— Я вам не верю.
— Мистер Колмор, причина, по которой мы собираемся отвести вас на пристань, заключается в том, что мы не хотели бы, чтобы вы вели себя как горький пьяница, а сейчас вы ведете себя именно так, чего мы и ожидали. Но мы не можем рисковать и поэтому выведем вас из этой лавки. Соображаете, мистер Колмор? Одевайтесь.
— Я не горький пьяница, — с достоинством сказал Бобби.
— Тогда нас, видимо, неправильно информировали, — сказал Гарри. — В любом случае одевайтесь, и поскорее! Некогда нам топтаться здесь около вас.
Бобби Колмор ничего не ответил. Он выбрался из кровати, подошел к стулу, где валялись его брюки и рубашка, и начал медленно и нехотя одеваться.
Ресторанчик в Охо-Пуэртос был типичным для таких маленьких городков — вагон-ресторан, снятый с колес, со стенами из блестящего рифленого железа и с вывеской во всю длину фронтона. В стеклянной пристройке перед входом висела вторая, меньшая по размеру вывеска, извещающая о том, что его владельцем с 1961 года является Лестер Пэрч, когда он взял ссуду на строительство и вложил ее в это предприятие питания вскоре после того, как Фрэд Кэрни построил здесь на берегу несколько жилых домов. Лодочная пристань была сооружена позже. Она, конечно, повысила доходность бизнеса Лестера, но он не рассчитывал на нее, когда строил свой ресторан. Тогда он рассчитывал только на то, что к недавно возникшему поселению с автострады было проложено шоссе S-811, обслуживаемое властями штата Флорида. Он прикинул, что к нему будет заворачивать часть транспорта, следующего по U.S.-1 в Ки-Уэст, и его расчет оправдался. Даже до появления пристани Люка Лестер Пэрч каждый месяц приносил домой солидную выручку.
Дверь из стеклянной пристройки находилась как раз посередине длинной стены вагончика. Слева от входа были устроены четыре кабины, обитые искусственной кожей, справа — шесть таких же кабин. Во всю длину ресторанчика тянулась стойка с двадцатью высокими стульями на вертящихся подставках. Остальные комнаты и телефонная кабинка располагались у левой стены и примыкали к кухне, занимавшей всю дальнюю часть помещения. Двое мужчин, которые в то утро спрыгнули с грузовика и бегом направились к тыльной стороне ресторана, знали, что Лестер Пэрч и его жена живут в первом доме на берегу и не встанут по крайней мере до восьми часов. Пришельцы должны были отключить сигнализацию, устройство которой находилось в коробке на задней стене ресторана, затем взломать замок кухонной двери и проникнуть внутрь. В соответствии с пунктами два и три плана операции все оставшееся время дня они должны были оставаться в ресторане и использовать его как своего рода сторожевой пост, задерживая всех, кто попытался бы въехать в деревню с автострады по шоссе S-811.
Они не знали, какого типа сигнализация в этой коробке на задней стене ресторана. За прошедшую неделю дважды они имели случай обследовать территорию за рестораном, заставленную мусорными баками, и точно узнали, что ресторан оборудован сигнализацией, но не смогли определить, столкнутся ли они с системой тревоги по разомкнутой электроцепи или по замкнутой, или даже с комбинацией обеих систем. Они знали, что при более дешевой системе с разомкнутой цепью сигнал тревоги начинает звучать, когда включается подача тока. Для того чтобы вывести из строя эту систему сигнализации, достаточно было перерезать провода. С другой стороны, система с замкнутой цепью постоянно находится под слабым током, а значит, если они перережут провода, сигнал тревоги сработает в то же мгновение, как только прервется подача тока. Комбинация обеих систем была на самом деле самой современной и дорогостоящей и совмещала разомкнутую и замкнутую электрические цепи. Мужчины не рассчитывали наткнуться на такую изощренную систему сигнализации в жалком ресторанчике на заброшенном невесть куда островке. Первый из них перевернул вверх дном мусорный бак, забрался на него, чтобы дотянуться до распределительного щитка в коробке, вывинтил винты из крышки, изучил систему проводов и обнаружил, что это была система с замкнутой цепью. Он кивнул своему товарищу и улыбнулся.
За десять минут они перекрыли контакты, при помощи кусачек перерезали провода и взломали замок кухни.
Плотно прикрыв за собой дверь, они прошли через кухню в переднее помещение ресторана. Один из мужчин нес в руке винчестер, второй, бывший вожаком группы, был вооружен кольтом 45-го калибра. Они опустили все жалюзи, за исключением тех, что висели на окнах бокового кабинета в правом отделении ресторана. Через широкое угловое окно отлично просматривался весь изгиб шоссе S-811, который тянулся до автострады LJ.S.-1. Один из мужчин закурил, а второй приспустил жалюзи на боковом окне, чтобы защитить глаза от слепящих лучей восходящего солнца.
