Мы разорвали кандалы времен,
Чтоб говорить с Незнающим Имен,
Переступая новые пороги,
И только песней путь наш озарен...
Глава вторая
Перейдя мост, он остановился, и, прислонившись к огромному
замшелому столбу, закурил. Потом медленно поднял глаза и впервые
увидел лес так близко. Что ж, это зрелище заслуживало всех
прочувствованных эпитетов, которыми оно награждалось во всех концах
света, причем обычно теми людьми, которые в глаза не видели
местности вокруг Гнилой Деревни, а про Черный Лес услышали в
каком-нибудь придорожном кабаке, из уст человека, который бывал там
не больше, чем они сами. И, млея от ужаса и непонимания, говорили
они об этом страшном лесе, лесе-беззаконнике, лесе-убийце, описывая
ужасы и безобразия, которые он являет заблудившемуся путнику,
которыми сводит его с ума. Вереща от возбуждения, брызгая слюной,
махая руками, они заклинали не искать туда путей, держаться в
стороне от всего, что может быть лесом, и говорили, что, побывав
там, они навсегда зареклись бродить по подобным местам, и стерли из
памяти дорогу в лес. Он, стоял огромный и могучий, чистый от всей
грязи слов, которая налипала на него, как будто впервые он позволял
смотреть на себя человеку. Черные тени гигантских деревьев сплелись
с маленьким кустарником, в лунном свете равномерно покачивалось
кружево папоротников, и во мрачной глубине холодно мерцали синие
огоньки. Уинки сидел, не шевелясь, чтобы не нарушать эту беззвучную
песню, которая захватила его, захлестнула и понесла в странном и
неподвижном танце. Кольца дыма свивались и развивались, словно
образовывая на мгновение надписи на неведомых языках, рисуя что-то,
о чем-то говоря...
Покурив, он встал, легко сбежал с откоса дороги и вошел в лес.
Фрагмент 2
Уинки поудобнее устроился на мягком мху, привалился спиной к
шершавой коре дерева и облегченно вздохнул. Тянуться за сумкой ему
было лень, и он начал прикидывать, через какое время он сможет без
особого ущерба для своего блаженства достать оттуда сигарету. Не
успев закончить эти приятные размышления и повиновавшись наконец
своему туманному чутью, он поднял-таки голову и посмотрел вверх. Не
то чтобы он особо удивился, скорее он воспринял увиденное как
должное. Во всяком случае зрелище, представшее перед его глазами,
его явно не испугало. Откровенно говоря, он даже словил на этом
определенный кайф, ибо рано или поздно ожидал чего-нибудь
подобного. К таким вариациям на тему реальности он был привычен с
детства. Однако, это помогло ему отвлечься от блаженного созерцания
носков своих ботинок. Рискуя вывихнуть себе какую-нибудь из
конечностей, он потянулся к сумке, закурил, и только тогда перевел
взгляд на висящего слева от него человека.
Прикид того находился именно в той стадии поношенности, которая
позволяла заподозрить в нем коренного обитателя леса. А был
повешенный лет этак сорока, с окладистой черной бородой, и взгляд
его, спокойный и доброжелательный, был направлен на Винкля. По его
виду никак нельзя было сказать, что он испытывает какое-либо
неудобство от своего положения, и только узел грубой веревки,
торчавший за его затылком, и малость неестественная посадка головы
наводили на мысль, что человек этот, мягко говоря, мертв.
Уинки терпеливо курил, не сводя глаз с повешенного, тот висел себе
и смотрел на Уинки. Где-то вдалеке послышался одинокий звук
скрипки: неведомый скрипач методично играл гаммы, сначала плавные,
потом все более и более отрывистые, затем замолчал и начал играть
какую-то неопределенную мелодию, судя по которой он был человеком,
не лишенным странностей. Звук скрипки резко оборвался, и Уинки
задумчиво выпустил струю сизого дыма.
- А что это он перестал играть? - спросил он.
Висельник укоризненно повращал глазами.
- Так ведь это Эмуукский скрипач, - сказал он приятным хрипловатым
тенорком, словно бы заржавевшим от долгого неупотребления. Уинки
не стал интересоваться дальнейшими особенностями стиля лесных
музыкантов, а, помолчав немного, осведомился:
- Ну, как висится?
- Да хорошо, в общем-то, - охотно ответил висящий, - вишу, все
видно, все слышно, спокойно, никто думать не мешает.
Только вот иногда пить охота, так ведь и дождь временами идет,
глядишь, и напьешься вволю.
Уинки вытащил из сумки еще одну сигарету, потом спохватился и
спросил:
- Курить хочешь?
