Вот стройные юноша и девушка. Только что они были людьми, с вертикальной п
остановкой юных своих тел, с осмысленностью во взглядах, с улыбкой на лиц
ах, с человеческими словами на устах.
Но скрежещущие звуки уже ударили их по нервам. Юноша и девушка отступили
друг от друга на шаг, согнулись, опустив руки почти до земли, а колени подв
ернув внутрь одно к другому (походка обезьяны), взгляды их вдруг обессмыс
лились, стали стеклянными, как у ярко выраженных идиотов, с лица ушло все ч
еловеческое, гомеровское, рафаэлевское, шекспировское, бетховенское, ос
тались бездушные жуткие маски, и вот безвольные, в кошмарном гипнотическ
ом состоянии, эти два человека судорожно задергались, задрыгали коленка
ми, затряслись, заерзали, и по мере того как они дергались и тряслись, на ли
ца их все увереннее ложилась жуткая звериная гримаса.
Дергалось, терлось друг о друга то животами, то задницами одновременно п
ятьсот или шестьсот человек. Многие взвизгивали, издавали нечеловеческ
ие вопли и как бы стоны сладострастия, но отдельные визги и стоны заглуша
ло сатанинское хохотание джаза. Картины жутче, ужаснее я не видел давно, д
а, наверно, и не увижу.
Я понимаю, допустим, что это был ритуальный танец какого-нибудь людоедск
ого племени. Но такое сейчас, в XX веке!..
Возникает лишь два вопроса. Во-первых, почему цивилизованное, казалось б
ы, человечество Ц человечество, познавшее тончайшего Шопена и нежного Ш
трауса, могучего Бетховена и железного Вагнера, бурного (от слова «буря»)
Листа и чистого, как чистое небо, Чайковского, почему вдруг все человечес
тво, скучившись в больших городах (и обезумев, что ли, от этого скопления?), в
зяло на вооружение музыку и танцы наиболее отсталых диких племен?
И вот уж нет французских национальных, норвежских национальных (о Григ! о
Сольвейг!), итальянских национальных (о Паганини!), венгерских национальн
ых, польских национальных, германских национальных музыки и танцев, а ес
ть одинаковый для всех, как если бы эсперанто-джаз.
Были времена, когда французское музыкальное искусство или австрийское
национальное искусство становились любимыми другими европейскими нар
одами. На балах гремели мазурки, полонезы, котильоны и вальсы. Но это означ
ало прежде всего, что, допустим, французское музыкальное искусство, равн
о как и французская культура вообще, шло тогда впереди других европейски
х культур и тем, и только тем, на время покоряло вкусы других народов, сове
ршенствуя их.
Но чтобы народы Масснэ и Вагнера, Шуберта и Пуччини, Верди и Берлиоза, отка
завшись от своих цивилизаций, поддались вдруг все первобытным ритмам Ц
это удивительно!
Я с величайшим уважением отношусь ко всякому народному искусству, в чем
бы оно ни выражалось: в деревянных скульптурках, в узорах и горшках, в песн
е или танце.
Но, во-первых, все равно мне было бы странно, если бы люди всей земли, всех с
тран вдруг начали бы танцевать либо исключительно лезгинку, либо исключ
ительно комаринского; а во-вторых, мы все же встречаем у отдельных племен
обряды и обычаи, которые, может быть, не следовало бы сразу из хижины где-н
ибудь на Полинезийских островах переносить во все залы, во все дворцы Ст
арого и Нового Света.
И мне захотелось встряхнуться, как бы очнуться от кошмарного наваждения
и вспомнить, что были же, были же у людей и медленный вальс, и Рахманинов с Ш
опеном. Что если уж очень хочется чего-нибудь чрезвычайно темпераментно
го, есть замечательный венгерский чардаш, есть испанские танцы, где прис
утствует страсть, может быть, даже буйство страсти, но где это не ушло от ч
еловека, от человеческой красоты, где все же танец, кроме тоги, и искусство
, духовная категория, а не только физическое упражнение.
Ведь тут именно нужно отряхнуться от наваждения и взглянуть на все перво
зданными просветленными глазами.
Мы сидели за столиком: я, мой друг болгарский поэт Георгий и его друзья. По
немножку отхлебывая, можно сказать, пригубливая золотисто-пахучую раки
ю, подбирая с розеточек фисташки с острыми крупицами соли на каждом ядры
шке, мы и слушали истерическую, сошедшую о ума музыку и смотрели на истери
чески, как бы в припадке сумасшествия, танцующих молодых людей.
Постепенно я начал разлагать нашу компанию.
Ц Эх, вы, Ц говорил я болгарам. Ц У вас такая яркая, такая самобытная куль
тура. Какие танцы я видел в ваших деревнях, какие хороводы. А какие песни. Э
х, вы! Стоило освобождаться от турецкого ига, проливать за это кровь, чтобы
теперь попасться в плен этой нелепой, как бы негритянской, а на самом деле
выхолощенной, ничейной, космополитической «музыки»? И это где? В Софии! Во
т я был недавно в маленьком болгарском городке Петриче, знаете, там, около
греческой границы… Ц И я рассказал им уж кстати, как я был в Петриче. Мы пр
иехали в городок вечером, нарушив программу нашего путешествия, так что
место в отеле забронировано не было. Не было их на самом деле. Табличка гла
сила: «Лягла няма». Искать городское начальство вечером трудно. Но болга
рские спутники мои не унывали:
Ц Сейчас пойдем на площадь, все и образуется.
Квадратная площадь, вымощенная крупной брусчаткой, была сплошь заполне
на народом. Народ на площади не был неподвижен, как если бы в ожидании мити
нга или какого-нибудь зрелища, но медленно вращался по часовой стрелке. М
не показалось даже, что вращается не толпа, а сама площадь, наподобие меха
нической сцены в современном театре.
Я и раньше наблюдал эти явления, именно как бы явления, обязательные, как и
ное явление природы, что люди города, вечером, в строго определенный час, в
се вдруг выходят на главную улицу и прохаживаются по ней некоторое время
, гуляют, а потом вдруг расходятся по домам, и главная улица пустеет так же
быстро, как перед этим заполнилась.
Ц Все очень просто, Ц говорили мне болгарские спутники. Ц Сейчас мы на
йдем кого только нам нужно. Все здесь на площади: и секретарь горкома, и пр
едседатель исполкома, и все, все, кто бы нам ни понадобился.
Действительно, через четверть часа из медленного кружения толпы был выу
жен секретарь горкома, и вопрос с ночлегом разрешился благоприятным обр
азом.
(По улочке, где мы ночевали, прошел музыкальный оркестр из народных инстр
ументов: волынки, дудочек, скрипки. Оркестр вел небольшую процессию. Оказ
алось Ц свадьба. Утром в шесть часов, когда весь город спал, оркестр вдруг
заиграл с новой силой. Это значит, объяснили мне, невеста оказалась непор
очной, сохранила свою девическую честь до замужества, и вот музыканты с р
адостью оповещают об этом жителей Петрича.)
Итак, ночлег был устроен, оставалось поужинать. Мы зашли в корчму, недалек
о от главной площади. Посетители, главным образом мужчины, занимая все ст
олики (многие столики сдвинуты для компании), смачно ели непременные веч
ером в Болгарии кебабчаты, сдабривая их маринованными стручками жгучег
о красного перца и запивая легким красным вином. Это не мешало разговари
вать всем одновременно. Надо учесть и темперамент болгар вообще, македон
ских в особенности (Петрич населен македонцами, тоже по существу болгара
ми, но с диалектом и с некоторыми этнографическими особенностями).
Оркестранты в малиновых куртках после македонских песен заиграли вдру
г что-то вроде твиста (их попросил об этом один юноша), и вот две пары молоды
х людей, может быть, студентов из Софии, решили показать провинциалам, как
танцуют теперь «передовые», вполне культурные, вполне современные люди.

