Ставраки, своего непосредственного командира, в том числе. Не стал доказывать, что Общая Судьба — это конец крымской армии, которая при всех своих недостатках двенадцать лет давала ему не очень сладкий, но верный кусок хлеба. Не Артем не вспомнил ни словом, как Ставраки три года назад поносил Лучникова и предлагал наложить взыскание на всех офицеров, читающих «Русский Курьер». Он просто откозырял и сказал:
— Честь имею, сэр.
— Вот таракан, — процедил Козырев, провожая артема до ворот. — Не мог не пнуть.
— Да бог с ним. — от Верещагинаподобные придирки уже давно отскакивали, не раня. Они были неизбежны, ибо он не всегда умел удержать язык за зубами, а декабрьские события вызвали и вовсе что-то вроде нервного срыва, когда он наплевал на все и начал, что называется, резать в глаза — а какой смысл сдерживаться, если приговор уже подписан?
Шамиль ждал капитана на полковой парковке, где хромом и черным лаком сверкал его «Харламов».
— Отчего загрустил,Шэм? — спросил Верещагин. — Лично я намерен этот вечер провести с большой пользой для себя. Или тебе нечем заняться?
Шэм вяло улыбнулся.
— Ждать тяжело, сэр, — пояснил он. — Скорее бы…
Территорию полка «харламов» и джип-хайлендер покинули одновременно. На первой же развилке Шэм, махнув на прощанье рукой, повернул мотоцикл налево, к виноградникам Изумрудного. «Хайлендер» же поехал в нагорный дистрикт Бахчисарая, где снимал небольшую, «однобедренную» (1 bedroom) квартиру капитан Верещагин.
С порога, едва сбросив туфли, Артем кинулся к телефону. Быстрая фиоритура по кнопкам набора, увертюра длинных гудков…
— Полк морской пехоты, дежурный слушает, — яки-акцент грубого помола.
— Сообщение для капитана Берлиани.
— Джаста момент, сэр. Записуваю…
— Передал капитан Верещагин. В шесть часов сегодня я жду капитана Берлиани в «Синем Якоре». Записали?
— Так точно.
— Повторите.
— Капитан Берлиани мессейдж: сегодня в шесть капитан Вэри-ша-гин ждет в «Синим якорь».
— Большое спасибо, дежурный.
Не покладая трубки, он набрал новый номер.
— Четвертый полк, дежурная, — семитские обертоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96