Установилась какая-то напряженная тишина. Видимо, все считали его виновным, правда, каждый в различной степени. «Не предвосхищать события» — этот практический совет явно устраивал всех.Я задумчиво смотрел на Мэкки, размышляя о ее былой помолвке с Ноланом. Сейчас по отношению к нему она не выказывала ничего, кроме разве обеспокоенности и дружбы. Никакой томительной любви, никаких глубоких чувств я не заметил.На лице же Нолана, кроме заботы о собственной персоне, ничего нельзя было прочесть.— Оставайтесь ужинать, — предложила Фиона, а Гарри добавил:— Не отказывайтесь. Я покачал головой:— Обещал приготовить ужин для Гарета и Тремьена.— Боже милостивый! — воскликнул Гарри.— Наконец-то наступит перерыв в бесконечной пицце! Они едят ее девять вечеров из десяти. Гарет готовит ее в микроволновой печи, причем так же регулярно, как заводит будильник, — прокомментировала Фиона.Мзкки поставила стакан и устало поднялась:— Думаю, что мне пора. Перкин наверняка ждет от меня новостей.Нолан вскипел и между бесконечными ругательствами заметил, что, появись Перкин в Ридинге, ему уже давно все было бы известно.— Ему нечего там было делать, — примирительно изрек Гарри.— Олимпия умерла на его половине дома, — возразил Льюис. — Он тоже является заинтересованным лицом.Нолан, опять же сдабривая, причем весьма щедро, свою мысль какими-то анально-генитальными изысками, напомнил, что Тремьен тоже не оказал ему поддержки.— Они были заняты, — улыбнувшись, ответила Мэкки. — Как вам известно, оба работают.— Хочешь сказать, что мы нет? — ерническим тоном переспросил Льюис.— Хочу сказать, что ты можешь считать все, что угодно, — вздохнула Мэкки и, обращаясь ко мне, добавила: — Вы приехали на машине Тремьена?— Нет, добрался пешком.— О, тогда... подвезти вас до дома? Я поблагодарил, выразив согласие. Гарри вышел проводить нас.— Вот ваша одежда, — он протянул мне пакет. — Не знаю, как вас и благодарить.— Всегда к вашим услугам.— Грешно злоупотреблять.Мы обменялись быстрыми взглядами, в которых читалось взаимное уважение, предваряющее начало дружбы, и я подумал, почему из них всех Гарри наименее озабочен тем, очутится ли Нолан за решеткой или нет.— Он не всегда такой, — начала разговор Мэкки, когда мы отъехали. — Я имею в виду Нолана. Он может быть обаятельным и веселым. Или, вернее сказать, был таким до всей этой истории.— В сегодняшней газете я прочитал, что вы были с ним помолвлены.— Да, была. В течение трех месяцев. Пять лет тому назад.— Что же произошло?— Мы встретились на Охотничьем балу. К тому времени я уже знала, кто он. Врат Фионы, жокей-любитель. Это было какое-то наваждение. Я с детства любила лошадей — еще не научилась ходить, а уже каталась на пони. А тут жокей-любитель! Познакомились, я рассказала ему, что иногда остаюсь у Фионы. Мы провели вместе весь вечер и... и... всю ночь. Это случилось как-то неожиданно, молниеносно. Не говорите Перкину. Интересно, почему иногда совершенно незнакомым людям выбалтываешь то, что скрываешь даже от близких и вообще от кого бы то ни было. Извините, забудем этот разговор.— Гм, — пробормотал я, — а что произошло, когда вы проснулись?— Все это потом закрутилось, как в американских горках. Каждую свободную минуту мы проводили вдвоем. Через две недели он попросил моей руки, и я согласилась. Какое это было блаженство. Я не чувствовала под собой ног. Бегала смотреть скачки, в которых он участвовал... Нолан околдовал меня, говорил, что я приношу ему Удачу.Мэкки замолчала, на губах ее играла улыбка.— А что потом?— Сезон скачек закончился, и мы начали планировать наше бракосочетание... Даже не знаю, как сказать... Может быть, мы надоели друг другу. Не помню, когда я осознала, что все это ошибка. Нолан сделался раздражительным. Вспышки гнева, какая-то злость. И вот в один прекрасный день я сказала: «Ничего у нас не получится», он согласился: «Именно так». Мы обнялись напоследок, выдавили по слезе, и я вернула ему кольцо.— Вам повезло, — заключил я.— Да, а что вы под этим подразумеваете?— Выбрались из этой помолвки без драчливого супружества и омерзительной процедуры развода.— Здесь вы правы.Мы подъехали к усадьбе Тремьена, и Мэкки притормозила у стоянки.— С тех пор мы не перестали быть друзьями. Перкину это создает определенный дискомфорт. Видите ли, Нолан блестящий и бесстрашный наездник. Перкину до него далеко. Поэтому, когда мы одни, то стараемся избегать разговоров о лошадях. В этом есть смысл, поверьте. Я говорю Перкину, что ему следует быть благодарным Нолану — ведь он отпустил меня и теперь я принадлежу только тебе. Однако эти мои увещевания вряд ли облегчают его душу.Она вздохнула, отстегнула ремень безопасности и открыла дверцу.