Из-за нашего столика хорошо было видно, что танцевали они в сущности неум
ело (куда им до варшавского бала-маскарада!), но все же вся корчма, повернув
головы и вытянув шеи, заинтересовалась зрелищем.
Мирное созерцание длилось недолго. Мужчины, сидевшие за одним столом (ше
сть человек), вдруг встали, обхватив друг друга за плечи, образовав таким о
бразом круг, и пошли, разворачиваясь в стремительном четком хороводе.
Из-за других столов повскакали, оторвавшись от кебабчатов, другие мужчи
ны. Они дружно присоединились к хороводу, столы отодвинули к краям, хоров
од раскручивался все центробежней. Бедных любителей твиста, как вихрем,
откинуло к стене. Но все это происходило пока вопреки оркестру. Хороводн
ики пели свою песню, а оркестр играл свою. Наконец, оркестр должен был приз
нать свою нетактичность. Оркестранты остановились на минуту и вдруг заи
грали нечто совсем другое. Тогда остановились и танцующие, как если бы за
играли гимн. Не танцевавшие посетители тоже все вскочили на ноги. И вот вс
е, сколько тут было народу, хором, дружно, красиво подняли могучую песню, у
которой был часто, почти через строку повторяющийся припев:

Вставайте, братья, не спите!
Ма-ке-до-ния!

Пропоют что-то, улыбаясь, положив друг другу руки на плечи. И снова:

Вставайте, братья, не спите!
Ма-ке-до-ния!

