—А так ли он любит Сережу?» Со дня рождения дочери Анне стало казаться, что Андрей охладел к ее сыну. И как ни подавляла она в себе это чувство, оно вновь и вновь возвращалось и не давало ей покоя.
— О чем ты говорил со Световым? — спросила Анна. — Ты извини, я не могла выйти к вам.
— Игорь не в обиде на тебя, а вот я ему, наверно, не понравился, — ответил Высотин.
— Вы опять повздорили?
— Как будто бы нет, но понимаешь, какая беда. Пришел он ко мне, как к другу. Встретил я его, как друг. А расстались холодно. Нехорошо.
Из кухни донесся голос Анфуси: «Экий баловень!»
— Что там такое? Поди узнай, Андрей, — сказала Анна, беря из его рук дочь.
Высотин вышел на кухню. Бабка Анфуся потрошила зайца. В углу стоял Серело с перепачканным лицом и руками, в измазанном известью пальто, на котором начисто были оторваны все пуговицы.
— Вот, полюбуйтесь, — пробурчала Анфуся, указывая на Сережу. — Только явился через черный ход...
— Папа, это ты убил зайца? — воскликнул Сережа и, не обращая внимания на укоры Анфуси, бросился к отцу.
— Нет, это охотник убил и маме подарил. — Высотин подхватил на руки Сережу. Странное чувство было
у него на душе. Никак не мог он до сих пор привыкнуть к этому обращению «папа». Он и радовался тому, что сын Анны называет его отцом, и даже более того, гордился этим, но в то же время было как-то неловко и даже совестно перед самим собой, словно он незаконно присвоил чьи-то чужие права. И будто в правах этих не был до конца уверен. Вот и сейчас, будь он Сереже родным отцом, наказал бы сына за озорство, а так — не знал, поймет ли его правильно Анна.
— Где это ты так перепачкался? — спросил он.
— Мы с горки катались, а потом на чердак лазили, играли в казаки-разбойники, — затараторил Сережа.
— Сними пальто и иди в ванную, — сказал Высотин. Он ласково потрепал Сережины вихры и возвратился в столовую. Закурив, опустился в кресло. Подошла Анна и обняла Андрея за шею.
— Я рада зиме, — сказала она, — теперь ты, наконец, чаще будешь дома.
Он промолчал. Что он мог ответить ей? Разве лишь то, что едва ли от него зависит так часто бывать дома, как хотелось бы ей.Прибежал Сережа, взобрался к нему на колени. Раскрасневшееся лицо мальчика было еще влажным после мытья—видно, плохо вытерся полотенцем— глаза блестели, он явно был чем-то возбужден.
Высотин повернул Сережу к себе лицом.
— Ну, рассказывай про спои дела.
Папа, весь наш пятый «б» решил потом поступить и нахимовское ушлите.
— Потом, говоришь?
— Пу да, как немножко вырастем.
— Ну что ж, — Высотин улыбнулся. — Как весь пятый «б» — не знаю, а ты, если будешь хорошо учиться, обязательно поступишь.
— Сережа, иди скажи бабушке Анфусе, чтобы она накрывала на стол, будем ужинать. — Голос Анны прозвучал неожиданно резко. И Высотин и Сережа с удивлением посмотрели на нее.
Брови у Анны были сдвинуты (эту привычку она успела перенять от мужа), на лбу образовались морщинки. Сережа покорно слез с колен Высотина и побежал на кухню.
— Что ты, Аннушка? — спросил Высотин.
— Я прошу тебя, Андрей, не приучать никогда Сережу к этой мысли. К мысли об отъезде.
Тон Анны, слишком серьезный и даже с ноткой раздражения, удивил Высотина. «Что с ней?! Ведь сегодня все так хорошо», — подумал он и решил снова отшутиться.
— В морской фамилии так уж положено. Мужчины уходят в море, а женщины — он указал рукой на детскую, где стояла колыбелька Ниночки, — женщины дома...
Анна встала с ручки кресла.
— Я говорю серьезно, Андрей, запомни раз и навсегда. Сережа так же, как и Ниночка, слышишь, оба, — всегда будут дома, всегда будут' с нами, со мной, пока это будет возможно.
— Ты что? — Он вдруг понял мысль Анны. — Неужели ты думаешь, что я хочу избавиться от Сережи?.. Ты очень меня этим обидела. Очень обидела, — повторил он.
— Я знаю. — Анна упрямо закусила губу. Она и сама чувствовала и неуместность своего внезапного раздражения, и вероятную несправедливость своих слов, и ей жаль было расстраивать мужа, но хотелось раз и навсегда высказать то, что тревожило ее чуть ли не со дня рождения Ниночки. Пока Сережа был единственным ребенком, она с радостью, порой и с умилением наблюдала за тем, как становятся все более добрыми отношения между ее сыном и мужем. Но с появлением на свет Ниночки Анну все чаще стала охватывать тревога. Ей казалось, что любовь к дочери совсем вытеснит из сердца Андрея поверхностное чувство к Сереже, казалось, что с годами Сережа может стать лишним в семье. Вот и сейчас уже...