— Послушайте, вы мне нравитесь, но Перкин очень подвержен чувству ревности.— Постараюсь поменьше обращать на вас внимания, — пообещал я.На губах ее заиграла откровенная улыбка.— Оттенок старомодных формальностей никогда не подводил. — Она повернулась, чтобы уйти, но затем вновь обратилась ко мне. — Я пройду через наш вход, вход в нашу половину дома, мою и Перкина. Посмотрю, как он там. Пора ему уже прекратить работать. Не исключено, что мы нагрянем к вам немного выпить. Такое часто случается в это время дня.— Прекрасно.Она кивнула и шмыгнула в дверь.Я же повернулся и пошел на половину Тремьена, причем очутился у входа так быстро, будто в этой усадьбе и родился, а не мерз еще вчера утром на чердаке тетушки моего друга.В семейной комнате я застал Тремьена, который уже разжег камин и наполнил свой стакан джином с тоником. Блики света от полыхающего огня отражались на его лице — Тремьен бесстрастно выслушивал отчеты о результатах процесса над Ноланом.— Виновен, но не наказан, — наконец сделал он свое заключение. — Удалось выскользнуть. Не он первый, не он последний.— Подлежит ли вина безусловному наказанию? — спросил я.— Этот вопрос касается моих оценок личности вообще?— Думаю, что да.— В любом случае на этот вопрос невозможно ответить. Что же до моей оценки этого конкретного дела, то мой ответ таков: «Я не знаю».Он повернулся и подтолкнул ногой полено глубже в камин:— Наливайте себе, не стесняйтесь.— Благодарю. Мэкки сказала мне, что они зайдут.Тремьен кивнул — он явно в этом не сомневался, и действительно, вскоре, когда я раздумывал, что предпочтительнее — джин или виски (и То и другое я недолюбливал), в дверях центрального входа появились Мэкки и Перкин.Перкин сразу решил для себя проблему выпивки — он прошествовал на кухню и вернулся со стаканом кока-колы.— А что вы предпочитаете? — обратилась ко мне Мэкки, доливая тоник в свой стакан с джином.Моя нерешительность в выборе напитков явно бросалась в глаза.— Думаю, вино. Желательно красное.— В конторе должно быть. Тремьен держит его для владельцев лошадей — на тот случай, когда они приходят полюбоваться на свою собственность. Сейчас я принесу.Не дожидаясь ответа, Мэкки исчезла в дверях и вскоре вернулась с емкостью, по форме напоминающей бутылку из-под бордо, и со внушительных размеров штопором.— Это пойло вам нравится? — спросил Тремьен, когда я наконец справился с бутылкой шато кирван.— Очень, — ответил я, наслаждаясь ароматом, источаемым массивной пробкой.— Фруктовый сок, насколько я понимаю. Если вам нравится эта водичка, то включите ее в наш закупочный список.— Закупочный список, — пояснила Мэкки, — это лист бумаги, приколотый к пробковой доске в кухне. Кто делает покупки, тот берет его с собой.Перкин, ссутулившись в кресле, посоветовал мне привыкать к идее самому делать покупки, особенно если я люблю поесть.— Тремьен иногда берет с собой в супермаркет Гарета, — пояснил он. — Это один вариант. Второй вариант — это Ди-Ди, когда подряд три дня нет молока для кофе. — Он перевел взгляд на Мэкки. — Все это казалось мне вполне нормальным, пока я не женился на такой прекрасной хозяйке.Перкин, удовлетворенный ответной улыбкой жены, показался мне сегодня более спокойным и приятным, нежели вчера вечером, хотя его недружелюбное отношение ко мне явно не исчезло.Тремьен спросил сына, как тот относится к решению суда по делу Нолана. В ответ Перкин долго рассматривал свой стакан, будто видел в нем иллюминацию.— Считаю, — наконец изрек он, — мне приятно, что он не в тюрьме.После столь длительных размышлений это изречение прозвучало весьма двусмысленно, однако Мэкки отреагировала на него с явным облегчением. Мне даже показалось, что из всех троих только она одна была всерьез обеспокоена судьбой Нолана. Тюремное заключение Нолана явно было нежелательно для отца и сына — всякого замешательства и неуверенности здесь старались избегать.Я смотрел на них и удивлялся, насколько они одинаковые и в то же время разные. Если отбросить в сторону цвет волос — у Тремьена они поседели, а у Перкина были темно-каштановые — плюс некоторую грузность отца: более мощную шею и массивную фигуру, то во всем остальном оба оставались одного поля ягодой, но за одним существенным исключением: Тремьен источал силу, Перкин — безволие и какую-то аморфность. Там, где Тремьен наступал, Перкин отступал. Тремьен имел дело с живой природой, Перкин — с мертвым деревом.Неожиданно меня как током ударило: может быть, Тремьен торопится издать свое жизнеописание сейчас из-за Перкина, поскольку боится, что труды его сына станут антикварной ценностью через две сотни лет, а он так и останется забытым. Странная мысль — сильный отец не хочет уступать своему слабому сыну.