Возможно, Светов и не отозвался бы на эти слова. Его голова была уже занята тем, как убедить Панкратова учесть в плане штаба «Бухту Дерзновенного» и высадить здесь хотя бы часть десантных сил. Но в голосе Порядова Светову почудился скрытый упрек: «Неправильно ты сделал, что послал Батырева в разведку!».
Светов зло постучал носком ботинка о палубу, сбивая наледь.
— Ничего, все обойдется хорошо. Какая может быть беда, Викентий Захарович?
...Чайка сорвалась с валуна, клюнула воду и с рыбешкой в клюве, косо летя против ветра, взмыла ввысь.
Беда все-таки пришла, разведчики не вернулись в назначенное время. Порядов изнервничался. Он трижды предлагал отправить на розыски вторую группу. Светов поглядывал на часы и отмалчивался. Нетерпение, досада, гнев переполняли его, однако лицо его хранило спокойствие, и только в потемневших глазах тлел недобрый огонек.
Он шел на крайний риск, разрешив себе ждать разведчиков еще час. Этот час он надеялся выжать из машин «Дерзновенного», форсируя их на полную мощность. Только час ждать и ни минуты больше...
Он думал о Батыреве как о человеке со слабым характером; такие, попадая в сложные, опасные положения, обычно ссылаются на «объективные обстоятельства», чтобы оправдать невозможность точного выполнения приказа.
Зато начштаба никаких объективных обстоятельств и вовсе не признает. Светов кое-что слышал о трудном характере Панкратова и крепко намотал это себе на ус. Рассказывали, что в первый год Отечественной войны, поздней осенью Панкратов в числе группы работников главного штаба прибыл в один из балтийских портов. Среди вопросов, входящих в сферу его внимания, был и такой: отмечались случаи нарушения уставного порядка на одном из кораблей. Дело шло о морском охотнике, где экипаж составлял два — три десятка человек. Находясь в боях, люди этого корабля настолько сдружились между собой, что привычные формы воинских взаимоотношений между офицерами, старшинами и матросами, казалось, потеряли смысл.. Однако так это казалось только недалеким людям. Панкратов знал: в тех случаях, когда боевая дружба низводится до панибратства, когда командир называет подчиненного по имени, когда офицер начинает считать неудобным для себя сделать строгое замечание недавно отличившемуся в бою матросу за нарушение формы одежды или курение в неположенном месте, на корабле начинается упадок дисциплины, который может привести к тяжелым последствиям.
Панкратов предупредил командира морского охотника, что прибудет к 12.00. В ту минуту, когда Панкратов садился в шлюпку, чтобы отправиться на другой конец гавани, начался налет вражеской авиации. Панкратов, взглянув на часы, приказал отваливать. Падали бомбы, летящие на бреющем полете «юнкерсы» вели пулеметный обстрел, Панкратов в застегнутой на все пуговицы шинели неподвижно сидел на банке, поставив локти на колени и опершись подбородком о сжатые кулаки. Едва шлюпка отвалила от пирса, как ее опрокинуло взрывной волной разорвавшейся неподалеку авиабомбы. Место, к счастью, оказалось неглубоким. Стоя по грудь в ледяной воде, посиневшие от холода моряки поставили шлюпку на киль, и тут обнаружилась небольшая течь. Казалось разумным вытащить прохудившуюся шлюпку на берег, тем более, что один из матросов оказался контуженным, но Панкратов, приказав старшине шлюпки заменить гребца, взял в руки черпак и, не обращая внимания на бомбежку и пулеметный обстрел, принялся вычерпывать воду.
На морской охотник он прибыл минута в минуту в назначенный час. Налет только что кончился. Возбужденные боем матросы морского охотника шумно разговаривали, курили на палубе и издали казались митингующей толпой.
Командир охотника, юный лейтенант, в сдвинутой набекрень фуражке и расстегнутом кителе, подбежал к мокрому с ног до головы Панкратову и, отбросив официальность, хотел предложить ему высушиться и переодеться, но Панкратов отказался и тут же резко отчитал матросов за нарушение уставного порядка и дисциплины. Затем в каюте предупредил лейтенанта, что на него будет наложено взыскание, и только потом позволил себе снять насквозь промокшую шинель. .
Конечно, во всем этом была и комическая сторона. Пожалуй, люди штатские сочли бы Панкратова формалистом. Но Светов знал, как нелегко порой в военной службе провести безупречную грань между формализмом и уставной требовательностью. Словом, он хотел выполнить приказ точно. Но как же следовало поступить? Уйти, оставив разведчиков на берегу, он не мог, но не мог и ждать их больше ни минуты. Любое опоздание «Дерзновенного» в Казацкую могло рассматриваться как невыполнение приказа. И Светов выбрал из двух зол меньшее — он распорядился высадить на берег фельдшера с палаткой, медикаментами, теплой одеждой и запасами продовольствия па несколько дней, а сам решил немедленно уходить из бухты.