- Спасибо, только мне курить как-то без кайфа, - подумав, сказал
висящий с оттенком легкой грусти в голосе, и добавил:
- Да меня, откровенно говоря, и нет вовсе.
Дым синими струйками вился в неподвижном пушистом воздухе. Вдали
за деревьями мерцало зеленое пламя.
Фрагмент 5
Подходя к поляне, он заметил, что черные, странных очертаний
деревья почти совсем скрывали от него происходящее. И даже о том,
что перед ним поляна, он только догадывался по всплескам голубого
сияния и звучанию инструментов. Звучали они превосходно:
торжественные, полные скрытой мощи, органные аккорды наплывали на
мелодию скрипок, мощно пели флейты, и только время от времени
странным диссонансом ухал паровой молот. Уинки так и не смог себе
до конца уяснить, чем же хорош этот Бискайю Фрумпельх -
непревзойденный мастер игры на Хаммондском паровом молоте, хотя
именно о нем шептали афиши, развешенные на каждом информационном
дереве и тщательно выписанные на боках неповоротливых
сырвуйстверей:
Электрических симфоний
Эмуукский Регальный Оркестр
АБНУЦЕАЛА
исполняет третью симфонию ля мажор
Теофилиуса Сюртескьера
при участии неповторимого
Бискайю Фрумпельха
В Х О Д О Б Я З А Т Е Л Е Н
Уинки не решился не выполнить это странное предупреждение, ибо
теперь, подходя ближе к поляне, увидел, что кроме оркестра там
никого не было. Но сам оркестр представлял из себя такое странное
зрелище, что Уинки сразу забыл о видимом отсутствии слушателей,
предоставив глазам своим всласть вкусить радость созерцания.
Оркестр, освещенный приятным голубым светом, был погружен в пучину
исполнения. Смычки скрипачей слаженно пилили воздух, время от
времени касаясь струн, что производило потрясающий звуковой эффект;
контрабасист - краснощекий толстяк в декольтированном сзади розовом
фраке - с такой энергией щипал струны своего огромного контрабаса,
что, казалось, готов был выщипать их до основания.
То, что инструмент его пытался время от времени превратиться в
молодое деревце, о чем неоспоримо свидетельствовали зеленые
листочки, прорезавшиеся на грифе, когда контрабас замолкал, ничуть
его не смущало.
Перед каждым музыкантом возвышалось странное сооружение, похожее на
бред умирающего паука-сюрреалиста. Вглядевшись, Уинки понял, что
эти конструкции выполняют, в основном, роль подставок для нот,
страницы которых переворачивали порхавшие в воздухе огромные яркие
бабочки. Наверху у каждой такой подставки красовалась подзорная
труба, а проследив, куда были направлены эти не совсем подходящие
для симфонического оркестра приспособления, Винкль увидел главную
фигуру вечера: на замшелом пеньке, чуть возвышаясь перед оркестром,
находился маленький человек, в котором по буйству движений можно
было угадать дирижера. Он метался по своему пню, размахивая руками,
подпрыгивая и хватаясь за голову, он дирижировал всем, чем мог:
ногами, руками, головой, и даже, казалось, фалдами сюртука.
Уинки попытался отыскать глазами паровой молот, столь
разрекламированный в афише, но огромный ствол дерева заслонял от
него именно этот угол поляны. Подвинувшись вправо, он наступил на
чью-то ногу.
- Простите, - рассеяно пробормотал он, пытаясь все-таки разглядеть
сквозь густую листву виртуоза-молотобойца.
- Что вы, что вы, - возбужденно прошептал кто-то из тьмы и безо
всякой паузы продолжил: - А что, вам нравится?
Винкль поморщился, ибо не всегда любил слушать и разговаривать
одновременно, однако, понимая, что молчанием не отделаться,
ответствовал:
- Да, это весьма круто! - продолжая наблюдать за знаменитым паровым
молотистом, который в это время пришел в совершенный
исполнительский экстаз, и, судя по всему, пытался засунуть голову
между молотом и наковальней.
Эта короткая реплика вызвала у невидимого собеседника целый шквал
восторженного сопения и нечленораздельных комментариев, которые под
конец сложились в более или менее понятное заключение о том, что
Винкль - очень крутой и неслабый мэн, и что у него, Винкля то бишь,
очень крутой и неслабый музыкальный слух, и он торчит от одной из
самых крутых и неслабых команд мира. Винкль поднял голову, чтобы
посмотреть на столь эмоционального почитателя Эмуукского регального
оркестра, но в темноте разглядел только контуры собеседника,
поэтому пробормотал: "Ну да", - и снова углубился в созерцание
музыкантов.
