Не Доментиус ли убеждал Пилата провести суд надо мною не кулуарно, как водится, а при большом скоплении народа, за воротами крепости Антония? И аргумент был непрошибаемый: где толпа там и История. Пилат согласился со всадником, то есть с тобой, Кифа. А где толпа - здесь ? Глухая ночь в Иершалаиме. Только левиты увидят чудо, да, может, пара коэнов третьей чреды, которые либо тоже здесь, либо прибегут мигом. Они поверят и расскажут другим левитам и другим казнам. В первую очередь - Кайафе, первосвященнику. Не забыл приятеля, Кифа?.. Слышу, не забыл... Так о чем я? Нет толпы - нет Истории. Кто поверит, тот забудет - по приказу. лак что мое Второе Пришествие останется тайной для будущих христиан... А жаль, Кифа, ох как жаль! Узнал бы мир о нем- вдруг да поменьше была бы вражда людская, вдруг да не двигала бы еще религиозная рознь..."
"Отчего такая уверенность, Иешуа? Ты собираешься оставить людям новые десять заповедей - плюс к Моисеевым? Так ведь и старые не соблюдают..."
"Напоминаю: толпы нет, Кифа. А я не холуй, чтобы метать бисер перед левитами и кознами, и не славный рыцарь Дон Кихот, чтобы сражаться с мельницами, которые я сам и заложил. Нет, друг, я всего лишь собираюсь произнести заупокойную по тому, что завтра назовут христианством. И пусть ее услышат только кучка тупоголовых, как вы говорите, служителей культа, да твои коллеги, кому вообще на это наплевать. Главное, что о том будем знать мы - ты и я. Этого достаточно".
"Похоронить христианство? А как же наше дело, Иешуа? Как тогда жить стране Храм?"
"Жить, Кифа, это - главное, просто жить. А как?.. Разве ты спрашивал меня: "Как?" - когда начинал в Иершалаиме создавать общину?"
"Тогда у меня было справочное пособие - "Деяния Апостолов".
"А теперь у тебя есть собственный опыт. Уникальный! Опыт жизни в первом веке и жизни в двадцать втором".
"Что значит твои "ты", "у тебя"?.. У тебя самого появились новые планы? Отдельные?.."
"Я отвечу..."
Но не ответил, потому что подошли к воротам Никанора, наглухо закрытым. Иешуа встал перед ними, протянул вперед руки - как некогда, если хотел совершить очередное чудо местного значения, - и ворота рывком распахнулись, воротины были словно отброшены в стороны мощной силой, а деревянный брус, служивший засовом, упал на камни - переломанный пополам,
– Я пришел, - вроде бы тихо сказал Иешуа, а голос его загремел над площадью Храма, будто усиленный десятками динамиков. - Кто встретит меня в Храме Бога моего?..
ДЕЙСТВИЕ - 2. ЭПИЗОД - 11
ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ. 28 год от Р.Х., месяц Сиван; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 от Р.Х., месяц май
(Окончание)
Прогремел голос и стих. И ответом ему была тишина - мертвая, как и все в этом мертвом, по мнению Иешуа, Храме. Быть такого не может, с недоумением подумал Петр, хоть ночь, хоть полночь, а внутри непосредственно Храма специальный местный народец существует - и еще какой, еще сколько! Однажды Петру довелось встречаться с одним из своих связников именно в Храме, во Дворе язычников, и именно ночью (Петр любил выбирать достаточно опасные и оттого нелогичные места для конспиративных встреч), так ночная храмовая стража чуть ли не дубинками выгнала их, пьяных и плохо соображающих прохожих на Терапийон, и количество выводящих тогда явно превышало разумное. Помнится, человек двенадцать их было - против двоих...