Порядов понимал душевное состояние Светова. Он посоветовал уведомить по радио штаб о случившемся и попросить разрешения задержаться.
На это Светов, отводя в сторону глаза— не хотелось признавать провал своих планов, — горько усмехнувшись, сказал:
— Если мы хоть пикнем в эфир, нас тотчас же запеленгует противник. Нет у нас другого выхода, как улепетывать восвояси отсюда, несолоно хлебавши, Викен-тий Захарович.
...Разведчики показались на пологом склоне сопки в тот момент, когда «Дерзновенный» уже готовился к съемке с якоря. Двое что-то несли на самодельных носилках. «Что же случилось?» •— подумал Светов, нетерпеливо поднося к глазам бинокль. Стекла окуляров за-
потели, он протер их.замшей. От досады чертыхнулся. Наконец, он узнал в первом идущем Донцова. «Наверное, на носилках Батырев, на него и было меньше всего надежды». Другого предположения не пришло Светову на ум. Морщась, он поминутно поглядывал на часы.
Метель только что утихла. Яркий до синевы снег, озаренный проглянувшим сквозь тучи солнцем, слепил глаза. В морозном воздухе клубами поднимался пар над бухтой и меж камнями, где били горячие источники. Скупо отсвечивали пики скал, усеянные птицами. Светов напряг зрение. В человеке, медленно идущем поодаль, — вот он упал и снова упрямо зашагал, — Светов угадал Батырева. Скоро в бинокль стало ясно видно каждого,—один матрос нес с Донцовым носилки, у другого на груди висел, болтаясь, автомат. Фельдшер, увязая по колено в снег, спешил им навстречу. Автоматом был вооружен Канчук. Значит, это он на носилках. Что же с ним случилось?
Канчук был любимцем Светова. В его расторопность, физическую выносливость, исполнительность и деловую сметку Светов верил безгранично. И сейчас у него было такое ощущение, что он обманулся в самом себе.
Худо, когда на сердце камнем лежит вина за тяжелый проступок, но горше горького, когда эту вину приходится таить от людей. Растравляешь душу, казнишь себя, а какой от этого прок! С тяжелыми мыслями спускался с сопки Батырев. Планшет, висящий на ремне через плечо, бил по бедру. В планшете на карте был нанесен возможный путь через перевал, строения горнотаежной станции, стоянки геологоразведчиков и лесорубов и, наконец, позиции железнодорожной батареи противника. Что и говорить, поначалу все шло гладко. Как ни плохо чувствовал себя Батырев, но, подкрепившись плиткой шоколада из собственного запаса, хранившегося в чемодане, и выпив стакан круто заваренного чая, он энергично взялся за дело. С пристрастием осмотрел снаряжение, проверил оружие у матросов, идущих с ним в разведку. Может, почудилась, а может, нет в глазах Канчука насмешливая искорка, скрытая усмешка в уголках губ. Батырев строго посмотрел на него и начальственно бросил:
— На оружии густая смазка. Нет гарантии, что не откажет в бою, ведь зима!
Донцов, стоявший поодаль, одобрительно кивнул головой. Батырев нахмурился. «Ни к чему это одобрение... В разведке я командир».
...Разведчики углубились в горы, заволоченные снеговой дымкой метели. Канчук из кожи вон лез, стараясь загладить свою оплошность с оружием. У него словно собачье чутье в незнакомой местности. Он крутил головой по сторонам, присматриваясь к складкам горных отрогов, неожиданным падям, сквозь снежный покров наверняка угадывал, где обрывы, валуны, где прямее срезать подъем, пройти безопасно м.ежду скал. Время от времени он поглядывал на планшет в руках Батырева, где был прикреплен миниатюрный компас, старался помочь держаться строгого, а значит, и кратчайшего направления на запад. Донцов шел рядом с Баты-ревым, но ни во что не вмешивался.
Торной дороги не было, над кручами нависали снежные наметы, скрывая под завернувшимися гребнями глубокие расселины; над ними располагались каменистые площадки, голые, продуваемые ветром, с дымящейся над ними поземкой. В падях, по склонам сопок, безмолвно стояли дремучие леса, завороженные зимней стужей.
Долго пробирались с трудом через перевал, наконец, напали па просеку. Идти стало легче, но Батырев чувствовал, что его энергия иссякает. Он ощущал уже вес шинели, кобуры с пистолетом на боку, планшета. Ему хотелось все это бросить. В душе он проклинал каждый подъем, каким бы он ни был пологим, каждый камень, каждый обрыв, потому что их надо было обходить, тратить на это дополнительные усилия. Он не без зависти смотрел на быстро шагающих и, казалось, неутомимых Канчука, Донцова и матросов.