Тем временем концерт, судя по всему, подходил к концу. Звуковая
буря достигла своего апогея, рабочие конечности дирижера двигались
с такой быстротой, что их не было видно, несравненный Бискайю
Фрумпельх корчился в судорогах у своего молота, из которого
исходили звуки, похожие на предсмертный рев сумасшедшего слона.
Наконец, дирижер подпрыгнул в последний раз, молот испустил струю
красного пара, и оркестр замолк. Свет стал относительно ярче и,
несмотря на отсутствие зрителей, раздались громкие аплодисменты.
Дирижер раскланялся с невидимой публикой, соскочил с пенька;
контра- басист вытер пот со лба полой своего сюртука и погладил
контрабас, который аж изогнулся от удовольствия, немедленно
выбросил массу зеленых побегов и безо всяких помех стал
превращаться в дерево.
Меж музыкантов забегали крохотные белые человечки, разнося
прохладительные напитки; концерт был окончен. Чья-то рука дернула
Уинки за рукав. Обернувшись, он увидел своего разговорчивого
соседа. Им оказался молодой человек лет двадцати с всклокоченной
пышной шевелюрой, в майке, блиставшей всеми цветами радуги, и
немыслимо модных штанах, которые в силу своей ширины делали своего
хозяина похожим на пальму в кадке. На лице его была написана
восторженность, граничащая с идиотизмом.
- Потрясающе! Немыслимо! - сказал он. - Правда?
Слово "сказал" мало подходит для описания его манеры говорить.
Скорей сюда бы подошло слово "пробубнил". Уинки хотел как-то
ответить, но незнакомец продолжал захлебываться словами. Довольно
скоро Уинки выяснил, что этот веселый бормотун словил ломовой кайф
от этого самого крутого джема в его жизни, что он лежит в ломах и
крючках, и если Уинки доверится незнакомцу в модных штанах, тот
немедленно сведет его на неслабую торчальню, где можно знатно
обломиться и пришизеть.
Что ж, долго думать тут было не о чем - лес сам прислал к нему
провожатого.
- Это прекрасно, - ответил Винкль. - Я иду с тобой.
Потом они уселись под огромным деревом, и Снупи попытался - таки
что-то объяснить. Уинки тщательно внимал невнятным речам своего
спутника, но больше половины произносимого было настолько странным
и запутанным, что впору было сойти с ума. Почему, например, они
должны были сидеть под деревьями в течении как минимум часа, он так
и не понял, хотя до него дошло, что это связано с цветом мха, стаей
висстрей, гнездившихся на этом дереве, и чем-то вообще непонятным
по имени Висторциум. Поэтому он перестал слушать и начал озираться
по сторонам. В верхушках деревьев, мерцающих зеленым светом, и
поэтому похожих на водоросли со дна гигантского аквариума, клубился
туман. Может быть, это был не туман, ибо из него то там, то сям
складывались очертания странных лиц, взирающих сверху на
происходящее. Одно лицо даже уставилось на Уинки, весело ему
подмигнуло, после чего сразу же исчезло. Внизу, между деревьями,
появлялись и исчезали силуэты более человекоподобных обитателей
леса, и даже проехала какая-то машина, покрытая, впрочем, мхом и
трухлявыми грибами. Сидящие в ней люди оживленно переговаривались.
Насколько Винкль понял, это оживление было вызвано концертом, на
котором, как это явствовало из речей Снупи, присутствовали не
только все крутые торчальники и неслабые шизовики, но также и
остальные, менее ломовые мэны и мочалки, то есть практически все
обитатели леса, имеющие глаза и уши.
Снупи вдруг встал, замахал руками и прокричал что-то совсем
нечленораздельное. Адресовано это было, по-видимому, двум уже не
очень молодым существам мужского пола, появившимся из-за
близстоящих деревьев. Седые волосы одного из них спускались до
пояса, мирно, однако, соседствуя с солидным лысым лбом. Одежда его
была обвешана, обшита и обита разнообразными финтифлюшками,
колокольчиками и деталями музыкальных инструментов, что говорило о
несомненной принадлежности его к классу поп-музыкантов. В руках он
держал чашечку кофе, из которой постоянно прихлебывал. Другой был
одет более традиционно, но это компенсировалось огромной черной
бородой, великолепными усами и прочими волосяными украшениями,
из-за которых едва проглядывали нос и глаза. К его поясу был
привязан небольшой бонг, на котором он безостановочно отстукивал
какие-то ритмы.
Не прерывая своей горячей беседы, они помахали Винклю и его
компаньону и скрылись за деревьями.
- Это одни из самых ломовых мэнов в лесу, - восторженно произнес
Снупи. - Они уже около пятидесяти лет собирают аппаратуру для своей
неслабой команды, и, говорят, скоро купят все до конца и начнут
играть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9