«Нет, это была бы только мука для меня».
Сознание своей правоты, однако, не давало Марии ни радости, ни спокойствия, наоборот, угнетало ее, тревожило постоянно, как неизлечимая бередящая боль, и чтобы избавиться от нее, она начинала мечтать... Вдруг... В мечтах всегда бывает это «вдруг». В ее комнату входит он, не холодно красивый, замкнутый, и не подавленный, как тогда в.гостинице, а такой, каким он был в яблоневом саду, — любящий, нежный, счастли-
вый. Ведь мог же он быть совсем простым, милым, хорошим... Он приходит и говорит: «Я виноват перед тобой, Мария. Я тебя люблю». Сколько раз она видела эту картину явственно. Сколько раз засыпала с этой мыслью. И сейчас она пришла снова...
Огонь в печи почти погас. Подрагивало на потолке световое пятно, сжатое кольцом темноты. Мария улыбнулась... Она была так погружена в свои мечты, так отдалась им, что реальная жизнь для нее перестала существовать, замолкли все звуки в доме: голоса соседей по квартире, хлопанье дверей, шаги, детский плач...
Вдруг, скрипнув, распахнулась дверь, и в комнату вошел Кипарисов. Он стоял в шинели, осыпанной снегом, держа фуражку в руке, вглядываясь в темноту, не видя Марии. Она же не верила своим глазам, сидела тихо, боясь шевельнуться.
Кипарисов, обернувшись, сказал кому-то в коридоре:
— Какая досада! Здесь никого нет.
— Странно. По-моему, она не выходила,—послышался голос соседки.
И тут Мария сорвалась с места. — Ипполит! — Она протянула к нему руки. Кипарисов прижал ее к себе, крепко поцеловал, потом ласково отстранил.
— Простудишься, милая. Погоди, я сниму шинель. Мария включила свет.
...Они сидели за столом И молча смотрели друг на друга. Каждый из них боялся заговорить, чтобы неосторожным словом не нарушить мгновенно возникшее ощущение их близости, неотделимости друг от друга.
Бывают в жизни людей, далеких от всяких суеверий и предрассудков, минуты, когда они вдруг говорят себе: «Судьба», когда самое обычное событие воспринимается ими невольно сквозь призму предчувствий, как нечто предопределенное их невысказанными стремлениями и желаниями. Так было и с Марией. Кипарисов появился наяву как раз в ту минуту, когда она видела его в мечтах входящим в свою комнату. И сейчас Мария не могла думать, что это было случайностью, тем более естественной, что при кратких встречах на верфи он не раз говорил, что заглянет ее проведать.
Кипарисов сказал:
— Вот я и пришел к тебе.
И Мария услышала за этими словами: «Я тебя люблю».
Кипарисов сказал:
— Я скоро буду командиром корабля.
И Мария восприняла это так: «Я стал новым, иным».
Кипарисов не мог, конечно, знать, что происходило с Марией, но по ее взгляду, любовному, откровенному и чистому, по ее молчанию он угадал, что она давно ждала его, и облегченно вздохнул. Все те трудности, которые мерещились ему, отпадали сами собой". И так как его тянуло к ней сейчас неудержимо, и это чувство было в данную минуту для него самым главным и заслонило все остальное, он с тем внутренним тактом, который появляется в решающие минуты у всех влюбленных, инстинктивно избегал не только любого разговора на постороннюю тему, но даже разговора о их любви (в ее истории было слишком много горького и обидного для Марии). Ему не нужно было просить прощения, оно подразумевалось само собой. Она восприняла его приход, как воспринимают приход мужа после долгой разлуки, и, значит, он мог и должен был вести себя как муж. Они пили чай. Потом Кипарисов встал, нежно обнял Марию, заглянул ей в глаза и погасил свет.
...Мария проснулась задолго до рассвета. Протянула руку, включила ночник, взглянула на часы — еще не было шести. Она посмотрела немного смущенно на спавшего рядом Кипарисова и улыбнулась. Ей хотелось провести рукой по его щеке, по разметавшимся по подушке волосам, но она удержала себя и тихонько поднялась. «Хорошо, что ом еще спит». Ей было бы стыдно одеваться при нем. Мария была переполнена счастьем. Надев платье, она бесшумно вышла на кухню, умылась, разожгла примус и стала готовить завтрак. «Ему ведь к семи ноль-ноль». Она с удовольствием произнесла про себя это чисто военное «ноль-ноль».
Марии хотелось, чтобы завтрак вышел сегодня особенно вкусным, праздничным. Она достала из кухонного стола все свои запасы. Салат с крабами, яйца под майонезом, оладьи с вареньем—все это, кажется, он любил. Она возилась с приготовлением всех этих блюд с упоением, как заправская домашняя хозяйка, хотя более пяти лет, после смерти дочери, ограничивалась по
утрам чаем с бутербродами, а обедала и ужинала в заводской столовой.Мария не думала и не хотела сейчас думать о том, как сложится их семейная жизнь, как не хотела ничего, что шло бы от рассудка, что подчиняло бы ему душевные стремления. Но она инстинктивно наслаждалась своими хозяйственными заботами именно потому, что каждая мелочь в них символизировала для нее рождение нового семейного быта, каждая мелочь как бы говорила: «С одиночеством кончено».