А где они - или их сегодняшние дубли - в данный момент? Оказывается, есть, оказывается, видели и ждали! Они проявились в ночи ее темными призраками, встали вокруг - молчаливо и грозно, снова двенадцать, дюжина, святое число, и Петр увидел не дубинки, а короткие римские мечи в руках многих из них, что странным показалось: никто, кроме римлян, не мог в Иудее владеть холодным оружием, это каралось. Но что нельзя днем, позволяет ночь, а Храм - лучший схрон для того, что хочется скрыть от римской власти... Левиты взяли в кольцо пришельцев, и хотя последних было больше и возможности каждого, помноженные на возможность всех, представлялись несравнимыми с тупой и механической силой семи или восьми мечей хозяева чувствовали себя вполне уверенно. Да и кого они видели перед собой? Ну, странно одетых людей, очень странно, но мало ли странностей таит в себе иерусалимская ночь? Да и не казались левитам опасными эти не очень молодые мужчины и одна молодая женщина. Что они - против отточенной стали и сильных мышц?..
А потом двое из левитов чуть разошлись, подвинулись, и к незваным гостям из глубины Азары - Двора Жертвоприношений вышли два коэна третьей чреды, не ошибся Петр.
– Кто вы и что вам надо среди ночи в святом доме? - спросил на арамейском один из коэнов, постарше.
– Разве мы в святом доме? - удивился Иешуа. - Мы - во дворе, куда пускают всякого, кто хочет поглазеть на дом Бога, который вы называете святым.
Никто, кроме Петра, не понимал слышимого, не знал этого мертвого языка, и лишь интонация, которую Мастера отлично умели слушать и чувствовать, позволяла легко догадываться - о чем идет речь.
И все же Вик Сендерс спросил Петра шепотом:
– Что они хотят? Под местоимением "они" имелись в виду левиты.
– Они хотят знать, кто мы такие, - шепнул в ответ Петр.
– Это-то я и сам понял, - удовлетворенно кивнул Вик и умолк, слушая и пытаясь понять дальше.
А дальше следовало ожидаемое: взметенные мечи и дубины, быстрый и дружный шаг всей дюжины к пришельцам - и стоп-кадр. Двенадцать одновременно застыли в нелепых позах, словно время для них замерло: у кого нога задрана, кто завалился вперед, нарушая закон тяготения, рты раззявлены, глаза выпучены - моментальная фотка, запечатлевшая глупую и яростную атаку.
Двух коэнов явление природы, легко сочиненное Иешуа, не коснулось: как стояли, так и остались, разве что глаза тоже выпучили - от изумления пополам с ужасом. Ну не привыкли они к чудесам на земле, по определению чудесами взлелеянной...
Иешуа прошелся вдоль нерукотворных статуй.
– Вот вам, коэны, прямое нарушение второй заповеди патриарха нашего Моше: изображение "того, что на земле внизу". Типичные римские изваяния. Правда, не совсем рукотворные. Но что особенно забавно, встали-то эти изваяния у стен Храма. И будут стоять, пока я их не освобожу. А я пока не собираюсь их освобождать. Пусть стоят. Красиво...
Он постучал кулаком по лбу одного из левитов: каменным получился звук. И впрямь статуя.
У старшего коэна сам собой тоже выдавился звук. Что-то вроде "кхгдык". Но коэн справился с собой и склочным тоном задал вопрос:
– Ты их умертвил, незнакомец?
– Как можно! - ужаснулся Иешуа. - Это было бы нарушением и шестой заповеди "не убий", многовато для одного раза. Я просто остановил вокруг них время. Они живы и здоровы, но, скажем так, выброшены на берег реки, именуемой эллинами Хроносом. Пройдут годы, коэн, ты состаришься и умрешь, а они так и будут стоять статуями у ворот Никанора. И ведь не свалить их, даже не сдвинуть, потому что никому, кроме меня, в этом мире не дано запустить в движение остановленное время. Считай эти изваяния моим подарком Храму.
Коэн-старший, не говоря ни слова, кивнул коэну-младшему, парню по виду крепкому. Тот понял кивок однозначно, уперся ручищами в одну из "статуй", но не то чтобы сдвинуть - пошевелить не смог. Даже редкая и длинная бороденка "статуи" как взлетела вверх, так и повисла параллельно земле, не колеблясь.
