Мальчик со скрипкой выбросил
папиросу и приложил скрипку к плечу.
Музыка вошла неожиданно, и никто не смог уловить мгновения, когда
люди на сцене перестали быть людьми из плоти и крови и воплотились
в звуки. Кровь прихлынула к вискам Дэвида, чудо воплощения охватило
его. Вздрогнув на ветру, растаял мир, и вспыхнуло, как сухая трава,
сердце. Скрипач, еще совсем юный, ласкал скрипку длинными нежными
пальцами. Она пела, как поют деревья, готовые отдать себя ночи, как
поют июльские поля на восходе. Он смотрел куда-то мимо всего, со
странным застывшим лицом. А потом музыка взрывалась, и скрипка, как
раненая птица, срывалась в штопор, обезумевшей гоночной машиной
носилась по кругу, распиливая реальность, вылетая на крутых виражах
из пространства и времени, опровергая законы гармонии и разрезая
небо надвое.
Битком набитый зал постепенно накалялся. Обычные разговоры словно
обрезало ножом. Впрочем, их бы и не было слышно, и лица, обращенные
к сцене, как к Богу, начинали расплавляться в этом шторме звуков.
Вразнобой стучащие сердца обрели единое биение, слившееся с пульсом
песни. Маленький косматый человек рядом с Дэвидом, только что
распевавший что-то во всю глотку, куривший четыре сигареты сразу и
вообще веселившийся вовсю, как разбуженный, замолк, и, судорожно
раскрыв глаза, пил музыку всем своим существом, а скрипка писала на
его лице отчаяние.
Становилось все горячее. Пианист, забыв обо всем, бросился в море
клавиш, и руки его вспыхивали, как зарницы, разбиваясь о ноты и
рождая гармонию. Ударник уже не существовал как человек, а были
только палочки, бившиеся в пальцах о барабан, как о мир. Изредка
из-под развевавшихся волос прорезал воздух невидящий предсмертный
оскал. Песня рвала на части, чтобы выпустить свет из людских
сердец, и на самой высшей точке, когда дальше идти уже было
некуда, человек с гитарой засмеялся в микрофон. Так мог бы смеяться
дьявол. И вдруг он рванулся вверх и вперед, а гитара - кричащая
птица - полетела впереди, как душа, вырванная из тела.
Уинки подошел к Дэвиду, на ходу вытаскивая сигарету из помятой
пачки.
- Ну как? - спросил Дэвид, улыбаясь.
- Да, - гордо, как будто музыка и весь сегодняшний вечер
принадлежали ему, сказал Уинки, прикуривая от светлячка. - Я просто
в обломе.
А вечер на самом деле принадлежал Дэвиду. Казалось, весь мир
принадлежит ему, не знающему об этом и не желающему знать. Зачем?
У него была Джой. Уинки отыскал ее глазами. Она продиралась сквозь
разноцветную толпу, даря приветственные улыбки.
- Уинки, сегодня будет что нибудь? - наконец дойдя до них; и, не
дожидаясь ответа, прижалась к плечу Дэвида, смотря на него снизу
вверх, так, что Уинки впервые в жизни показалось, что он живет на
свете зря. Что значило его существование перед этим взглядом, в
котором не было места ничему, кроме любви. Дэвид ответил на взгляд,
и мир на мгновение покачнулся в зеркале его зрачков, уступив ей
место. Уинки глубоко затянулся и посмотрел в зал невидящим взором.
Да, он был немножко влюблен в Джой, но он не сознался бы в этом
даже самому себе, и еще он гордился тем, что именно Дэвиду выпало
счастье любить самую прекрасную девушку на земле, и быть любимым
так, что все стихи всех поэтов вселенной казались ничего не стоящим
анекдотом.
"Вот они, люди, ради которых был сотворен мир, - сказал он себе, -
вот оно, сердце жизни", - и ощутил всего на секунду, что любят не
его, единственного и прекрасного в своей единственности, что
никогда и никто так не полюбит его, и кинулся в прямой звук, где
скрипка билась о камни ритма, как белая чайка с перебитым крылом.
Одна, как он. Джой посмотрела ему вслед с чуть виноватой улыбкой и
перевела взгляд на Дэвида. Как всегда, ее сердце взорвалось
бесконечным счастьем. "Вот он. Мой. Всегда". И прижалась к нему
всем телом. "Бедняжка", - имея в виду Уинки, но уже забыв о нем.
"Скоро ночь", - сказали их тела, безуспешно пытаясь скрыть великую
радость. Впереди ночь. Словно первая, словно последняя,
единственная, одна из многих, великая. "Наша", - подумал Дэвид. "Я
буду тебя любить, как никогда не любил", - молча сказал он. "Вся
жизнь впереди, - подумала она. - Моя у тебя и твоя у меня". И мысли
ее смешались в одной бурной сверкающей чистой реке счастья. Губы
неслышно шевельнулись в одной единственной молитве всех влюбленных:
"Я люблю тебя!" А Уинки, давно забывший о своем космическом
одиночестве, непоправимом горе, отдал свое тело ритму, и сердце его
пело великой радостью жизни. Он не заметил, как они вышли.