Пока Мария хлопотала на кухне, проснулся и Кипарисов. Зажег свет и стал быстро одеваться. Ему нужно было попасть на корабль к подъему флага. «Державный» должен был пополнить запасы топлива, воды и продовольствия и уйти в отдаленную бухту Казацкую, куда стягивались боевые силы соединения.
Вчера, когда «Державный» вернулся из бухты Соколиной в Белые Скалы, Кипарисова вызвал к себе начальник штаба. Коротко расспросив его о последнем походе, Панкратов веско сказал:
— Довольно вам, Ипполит Аркадьевич, ходить в старпомах, пора и самому командовать кораблем. Зайдите-ка к инструктору по кадрам.Панкратов не назвал корабля, на который предполагалось назначить Кипарисова, по он сам уже догадался: это мог быть только эсминец «Гордый», командир которого, как говорит, сидел на чемоданах.
Кадровик, капитан 3 ранга, человек весьма приятный и обходительный, дружески расспросил Кипарисова о здоровье, о жизни вообще, а затем предложил «освежить» личное дело.
Кипарисов тут же, в его каюте, сел за стол и принялся писать. Закончив краткое изложение своей биографии, он пододвинул анкету. Проглядывая ее, он наткнулся на параграф, который до сих пор был ему безразличен, но сегодня навел на размышления. «Женат я или нет», — подумал он, представил мысленно Марию, и ему не захотелось писать «холост».
Не раз он мечтал о том, что явится к ней, когда ему дастся большая победа, когда он станет командиром корабля. Теперь это сбывалось. Мария была единственным человеком, с которым он мог бы поделиться своей
радостью. Она одна, и никто другой. Его все больше тянуло к ней. «Она — моя судьба, — сказал он сам себе. — Пойду к ней сегодня же и выясню все до конца. Тогда и напишу в анкете—женат или не женат».
Сославшись на неотложные корабельные дела и пообещав инструктору по кадрам на другой день оформить все бумаги, Кипарисов, побывав на «Державном» и спросив разрешения у Николаева, сошел на берег.
Прежде чем отправиться к Марии, он не утерпел и завернул к пирсу, где стоял эсминец «Гордый». Любовно оглядывал его Кипарисов. Корабль был более поздней постройки, чем «Державный», и, значит, совершенней его. «Мой корабль», — думал Кипарисов, и слова эти звучали в нем, как песня. Он не заметил, как спустились сумерки.
Все мысли и чувства Кипарисов делил между «Гордым» и Марией. О «Гордом» он думал и сейчас. Утром Мария, после того как все решилось легко и просто, сразу отодвинулась на второй план. Однако, одеваясь, Кипарисов поглядывал то на выцветшие обои на стенах, то на трещины на пожелтевшем потолке, то на старую непрезентабельную мебель и морщился. «Мария притерпелась, видно, но это не квартира для меня. Быт надо перестраивать, чтобы он соответствовал новому положению».
Пока Кипарисов приводил себя в порядок, а Мария накрывала на стол, они почти не разговаривали. Ей трудно было найти верный тон, соответствующий ее духовному состоянию, а его мысли были отвлечены, и то, что она заботливо хозяйничала, смущенно и любовно поглядывая па пего, не вызывало в Кипарисове никаких особых чувств, принималось им как нечто естественное и должное.
Уже за чаем, откинувшись на спинку стула и закурив папиросу, Кипарисов сказал:
— Я думаю, пока о наших новых отношениях мы никому говорить не будем.
Мария удивленно вскинула глаза. Конечно, и она не собиралась кричать об их любви на всех перекрестках. Но почему нужно скрывать свое счастье?
Кипарисов выпустил облако дыма, провел в воздухе рукой, развеивая его.
— Пойми меня правильно. То, что мы снова близки, люди могут истолковать... даже твои соседи...
— То есть как? — Мария вспыхнула.
Кипарисов ласково и чуточку небрежно провел рукой по ее плечу.
— Да ты не волнуйся. Мы с тобой, конечно, понимаем, что все решает любовь. Но для людей я хотел бы другого. Квартиру на берегу мне давно предлагали. Мы отпразднуем свадьбу с блеском (ее ведь у нас никогда не было). Я надеюсь, сам командующий не откажется прийти. Поняла?
Мария опустила голову. Конечно, и ей была бы приятна такая свадьба. И ей хотелось бы явиться перед друзьями нарядной, счастливой, торжествующей. И ей было бы особенно приятно присутствие Серова, которому она искренне симпатизировала и который, как ей казалось, по-отечески любовно относился к ней. Но в то же время в том, как говорил Кипарисов о их сближении, было что-то оскорбительно-расчетливое, от чего тускнели ее светлые чувства.