– Я бы на вашем месте не рисковал, - заметил Иешуа. - Сдвинуть не сдвинете, а сломать - это возможно.
Младший коэн куда-то исчез, растворился в темноте, а старший спросил - не без почтительного ужаса в голосе:
– Кто ты, человек?
– Ты должен знать меня, коэн. Во всяком случае - помнить. Я - Иешуа из Нацрата, известный в земле Ханаанской как Ма-шиах, распятый воинами Пилата по наговору твоего коэна-гадола Кайафы, воскресший и вознесшийся к Отцу моему и сегодня пришедший на землю вновь, как и было предсказано пророками. А знаешь ли ты, коэн, зачем я вернулся?
Зрелище было - из редкостных. Ночь, сполохи факелов, моментальная скульптурная группа "Левиты, нападающие на врагов Храма", не менее живописная (от слова "живая") группа ни черта не понимающих Мастеров, начинающих проявлять признаки беспокойства и даже бунта, в качестве обвиняемого - довольно растерянный и испуганный (как и положено обвиняемому) коэн третьей чреды и в качестве обвинителя - знаменитый в эти времена в Иудее, Галилее, Самарии, Идумее и проч. Машиах, Иисус, получивший прозвище Христос, чье Второе Пришествие уверенно прорицали отнюдь не малочисленные последователи его учения - как в Иершалаиме, так и по всей земле Ханаанской. Ну и Петр - сбоку, зрителем. И еще один зритель - Дэнис, явно пришедший в себя сам или "отпущенный" Иешуа, с ба-а-альшим любопытством за всем наблюдающий, хотя тоже, как и Мастера, безъязыкий и глухой.
Коли все это по-прежнему - театр, то из солистов на сцене - один Иешуа. Пока. И один зритель - Петр. Все остальные - статисты, даже Анна-Мари. А ведь так и было обещано: то, что сделает и скажет Иешуа, будет важно только двоим ему самому и Петру. Остальные по замыслу - не в счет. Для них - только чудо, которое еще не свершилось, статуи левитов - это еще не чудо, это разминка. Потому что идея праздника у Петра вызывала сейчас большие сомнения: ну что праздничного в ночном брожении по Храму? Одно беспокойство. Уж лучше бы остаться в замке баронов Левенкур или, в крайнем случае, в доме Петра в Нижнем городе. Все-таки тепло, спокойно и сытно-пьяно.
Но праздник для Иешуа - понятие виртуальное. Исполни задуманное - вот тебе и праздник.
А что задумано?..
Молчание затягивалось.
"Что или кого ждем, Иешуа ?"
"Кажется мне, еще одного зрителя..."
"Нас будет двое?"
"Понимающих - да".
"А как же твой будущий партнер?"
"Дэнис?.. Я сделаю так, чтобы он понимал. Но - не вмешивался, пока я не позволю".
"Значит, все-таки трое?"
"Дэнис не зритель. Он - участник, пусть и пассивный".
Еще раз всплывает безответное: а что задумано?..
А из темноты - вот ведь скорость передвижения по ночному Иерусалиму! вынырнул запыхавшийся пожилой коэн, который исчез куда-то полчаса назад (уже полчаса, оказывается! И впрямь молчание затянулось...), а за ним, тоже запыхавшийся, появился старый дружок и подельник, послушный исполнитель воли далеких римлян, пославших в Иудею многомудрого всадника Доментиуса первосвященник Храма, коэн-гадол Кайафа.