Время от времени притормаживая, грузовик высадил двадцать человек, оставив последнюю пару у дома Танненбаума в конце улочки, и затем медленно пополз вверх, направляясь к шоссе S-811, где оно соединялось с автострадой. Гуди Мур, все еще сидящий за рулем, резко свернул вправо, нажал на педаль тормоза и подкатил к обочине дороги, где остановил машину. Распахнув дверцу кабины, он спрыгнул на землю и подбежал к заднику грузовика, где Джейсон как раз сдергивал брезентовый полог.
— Ну-ка, иди сюда, — пробормотал Джейсон, с усилием подтаскивая деревянный дорожный барьер к заднему борту и сталкивая один его конец в подставленные руки Гуди.
Оставшийся в кабине Клэй Прентис напряженно наблюдал за дорогой через лобовое стекло, ежесекундно взглядывая в зеркальце заднего обзора, чтобы проверить дорогу сзади. Впереди виднелся Байя-Хонда, а за ним — мост Семь миль, висящий в золотисто-розовом сиянии водного простора по обе стороны автострады, отражающего ликующие лучи окончательно проснувшегося солнца.
— Держишь? — спросил Джейсон.
— Держу, — ответил Гуди, и они стащили барьер на дорогу.
Барьер стоял на белых крашеных ножках, а его перекладина пестрела чередующимися белыми и черными диагональными полосками. На боковой стороне перекладины было написано по трафарету «Дорожная служба штата Флорида», и, как только Гуди установил барьер поперек шоссе S-811, где оно переходило в автостраду, Джейсон снова влез в кузов и вернулся с одним из дорожных знаков, которые изготовил Клэй. На нем был изображен белый прямоугольник с простой черной надписью: «Дорога закрыта на ремонт».
Гуди принял знак от Джейсона и отнес его к барьеру, в центре перекладины которого торчал гвоздь. Он повесил на него знак и отступил назад, любуясь своей работой.
— Давай двигаться, — сказал Джейсон.
Гуди подбежал к кабине, забрался внутрь, выжал сцепление и двинулся на восток по U.S.-1, направляясь назад, откуда они приехали, к Байя-Хонда и мосту Семь миль. В кузове грузовика Джейсон облокотился на второй барьер и наблюдал за дорогой из-под откинутого брезента.
Как-то полицейский ударил его своей дубинкой. Это уже было окончательным унижением. Тогда на тротуаре перед театром были установлены ограждения, будто городская полиция Нью-Йорка отвела определенную территорию, в границах которой граждане Соединенных Штатов только и могли свободно излагать свои убеждения. Он сказал Аннабел, что не собирается проводить пикет в пределах узко ограниченного пространства, свободу слова невозможно втиснуть в место, указанное фашистами в полицейской форме. Включая Джейсона и Аннабел, пикетчиков было не более полудюжины, и они несли на длинных палках плакаты, где на белом фоне чернели буквы, грубо имитирующие восточную каллиграфию. Полиция доказывала, что Джейсон, бывший тогда самым молодым из пикетчиков и самым вспыльчивым — дело происходило весной 1950 года, спустя три месяца после их приезда в Нью-Йорк из Нового Орлеана, — сказал копу, что он — фашист, который пытается ограничить права свободных граждан.
— Я стараюсь, чтобы твое идиотское высказывание не превратили в мятеж против законной власти, ты можешь это понять, проклятый коммунистический штрейкбрехер?!
— Я? — не веря своим ушам, сказал Джейсон. — Я — коммунист? Да вы знаете, почему мы здесь? Вы хоть понимаете, зачем мы пришли сюда!
— Давай останемся внутри ограждения, — прошептала Аннабел.
— Почему это? Как он может доказать свою правоту? Или ты думаешь, что мы должны простить его, как эта пьеса прощает вшивых япошек?
— Джейсон, пойми, мы все равно ничего не сможем им доказать, если они не разрешат нам провести пикет.
Аннабел поддержали остальные участники пикета — некрасивая полная девушка, которая работала в отделе научной политики муниципалитета Нью-Йорка, розовощекий юноша — игрок баскетбольной команды Фордхэма, дама из Лонг-Айленда на втором месяце беременности и высокий угрюмый парень из Кентукки. Джейсон неохотно уступил им.