— Я знаю, тебе трудно меня понять, — продолжала она. — Но мне необходимо постоянно чувствовать, что Ниночка и Сережа всегда одинаково дороги в нашей семье.
Анна говорила горячо и торопливо, спеша закончить мысль, пока не вернулся сын. Высотин был ошеломлен. Он хотел возразить. Но Анна не дала ему говорить.
— Не надо сейчас отвечать, — закончила она. — Ты подумай. И тревогу мою пойми... Пойдем в детскую, Сережа! — крикнула она входящему сыну.
Высотин остался один. Он подошел к окну. Прижал лоб к оконному стеклу. «Вот тебе и спокойствие семейной жизни. А этот разговор со Световым», — совсем некстати вспомнил он.
— Фу ты черт! Что же это такое?! — вслух выругался Высотин.
Светов, выйдя от Высотиных, остановился под первым же фонарем и задумался. Он долго следил за тем, как снежинки, появляясь из тьмы, мерцали в свете фонаря.
Светов сказал Высотину, что пойдет к начальнику политотдела. Но так ли просто было это сделать? С Андреем можно было говорить по-приятельски. А начальник политотдела человек новый... И все-таки именно то, что Меркулов был человеком новым, а значит, непредубежденным, больше всего и влекло к нему Светова. Народ говорит: «Рыбак рыбака видит издалека». Есть какая-то неосознаваемая порой сила взаимного притяжения между людьми, сходными по характерам или по устремлениям. О Меркулове поговаривали, что он излишне требователен, непримирим. Его побаивались. Однако эти слухи не только не отталкивали Светова, но, наоборот, почему-то убеждали его в том, что начальник политотдела сумеет правильно оцепить мысли опального, как Светов сам себя называл, командира корабля. Спетом нуждался в поддержке, хотя бы для того, чтобы получить задание, в котором он мог бы по-настоящему проявить свои силы. «Ждешь поддержки, а получишь «фитиль», — подумал он и все же решился: «Была не была». Он поймал рукой несколько снежинок, почувствовал, как они растаяли на ладони. Затем Светов остановил такси и поехал в гавань. По слухам, начальник политотдела дневал и ночевал на флагманском корабле.
Светов не позволял себе колебаться в раз принятом решении. Поднявшись на «Морскую державу», он тотчас же направился к каюте Меркулова, постучался, распахнул дверь и, разочарованный, остановился на пороге. Меркулова в каюте не было, за его столом сидел заместитель начальника политотдела капитан 2 ранга
Порядов. Разочарование было так велико, что Светов даже забыл поздороваться. Порядов поднял голову.
— Проходите, Игорь Николаевич. Садитесь. Светов пожал протянутую ему руку и сел у стола.
— Как погода? — спросил безразлично Порядов.
— Снежок... — в тон ответил Светов.
Порядов не спросил, зачем пришел Светов, и тот, раздумывая, смотрел на Порядова. У заместителя начальника политотдела было выразительное лицо: высокий лоб, умные, чуть навыкате глаза, крупный нос. Только кожа, особенно на висках, отливала болезненной желтизной, как у людей, мало бывающих на свежем воздухе (явление исключительно редкое у моряков).
— Давненько не виделись, Викентий Захарович. Про «Дерзновенный» вы словно забыли, — сказал Светов. Он не мог долго сидеть молча.
— Дела... — неопределенно заметил Порядов. — Вот срочно готовлю материалы о пропагандистах для начальника.
— А сам он где же?
— Должен прийти. — Взгляд Порядова скользнул по какой-то бумажке. — Вы извините меня, минут через пять — десять закончу. Потолкуем.
Светов кивнул головой, хотя, собственно, с Порядо-вым толковать ему было не о чем. Порядов принадлежал к той теперь уже незначительной категории политработников, которые на флоте не проходили службы с азов и не чувствовали себя специалистами военно-морского дела. Он превосходно разбирался в партийном хозяйстве, во всем, что имело отношение к пропаганде и агитации, — лекциям, докладам, беседам, стенным и радиогазетам... Порядов умел согласовывать свою деятельность с общими указаниями штаба так, чтобы партийная работа не отрывалась от задач боевой подготовки. И за все это вместе взятое его по заслугам ценили. И все же, пребывая на корабле, он старательно очерчивал узкий круг вопросов, по которым разрешал себе иметь самостоятельное мнение. И если, например, на первых порах Светов высказывал Порядову смелое суждение, касавшееся использования корабельных механизмов или планов боевой
учебы, то тот, не споря, но и не поддерживая, только делал пометки в своей записной книжке для доклада начальнику штаба или командующему.
Словом, для разговора, с которым пришел Светов, Порядов не подходил. Светову стало скучно. Надоело смотреть на склоненную голову Порядова. «Контора пишет...», — подумал он с досадой.
Порядов дописал последнюю строчку доклада. Захлопнул папку, сказал Светову:
— Я вас слушаю.
— А начальник когда придет?
— Жду с минуты на минуту. Но, может быть, и я смогу решить? Если надо организовать на «Дерзновенном» лекцию или доклад...