Буквально по Книге Книг: "Ждал правды и вот - вопль!" - Здравствуй, Кайафа! - Иешуа пошел к первосвященнику, распахнув для объятий руки, и тот отшатнулся, шагнул назад, чтобы не упасть, и ужас на его лице вполне отвечал библейскому установлению: "Он - страх ваш, Он - трепет ваш". - Здравствуй, Кайафа! - повторил Иешуа, прекрасно видя страх и трепет и тем не менее заключая первосвященника в объятия, прижимая к груди и похлопывая ладонью по спине. - Ты ведь знал, что я вернусь? Знал, знал, хотя и не верил, не хотел верить. Я и вернулся - вопреки твоему нежеланию, потому что не умирал... - Он отодвинул обмякшего Кайафу от себя, подержал за плечи и отпустил. Подождал. Кайафа устоял. - Ты не верил, что кто-нибудь, кроме тебя, может представлять на земле истинного Бога. Ты вообще не понимал, как возможно кому-то претендовать на знание Истины, если она - только твоя. Ты послал меня на смерть от распятия, чтобы все верящие мне поняли: я - только человек, обычный смертный, раз Бог не пришел ко мне на помощь в минуту, которая могла бы стать проверочной: кто прав - ты или я. Ты решил, что прав ты, все сошлось. Ты не поверил в мое Воскресение и в мое Вознесение, сочтя их обманом, совершенным моими учениками и последователями. Вот им, например... - Он указал на Петра. - Узнаешь? Это Петр, ученик мой, апостол. Он возглавлял в Иершалаиме общину христиан, которая так тебе не полюбилась, ты знаешь... Я бы напомнил тебе еще об одной ипостаси Петра, в которой ты тоже видел его, но не стану перегружать твой бедный мозг. Да и не важно это сегодня... А важно то, дорогой Кайафа, что ты действительно был во всем прав. Пусть подсознательно, на уровне чутья, оставшегося в нас от зверей, и житейского опыта, но - прав. Я на самом деле не воскресал и не возносился, я просто покинул это время и ушел в будущее. Ты же видишь своих слуг. Так поверь, что время для меня - такая же мера, как длина дороги или высота подъема: и то и другое одолеваемо... А сейчас я вернулся. Успокойся: ненадолго. Я не хочу причинять тебе зла, не собираюсь мстить за вероломство думай, Кайафа, что Бог - с тобой. Думай так, но знай: вот здесь ты как раз и ошибаешься. Бога с тобой нет, и никого ты не представляешь на земле, кроме собственной гордыни - быть выше остальных. Вот единственная Истина, которая тебе доступна, а я тебе открываю: не истинна она вовсе, а лжива и беспомощна...
Удивительно воздействие публичных речей Иешуа на слушающих его людей завораживает. Кто бы ни слушал - одинаково. Вот стоят Мастера - умные, разнообразно пожившие, повидавшие на своем веку такое, что и не снилось нашим мудрецам, умеющие и по профессии обязанные, если надо, говорить перед толпами так, чтоб муху пролетевшую слышно было! - стоят в своих смокингах, ни слова по-арамейски не понимают, а не шелохнутся. И Дэнис - по определению обязанный ненавидеть все, что говорит Мессия даже на арамейском, тоже притих, внимание изображает. Или не изображает - всерьез слушает и молчит: он же под контролем Мессии. И Анна-Мари застыла свечечкой в пышном подсвечнике кринолина - вся внимание...
И только Петр слышит произносимое и ждет - откровения ждет. Точки в очередной главе романа под общим названием "Второе Пришествие Христа". И надеется, что глава - очередная, а не финальная...
А Иешуа продолжал. Ради этой проповеди, похоже - или как назвать то, что он произносит? - Иешуа и затеял весь нынешний театр, достал из коробки или сундука кукол, отряхнул пыль, завел, выпустил на сцену...
Храм - сцена?.. И Храм тоже. И не исключено - еще сменятся декорации...
– Думал ли ты, Кайафа, о Боге так: каков Он, где Он? Как Он видит нас - в Иудее, в Галили, в стране Мицраим, в Элладе и Риме, везде?.. Я полагаю, что ты не настолько наивен, чтобы представлять Его таким же, как мы с тобой. Я не раз твердил: мы созданы по образу и подобию Его - да, так, но это значит лишь, что он создал образ, придумал, представил - нас, людей, и жизненное воплощение, то есть изделие, получилось абсолютно подобным изначальному образу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77