Они расхаживали вдоль тротуара перед входом в театр, призывая прохожих бойкотировать этот спектакль. На их плакатах было написано: «Вспомним Пёрл-Харбор», «Почему реабилитированы японцы?», «Наши парни умирали понапрасну?». И люди, проходившие мимо маленькой серьезной процессии, марширующей внутри ограниченного барьерами овального пространства, взглядывали на поднятые высоко вверх плакаты, весело усмехались, а затем смотрели на афишу театра с названием пьесы и именами актеров. Один из них, японец, был широко известной голливудской суперзвездой, еще совсем недавно, в 1948 году, игравший роли пилотов тяжелых бомбардировщиков в фильмах о войне. Но теперь его героем стал водитель грузовика на японской военной базе в Тихом океане. Джейсон не видел эту пьесу, но театральных обозрений хватало с избытком, чтобы представить, о чем она. Пьеса пыталась показать положение японцев, пыталась исследовать «японцев как человеческие существа, которые (так же, как и мы) были вовлечены в страшные страдания чудовищным конфликтом» — как указывал один из серьезнейших театральных критиков Нью-Йорка. Другими словами, пьеса была оправданием народа, целой расы, которая всего пять лет назад была нашим противником — факт, который постановщики пьесы и, видимо, публика тоже (пьеса имела невероятный успех) предпочли уже забыть. Джейсон же ничего не желал забывать, ничего, что угрожало Соединенным Штатам. Пьеса была угрозой нации, потому что внушала людям чувство безопасности, что было весьма опасно. Странно было полагать, что японцы вдруг, за одну ночь, превратились в милых сердечных людей, которые только и хотят, что ухаживать за своими крошечными садиками и рисовать свои прелестные картинки. Верить в это было глупо, опасно, равносильно самоубийству. Если вы забыли, кто был вашим врагом в прошлом, вы на полпути к тому, чтобы забыть, кто ваши нынешние враги. Если вы позволите им смириться с пьесой, которая занимает сочувственную позицию по отношению к тоталитарной и империалистической философии, вы открываете дверь для принятия любой идеологии, пока вы представляете ее идеологией «человеческих существ».
Пока они пикетировали, начался дождь. Этот дождь, идея пьесы, мысль о том, что вот такая пьеса собирает толпы людей, охотно готовых заплатить деньги, чтобы увидеть, сколько средств вложено в пропаганду автомобилей, вероятно субсидируемую проклятым японским правительством, вид ограждений, стесняющих право Джейсона на свободное высказывание своего мнения, в то время как проповеднику жестокости, автору пьесы великодушно предоставлена кафедра, сцена, с которой он сможет обманывать тысячи людей ежедневно, — все это терзало Джейсона. И когда коп сказал:
— Почему бы вам не убраться в свою Москву, раз она так вам нравится? — Джейсон поднял свой плакат и треснул им полицейского по голове.
На мгновение коп остолбенел от неожиданности, а затем среагировал как положено. Он взмахнул дубинкой и ударил ею Джейсона по руке. Джейсон взвыл:
— Ах ты, жирный ирландский фашист, ублюдок проклятый!
И коп ударил его еще раз.
Аннабел схватила Джейсона за руки, пытаясь предотвратить его нападение на полицейского, и тогда остальные участники пикета бросились бежать. Они сбежали, почуяв, что пахнет бунтом против властей, и не желая принимать в этом участия. Полиция арестовала Джейсона за нарушение общественного порядка, а суд снисходительно выпустил его на свободу, так как нарушение общественного порядка — это не преступление, а всего лишь проступок, к тому же это был его первый привод в полицию. Как потом он думал, самое смешное во всем этом было то, что ударивший его полицейский и слушавший дело судья оба были уверены, что он — коммунист. Они допустили, чтобы пьеса с фашистской идеологией шла в театре восемь раз в неделю, и применили свое законное право силы, чтобы подавить любого несогласного с позицией пьесы, и при этом называли его коммунистом! Вот что вызывало горький смех и гнев Джейсона.
* * *
Грузовик приближался к остановке у восточного въезда на шоссе S-811, у въезда, которым они воспользовались всего десять минут назад. Гуди снова повернул, на этот раз в противоположную сторону, съехал с автострады на щебенку обочины и затормозил футах в десяти от автострады. К тому моменту как он подошел к кузову, Джейсон уже подготовил к спуску второй барьер. Они установили его точно так же, как и первый, полностью перегородив ответвление S-811 для движения в обе стороны. Гуди снова залез в машину, и они двинулись к ресторану. Здесь Джейсон вылез из кузова и помахал рукой в сторону окон с опущенными жалюзи, за которыми, он знал, находились Джонни и Мак, на которых было возложено слежение за дорогой.
Ничто не шевельнулось.
С вывеской «Закрыто» на входной двери, с опущенными жалюзи ресторан казался запечатанным намертво, словно склеп.
В ту минуту, когда двое мужчин входили в дом, там заплакал ребенок, производя больше шума, чем мог бы наделать сигнал тревоги в ресторане, вызывая полное страха нервное возбуждение, которое нельзя было снять, просто обрезав провода или переставив их. Этот дом был вторым на берегу, сразу за домом Лестера Пэрча. Лестер услышал плач ребенка и, проснувшись, обнаружил приставленное к его голове дуло винтовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42