Я прекратил свои размышления, поскольку все мои доводы были бездоказательными и явно шли вразрез с моим статусом нанятого биографа.В комнату ворвался Гарет — он не изменял своей манере жить на ходу — и посмотрел на меня неодобрительно: моя расслабленная поза в кресле ему явно не понравилась, особенно со стаканом вина в руке.— Вы же обещали... — начал он, но тут же осекся, пожав плечами.Привычка вести себя достойно в обществе взяла свое.— Я так н сделаю, — ответил я.— Неужели прямо сейчас? Я кивнул.— Прекрасно. Пойдемте, я покажу вам холодильники.— Оставь его в покое, — вступилась за меня Мэкки. — Дай человеку допить вино.— Если оп сказал, что умеет готовить, не мешай ему, — с негодованием в голосе бросил Перкин.— Конечно, — благодушно отозвался я, вставая с кресла, и, взглянув на Тремьена, спросил:— Нет возражений?— С моей стороны возражений нет, но с его — могут последовать, — ответил Тремьен.Перкину явно не понравилось это скупое одобрение.— Считайте, что вы у себя дома. Отец не даст вас в обиду, — щебетал Гарет, пока мы шли на кухню. — Что вы сделали для него?— Ничего.— А что для меня? — шутливо переспросил он и сам же ответил. — Полагаю, тоже ничего. Вам и не требуется что-то делать. У вас все сразу получается. Такой уж вы человек. Холодильники там дальше, в подсобке. Если через нее пройти, то вы очутитесь прямо в гараже.Он указал на массивную дверь с солидными засовами.— Я храню там свой велосипед. В подсобке оказалось два холодильника, содержимое обоих изумило меня.— Этот, — Гарет открыл дверку одного из них, — папа называет пиццехранилищем.— Или пиццедержателем? — предложил я свой вариант.— Тоже очень хорошо, — согласился он. Действительно, холодильник был наполовину набит пиццей. Только пицца и ничего другого.— Когда мы опустошаем холодильник наполовину, — серьезно начал объяснять Гарет, — то делаем новую закупку. Примерно каждые два или три месяца.— Резонно, — согласился я.— Все считают нас ненормальными.Закрыв этот холодильник, мы принялись за другой, в котором я сразу же заприметил четыре упаковки бутербродов с мясом по пятьдесят штук в каждой. Также там было около десяти пакетов с нарезанным хлебом («для тостов», объяснил Гарет), огромная индейка (подаренная Тремьену еще на Рождество)" неимоверное количество брикетов шоколадного мороженого (пристрастие Гарета) и кубиков льда для джина с тоником.«И за это я продаю свою душу», — пришла в голову дикая мысль, но вербальной реализации она не получила. Напротив, я очень спокойно спросил:— А что в кладовой?— Какой кладовой?— Ну тогда в буфете.— Посмотрите сами, — посоветовал Гарет, закрывая дверь второго холодильника. — А что вы собираетесь приготовить?Я не имел ни малейшего представления, но вспомнил, что мы ели в последний раз: какую-то дикую смесь из подогретого пирога, приготовленного из теста и мяса, вынутого из двадцати размороженных бутербродов, сухого грибного супа (находка! ) и панировочных сухарей, тонким слоем покрывающих этот кулинарный изыск.Гарет с восхищением наблюдал за моими простейшими манипуляциями, в то время как я рассказывал ему (совершенно для себя неожиданно) о том, чему меня в свое время научили: о системе выживания в загородной местности при отсутствии продуктов и магазинов.— Жареные черви вполне съедобны, — заметил я.— Вы шутите.— Они набиты белком. Иначе их бы не ели птицы. Какая разница между ними и устрицами?— Вы действительно можете прожить на необитаемом острове? Вы лично?— Да, вполне смогу. Ты же умрешь от недоедания, питаясь одними кроликами.— Откуда вы это знаете?— Это моя работа. Да, мой бизнес. — Я принялся рассказывать ему о своих шести путеводителях. — Туристическое агентство направляло меня в отдаленные районы предполагаемых экспедиций. Я исследовал эти места и излагал на бумаге свои соображения относительно выживания в них. Я должен был на месте изучать все возможности спасения путешественников, оказавшихся в той или иной непредвиденной ситуации, например в случае, если все их снаряжение утонуло в стремительном речном потоке. Книги с моими рекомендациями каждый покупатель путевки должен брать с собой. Конечно, я допускаю и такую ситуацию, когда мои книги окажутся в бушующем потоке реки вместе с остальным снаряжением, но, кто знает, может быть, кто-то из покупателей заранее прочитает и запомнит мои советы.Я взглянул на Гарета — тот готовил панировочные сухари.— Почему вы выбрали такую профессию? С чего все началось? — в некоторой задумчивости спросил он.— Мой отец был помешан на туризме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43