...Лес был охвачен пожаром, освещенные стволы уходили вверх, как
органная месса. Чуть слышно бормотал ветер. Уинки, опустив голову
на колени, сидел около тела Дэвида и ждал.
- А ее нет больше... Осенью... Ты знаешь, она всегда любила
пробовать все сама, ну и попробовала. Отвыкнуть-то трудно. Больше,
больше... А потом люминал. Все в лучших традициях. Да...
Пытались... Двое суток в больнице. Думали откачали, а потом...
Потом вдруг все... Да. Буквально на минуту, перед самым концом...
Ничего, плакала. Сказала, что любит... Ушел, конечно. Что было
делать? Понимаешь, я не мог там оставаться... Не помню, где... Все
равно. Не могу быть в мире - здесь все так же, как при ней. А ее
нет. Да нет, люминал меня не привлекает. А толку что - все одно и
то же. Знаешь, Винкль, я все еще люблю ее. Не могу перестать. А по
ту сторону любить уже нельзя. А я не могу не любить. Поэтому я
здесь - посередине. Да нет, это просто только так, на словах.
Знаешь, как получается - как круг, одно за другим. И не выйти.
Просто мне трудно об этом говорить, я лучше обратно пойду. Там не
надо говорить, там ничего не надо. Там ты - чистый цвет. В море
таких же чистых цветов. И ее там нет. А может, она там, но ее не
найти. Прости. Я пойду обратно. Спасибо, что пришел. Прощай,
Уинки...
"Вперед, вперед, вперед. Разорвать эту цепь. Мертвую, мертвую цепь.
Дэви, вернись! Я разорву эту цепь, слышишь?! Дэви, разорву!
Мертвую, мертвую, мертвую..."
Глава шестая
Когда он проснулся, солнце уже било ему прямо в глаза, и первое,
что пришло ему в голову, было: "Я разорву эту цепь!" Он повертел
эту фразу на кончике языка и, поняв, как много он хочет сделать,
приободрился. Не все еще потеряно, напротив - все еще впереди. Он
бодро вскочил, потянулся и осмотрел окружающее. Эта часть леса была
ему незнакома. Вперемежку с огромными раскидистыми деревьями из
земли вырастали металлические конструкции, которые, похоже,
являлись плодом творчества садовника-металлурга. А прямо перед ним
из мха торчала изумрудная рука, показывающая кукиш небесам.
- Вам не румпельно, мистер Мирпенраксель? - вопросил сзади женский
голос.
Уинки обернулся и оказался с глазу на глаз с миловидной
темноволосой особой в черной рясе, частью которой являлся
сердцевидный вырез на животе. Особа очаровательно улыбнулась и безо
всякой связи с предыдущим сообщила, что имя ее - Миранда.
Польщенный этими знаками внимания, Уинки сорвал с головы свою
верную шляпу и старательно обмахнул ею свои сапоги, а также все то,
что находилось в радиусе двух метров вокруг, включая подол
собеседницы.
- К несчастью, я не имею чести быть господином Мирпенракселем, -
кончив подметать лес, сообщил Уинки. - Мое имя - Рип ван Винкль.
- Я счастлива, мистер Винкль, - тихо сказала Миранда.
- О, что вы, сударыня!
И только было шляпа Уинки приготовилась снова слететь с насиженного
места, как Миранда вдруг вскинула голову и закричала. На поляну
выбежал человек, затравленно посмотрел вглубь леса, простонал и
кинулся в сторону. Бегущий за ним высокий тощий юноша повторил было
его движения, но споткнулся об одну из металлических конструкций и,
взмахнув руками, упал на мох.
А сзади происходило что-то непонятное. Деревья изгибались и
корежились, словно плясали в горячем воздухе. Появлялись и
растворялись между ними ослепительные розовые столбы. Раздавалось
мощное гудение и жужжание. Где-то в глубине этого надвигающегося
феномена вспыхивало изображение безумно-голубой руки. Резко и часто
рука сжималась. Не успев толком сообразить, Уинки одновременно
услышал судорожный всхлип Миранды, жужжание и крик упавшего:
- Мы пропали!
Ноги сами бросили его вперед, и только после первого шага Уинки
осознал, что происходило - все-таки полгода в Гершатцере не прошли
даром. В мозгу, как отпечатанная, появилась первая строчка
заклинания для Груймлер-Ббаша. Замерев в позе непреклонности,
Уинки затянул монотонным речитативом древнегандхарские мантры,
отгоняющие злых духов. Жужжание мгновенно усилилось, и между
неподвижным Винклем и столбами воздух покрылся сетью трещин. Со
стороны могло показаться, что какой-то невидимый паук заткал
пространство невидимой блестящей паутиной, в которой, как
чудовищные мухи, бились материализованные слова. Изображение руки
утонуло в черном облаке флаффы, чтобы появиться через миг уже в
трех измерениях, направив угрожающе длинные пальцы на Винкля.