— Вот, вот...,— перебил Светов, — вы думаете, что в политотдел только и можно прийти по поводу лекции или доклада. Как будто у нас здесь не флотский политический орган, а департамент культуры и просвещения.
Порядов досадливо поморщился. Перебирая лежащие на столе бумаги, приводя их в порядок, озабоченно спросил:
— Ну, что у вас случилось? Докладывайте! — Он был убежден, что только важное происшествие на корабле могло толкнуть командира «Дерзновенного» на разговор в таком тоне.
— А если все в порядке?
Порядов удивленно поглядел на Светова, хотел было рассердиться, но в это время зазвонил телефон и он взял трубку.
— Да, готово, товарищ начальник!.. Когда?..
— Прошу на секунду трубку, — тихо сказал Светов. Порядов невозмутимо, будто не слышал просьбы
Светова, продолжал разговор. Затем закончил: — С вами хочет говорить командир «Дерзновенного».
Светов взял трубку, попросил Меркулова о личной встрече.
— До утра терпит? — донесся до него голос начальника политотдела.
— Терпит, товарищ капитан первого ранга.
— Значит, завтра...
Светов повернулся к Порядову. Поблагодарил, попрощался и, уже уходя, в дверях, добавил:
— Извините, что отвлек вас от дела, и за скверный характер тоже. А на «Дерзновенный» приглашаю, хозяин я лучше, чем гость.
Порядов осуждающе посмотрел ему вслед. «Колючий человек. С чем это он рвется к Меркулову?» У самого Порядова отношения с начальником политотдела складывались как нельзя хуже.
Негромкое дребезжание звонка разбудило Высотина. Еще сонный, он пошарил по тумбочке и, найдя будильник, в звонок которого была подложена вата, поднес его к лицу. Светящиеся зеленоватым светом стрелки показывали шесть часов утра. Пора вставать! «Морская держава» стояла на рейде, и Высотину нужно было поспеть на рейсовый катер, прибывающий к кораблю до подъема флага. Это требование о явке на службу к началу корабельных работ и занятий касалось всех без исключения офицеров, отпущенных на берег.
Высотин, оберегая сон Анны, тихо встал с постели. В спальне было тепло и сумрачно. Поздний зимний рассвет еще и не брезжил. Из детской комнаты, дверь в которую была приоткрыта, донесся слабый крик. Высотин вошел в детскую, освещенную лампой-ночником, поднял упавшую с сережиной кровати подушку и подложил ее под голову разметавшегося во сне мальчика. Ниночка в своей кроватке, задернутой кружевным по-.логом, лежала с закрытыми глазами, но уже ворочалась, морщась и посапывая, готовая разразиться плачем. Ее постелька была мокрой. Высотин снял с радиатора парового отопления приготовленную с вечера Анной свежую фланелевую простынку, одной рукой приподнял дочь, а другой быстро поменял мокрую простынку на сухую и теплую.
Ниночка успокоилась. Он постоял еще немного, покачивая ее кроватку, испытывая странно нежные и добрые, до сих пор не изведанные им, чувства.
Дочь была его кровной частицей, каким-то особым выражением его самого. С каждым днем он все больше и больше привязывался к ней. С ее появлением на свет в чем-то изменилось и его отношение к Сереже. Он стремился относиться к мальчику так же, как к дочери, и
внешне это ему удавалось, но в душе он сознавал, что это совсем не то. Его отцовское чувство восставало эгоистично и властно всякий раз, когда он пытался делить поровну свою любовь между детьми. Он все острее сознавал, что не может заставить себя любить Сережу так же, как дочь. И Анна инстинктивно чувствовала это. Что же поделаешь? Ведь для Анны Сережа и Ниночка были ее детьми, для него же — только Ниночка. Он знал, что и впредь эта ненормальность не исчезнет просто сама по себе, и это тревожило его, потому что сказывалось все чаще на отношениях с Анной.
Высотин вышел из детской в ванную, принял по давно заведенной привычке холодный душ, побрился и стал одеваться. Услышав его шаги, проснулась бабушка Анфуся и уже возилась на кухне, готовя ему завтрак. Он съел бутерброд, выпил чашку кофе и, собираясь уходить, стал перекладывать в китель деньги и документы из карманов лыжной куртки. Делал он это машинально, продолжая думать о вчерашней размолвке с Анной. Вдруг новая тревога охватила его. Он снова вынул документы из кителя и выложил их на стол. Ни в партбилете, ни в воинском удостоверении личности не было пропуска на партийный актив. Он хорошо помнил, что, получив в политотделе пропуск, положил его рядом с партбилетом. «Куда же он мог деться?!» Высотин еще раз обшарил карманы лыжной куртки, вытряс из бумажника все деньги и старые квитанции, открыл ящик письменного стола и переворошил тщательно уложенные стопки бумаги и письма, потом, понимая, что делает совсем не то, что надо, — ведь нелепо искать пропуск в ящике письменного стола, куда ты его никогда не клал, — опустился на стул в раздумье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70