А для меня Ц это одно из ярчайших впечатлений от всей поездки.
Так вот теперь, сидя в софийском баре под названием «Астория», я рассказа
л об этом эпизоде из городка Петрича.
Ц Неужели вам, Ц говорил я, Ц болгарам, обладающим яркой национальной
культурой, не стыдно смотреть, как кривляются под дикую, нелепую, почти лю
доедскую музыку молодые болгары же. Кто им дорог, этим дергающимся в твис
те: Паисий, Вазов, Ботев, Багряна Ц черта с два! Один Пикассо им дороже всей
болгарской культуры. И то не потому, что они его хорошо знают и что он им де
йствительно дорог, а потому, что так уж модно. Так-де в Париже и Лондоне.
Но радирующие центры с этой «глобального» характера заразой уже иссяка
ют. Я был в Лондоне. Зал, где давали «Тоску», был полон молодежи. Лондонцы на
чинают стыдиться своих ночных клубов. Ладно, не будем обольщаться.
Но если твисты грохочут где-нибудь в Нью-Йорке, то нам-то что. Неужели мы н
е можем подняться поперек этой духовной интервенции, и как там, в маленьк
ой петричевской корчме, дружно провозгласить, положив друг другу руки на
плечи:

Вставайте, братья, не спите!
Ма-ке-до-ния!

Самым восприимчивым и темпераментным оказался Георгий. Правда, нельзя с
казать, что он певец. Но все же можно было надеяться, что на второй строчке
его поддержат. И точно, поддержали:

От кога з е мило моя майнульо

Зора зазорила.
Оттогаз е мило моя майнульо
Войска преварвяла,

Это одна из самых красивых песен на земле. Когда ее поют, перед глазами нач
инают вдруг мерно колыхаться ряды всадников, ибо самый ритм песни это им
енно ритм движения большого, растянувшегося с холма на холм конного войс
ка:

Конь до коня мила моя майнуль
о
Юнак до юнака…

Немного погодя мне придется говорить о возможностях перевода с одного я
зыка на другой. Но скажу и теперь: как переведешь на другой язык такое, нап
ример, сочетание слов: «зора зазорила»? Конечно, можно сказать, что заря за
горелась, заиграла, засветилась, занялась, забрезжила, появилась, просту
пила, зарумянилась, закраснелась, зарозовела, вспыхнула, залучилась, зас
ияла… или даже так: улыбнулась, зарделась… Ну и так далее, и так далее. Но вс
е же, разве это можно сравнить с подлинным: «зора зазорила»?
Перескажу слова этой песни по-русски, исходя из их буквального смысла и, к
онечно, разрушив музыку:

Когда, милая моя матушка,
Заря загорелась,
Тогда, милая моя матушка,
Войско в поход вышло.
От коня до коня, милая моя матушка,
От героя до героя!
Шлемы у них, милая моя матушка,
Как темное облако.
Копья у них, милая моя матушка,
Как густой лес,
Сабли у них, милая моя матушка,
Как ясное солнце.
В бой идут они, милая моя матушка,
С турками биться.
С турками биться, милая моя матушка,
За болгарское имя.
За болгарское имя, милая моя матушка,
За христову веру.
И ведет их, милая моя матушка,
Сам царь Иван Шишман.

Этой песне более пятисот лет. Она, конечно, незамысловата, как и все народн
ые песни. «Мы по бережку идем, песню солнышку поем», Ц подумаешь, какое ин
тригующее драматическое содержание! Однако когда поет Федор Иванович Ш
аляпин да еще если хор на поддержке, то кажется, уж не может быть песни и лу
чше и богаче.
Песню про Ивана Шишмана мы спели хором, и так как тут все-таки была борьба,
этакий протест, то песня звучала очень по-боевому, как если бы и впрямь шл
и биться за болгарское имя.
Расчувствовавшись, Георгий вторую песню пел сольно, потихонечку, проник
новенно, предупредив нас, что это уж его песня, то есть его любимая:

Умер батька Георгий.
Он умер не от болезни, а сошел с ума.
Где увидит он хорошее село,
Хочет, чтоб село было его.
Где увидит он хорошую ниву,
Хочет, чтобы нива была его.
Где увидит он хороших волов,
Хочет, чтоб волы были его.
Где увидит он молодую невесту,
Хочет, чтобы невеста была его.
Умер батька Георгий,
Он умер не от болезни, а сошел с ума.

Третья песня была коронная. В Болгарии ее знают и стар, и мал, и министр, и пр
остой крестьянин. Рассказывают, как группа поэтов из Софии приехала в пр
овинцию читать стихи. Ну, вечер как вечер. Потом объявили, что сегодня выст
упит местная самодеятельность. Вышел юноша и стал, как стихотворение, чи
тать слова этой песни. Будто бы поэтам сделалось немного совестно и нело
вко, будто даже немножко померкло их творчество перед образцом поэзии, р
одившейся в глубине народа. По-болгарски первая строфа (или, скажем, купле
т) выглядит так:

Даваш ли, даваш, Балканжи, Йов
о,
Хубову Яну до турска вяра?
Море, воевода, главу си давам,
Яну не давам до турской вяра.

Вот и опять встает вопрос о переводе на другой язык.
«Даваш ли, даваш…» буквально значит «отдаешь, отдаешь ли…». Но, во-первых,
тотчас нарушается размер песни и спеть ее уж будет нельзя. А во-вторых, по
лучается по звучанию, по музыке более вяло, невыразительно, пропадает эт
акая требовательность в интонации воеводских слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17