Столько ненависти было в каждом дюйме этого движения, что казалось
невозможным устоять перед этой всемогущей силой. Но Уинки уловил
промелькнувшие в глубине Ббаша цветы изумления, вопроса и испуга, и
улыбнулся уголком рта. Этот Груймлер был еще слишком молод, чтобы
устоять перед шестисильными мантрами секты За. И в ответ он
выстроил перед собой пять треугольников в форме торжества. Столбы
загорелись еще ярче, и трава между Винклем и центром Ббаша начала
медленно расползаться в стороны, не устояв перед потоком энергии.
Однако, не успели еще треугольники победы растаять в воздухе, как
что-то щелкнуло в глубине леса, и, раздвигая кустарники, на Винкля
начала надвигаться серая стена трипплеров - людей без лица. Он
выждал, когда они приблизятся достаточно близко, и растворил их
движением руки. Кинув взгляд на синие пальцы Ббаша, он неожиданно
увидел их: новая волна трипплеров шла, сметая все на своем пути, а
за их серыми бритыми головами полыхало лиловое свечение - Груймлер
готовил новые подкрепления. Тогда Уинки похолодел: заклинаний
против трипплеров не существовало. Эти речные призраки никогда
никому не мешали, а только жили своей сырой непонятной жизнью.
Гладь реки надежно скрывала их от всяческих конфликтов. Справиться
с ними можно было бы, растворяя каждую их волну, но энергии
уничтожения у Уинки почти не было. Пора было готовиться к почетной
кончине. Именно в этот момент, не предусмотренная рукописями За и
древними манускриптами, ему в голову пришла идея. Он, не глядя,
закинул руку за голову и сорвал яблоко с мысленного сверхдерева,
подкинул его в руке и вложил в сердцевину радость, а снаружи
окружил плоть яблока ореолом веселья. Потом откусил кусок
ароматного хрустящего плода, зажег его улыбкой и кинул в сердце
Ббаша. Что-то захрипело там, трипплеры растаяли в воздухе, оставив
после себя слабый аромат тины, а столбы вспыхнули и исчезли.
Уинки опустился на колени и пробормотал себе благодарственный тхал.
Хотя ему было и не впервой расправляться со злыми духами, но все же
занятие это было достаточно изнурительным. Один раз на вершине
зеркального холма он на протяжении трех суток пытался усыпить
Каролину Свыао, дерево-вампира, которое объявило войну до последней
капли крови маленькому племени поклонников Великой Ломовой Железной
Дороги. "Усыпить-то я его усыпил, но как я тогда проголодался", -
подумал он вслух, но сообразив, что думать вслух не к лицу молодому
бродячему заклинателю духов, улыбнулся и легко поднялся с колен,
опять готовый отразить любое нападение темных сил.
Прошло некоторое время. Миранда, Уинки и спасенные им Кло с Ивааном
удалялись от металлической поляны, мирно беседуя. Иваан и Кло, как
и Винкль, оказались пришельцами в этом лесу. Заговорив о большом
мире, они быстро отыскали общих знакомых и теперь дружно выясняли,
когда, где и как они их видели в последний раз. Миранда же, с
естественным любопытством человека, никогда не заходившего дальше
пяти миль от реки Оккервиль, слушала их разговор. Внезапно из
близстоящего дерева высунулась старушечья рука в черном рукаве и
что было сил позвонила в обшарпанный колокол, который она (рука то
бишь) удерживала на весу с видимым усилием. Покончив с этой
трудоемкой процедурой, рука незамедлительно убралась обратно, а
Миранда ойкнула и с извиняющимся видом остановилась.
- Я прошу прощения, о милостивые государи, но меня призывают
проследовать к трансцедентальной молитве, - огорченно произнесла
она и начала медленно таять в воздухе. Потом, словно бы
спохватившись, она грациозно осела в реверансе, улыбнувшись Уинки,
и написала что-то пальцем в воздухе. Лишь когда тень ее
окончательно улетучилась, Уинки слегка опомнился и поспешно проявил
написанное:
"Милорд Винкль!
Если Ваша Честь возымеет желание еще раз увидеть меня, то я сочту
за счастье быть сегодня после вечерней медитации у Старого Колодца
на погосте Тарталак.
Искренне ваша
Миранда"
Он задумчиво развеял душистые буквы по ветру и улыбнулся про себя,
и когда Кло с Ивааном позвали его идти дальше, он услышал их далеко
не с первого раза.
Обрывок бумаги
Приходит каждый день,
Уходит же не каждый.
И наша тень, окрашенная жаждой
Так жить, чтоб не догнать теням,
Кидает звезды в ноги нам.
Брошюрка, с риском для жизни унесенная Ивааном-2 и Кло Плавским из
библиотеки волшебника Ф.
Для внутреннего пользования.
На руки не выдавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9