— Почему ты молчишь? Право, излишняя скромность скоро уже будет тебе не к лицу. — Кипарисов скептически оглядел комнату и добавил: — Это же, прости, у тебя не квартира, а конура...
«Он, кажется, разговаривает со мной, как в старых романах какой-нибудь граф, женившийся па бедной мещанке», — мелькнула у Марии мысль, которую она с трудом подавила в себе.
— Не понимаю, почему ты придаешь всякой мишуре такое значение? — сказала она.
— Милая моя, какая же это мишура? Командир корабля и его жена должны сразу занять то место в обществе, какое им положено. И никто не должен подумать, что их связь может быть ошибкой. Это очень важно и для семейного быта и... — он заколебался на мгновение,— впрочем, чего же стесняться, да и для службы.
Мария покачала головой.
— Так, может быть... это наше... эта ночь в самом деле случайность? — Она произнесла эти слова с трудом и все-таки с оттенком горькой иронии. Кипарисов почувствовал грусть, но иронии не заметил. Все же он встревожился.
— Нет, я убежден, что смогу гордиться такой женой, как ты. — Он крепко пожал ей руки и посмотрел в лицо. — Право, беспокоиться тебе нечего. Я вполне откровенен с тобой, это ведь хорошо.
Мария через силу улыбнулась. Она не смогла отказать в примирении. Кипарисов сразу успокоился, посмотрел на часы.
— Ну, мне пора! — Он прижал Марию к себе. — Ты будешь думать обо мне? — Он поцеловал ее. Она не ответила. Но Кипарисов, кажется, не обратил на это внимания.
...Дверь за Кипарисовым закрылась. Мария подошла к окну, проводила его взглядом. Он ни разу не оглянулся. Так и растворилась его фигура в предрассветной мути. Мария продолжала стоять, теребя упавшую на грудь косу. Ощущение счастья исчезло еще во время разговора, тоскливое чувство одиночества и незаслуженной обиды все нарастало. «Почему я решила, что он изменился, стал другим? Почему? Ведь он, наверное, все тот же! Так могу ли я стать его женой?»
Она закрутила вокруг пальцев волосы и дернула, стало больно и это помогло по расплакаться.Мгла на улице постепенно рассеивалась. Стало явственно видно низкое сизое небо. Ветер качал фонарь, в котором желтел блеклый свет. «Пора на работу, — подумала Мария, — может быть, хоть там забудусь». И как бы в ответ ее мыслям, в утренней тишине громко прозвучал гудок верфи.
Озноб подгонял Кипарисова. Ноги его мерзли в ботинках без галош (он их не носил ни при какой погоде), шинель казалась кисейной, словно ее не было на плечах, фуражка не грела.
Ветер сумасшествовал в гавани; мел по бетонному настилу стенки поземку. Неприглядной была картина раннего утра. Желтыми пятнами выступали из мглы огни брандвахты, у сходен кораблей вахтенные, закутанные в тулупы, темнели, подобно чугунным тумбам.
Кипарисов сделал круг, чтобы пройти мимо эсминца «Гордого», и отыскал катер, отправляющийся на «Морскую державу», спустился в его темный кубрик, уже пе-
реполненныи возвращающимися с берега на службу офицерами, кивнул головой знакомым и устало прислонился к переборке. Его сразу охватило тепло. Под мерный гул заработавшего мотора он погрузился в раздумье. Он был счастлив, уверен и спокойно строил планы своей будущей жизни.
Стать командиром корабля — это не просто получить повышение. Он сумеет так наладить службу, чтобы его все уважали. Его мечты летели дальше, и он уже видел себя командиром крейсера и даже начальником штаба соединения, с широкими адмиральскими погонами на плечах.
Кипарисов не заметил, как катер пристал к трапу «Морской державы», как стали выходить из кубрика офицеры.
— О чем это вы, Ипполит Аркадьевич, задумались? — спросил, проходя мимо, Порядов. Он тоже был на берегу и возвращался на корабль. — Вы в штаб?
— Да, по делам, о них и думал... — ответил Кипарисов, идя за Порядовым. — Какие новости в политотделе?
— Скоро, как знаете, учение... Хлопот полны руки. Людей в аппарате мало, а кораблей много...
— Вы, Викентий Захарович, к нам не заглянете? — спросил Кипарисов, желая выяснить, кто из политотдельцев будет во время учения па «Державном».
— К сожалению, — ответил Порядов, — иду на «Дерзновенный».
— Почему, к сожалению?
Порядов неопределенно махнул рукой. Не мог же он передавать Кипарисову содержание своего недавнего разговора с начальником политотдела. «Вы пойдете на «Дерзновенном», — сказал ему Меркулов. — Выясните, что у Светова хорошего, чего он добивается. Вы можете с ним быть несогласны, но мне все обстоятельно доложите».
— Видите ли, Ипполит Аркадьевич, — пояснил Порядов, — Светов — это, по-моему, человек постоянных взрывов.
— Так вы, Викентий Захарович, будете при Светове чем-то вроде амортизатора, — сказал Кипарисов с улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70