Перестал вьюжить снег. Батырев послал обоих матросов осмотреть местность справа (они-то и обнаружили горнотаежную станцию и стоянку геологов). Донцов высказал догадку, что за грядой сопок слева, возможно, проходит грунтовая дорога, ему послышался звук автомобильного сигнала. Догадка его имела основание, потому что и лесная просека тоже уходила
влево, на юг, куда, видимо, тащили бревна лесорубы. Батырев согласился с Донцовым и назначил местом сбора горячий источник под скалой, далеко различимый по столбу поднимающегося пара и по характерной стрелообразной скалистой вершине. Вместе с Канчуком они двинулись дальше на запад и, обогнув падь, вышли на горное плато.
Далеко синел океан—это было уже западное побережье; внизу среди чистых снегов виднелась шоссейная асфальтированная дорога, ведущая в поселок и военно-морскую базу «противника». Параллельно с шоссе двумя сине-черными нитками пролегали железнодорожные рельсы, уходящие в распадок между сопками.
Шоссе, проложенное в глубоком тылу, защищенное с моря флотом и береговыми укреплениями, а с суши неприступным горным хребтом восточного побережья — важная в стратегическом отношении асфальтированная магистраль, — в этом месте не охранялось. Автомашины, тяжелые тягачи с прицепами, укрытые брезентом бронетранспортеры с пехотой беспечно, без маскировки, неслись по ней, крутя за собой снежную пыль.
Да, шоссе было помочено на карте. Но железная дорога, откуда она? Судя по снежим, местами еще не запорошенным снегом земляным отвалам, ветка была проведена совсем недавно. Значит, ее построили в период подготовки к учениям. Зачем? На этот вопрос Батырев не мог ответить. Он ограничился тем, что сделал пометки на карте.
Уже около двух часов продолжалась разведка. На горном плато был конечный пункт пути. Батырев подумал об этом с величайшим облегчением, он знал, идти назад легче — прекратился снегопад, совсем рассвело,, значит, и путь в бухту можно будет выбрать прямей. Только давал знать о себе все больше мороз. Хрустел под ногами, как толченое стекло, снег. Густо заиндевели брови, ресницы, даже ствол автомата на груди Канчука побелел и покрылся узорной изморозью. Пора было возвращаться. Батырев сказал об этом Канчуку, тот кивнул головой.
Они шли теперь вдоль плато, забирая все время влево, продираясь через кустарник и мелколесье, с тем чтобы, срезав острый угол, возвратиться на прежнюю дорогу.
Над горным провалом торчала одинокая скала, похожая на усеченную пирамиду, возвышавшаяся на десятки метров над окрестностью, и Батыреву вдруг пришла мысль, что со скалы был бы прекрасно виден распадок—узкая долина между сопками, куда свернула железнодорожная ветка. Распадок должен был, по его расчету, находиться где-то совсем близко, но на этом участке плато густо росли приземистые горные сосны, и из-за них ничего не было видно.
Присев на один из валявшихся вокруг валунов, Батырев подозвал Канчука и, указывая глазами на вершину скалы, сказал:
— Форсируйте-ка, старшина, эту каменную вышку и просмотрите распадок между вот теми сопками, что похожи на верблюжьи горбы, — он указал рукой на сопки, видневшиеся сквозь ветви сосен. Затем Батырев отдал Канчуку свой бинокль и закончил: — Думается мне, что там, в распадке, дислоцируется... Впрочем, не будем гадать, посмотрим...
Канчук передал Батыреву автомат, накинул на шею ремень от бинокля, а сам бинокль засунул за борт шинели на груди, надвинул потуже шапку. Потом, выдохнув короткое морское «Есть!», с обычной своей не то веселой, лихой, не то иронической, презрительной улыбкой старшина с разбегу преодолел десяток метров крутого подножья скалы и, цепляясь руками и ногами за расселины в граните, ящерицей пополз вверх.
Он поднялся до половины скалы, по тут движение замедлилось. Батырев видел, как все осторожнее и даже — так казалось со стороны — нерешительнее Канчук шарит ногами, отыскивая выступы в камне, как с опаской, медленно подтягивается он на руках. Оступившись, он едва не сорвался. Из-под его ноги отлетел увесистый кусок гранита и, таща за собой снежную осыпь, игольчатую и горящую радугой в солнечном свете, ухнул неподалеку от Батырева.
— Смелей, смелей, Канчук! — крикнул нетерпеливо Батырев.
Желание разузнать «тайну» железнодорожной ветки уже безраздельно овладело им. Издалека скала не казалась такой неприступной. Срезанная ее вершина, засыпанная плотно снегом, представлялась совсем близкой.
— Поторапливайтесь, старшина, поторапливайтесь! — повторил Батырев. Раскрыв планшет, он глядел на карту.
Но Канчук ничего не ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70