https://wodolei.ru/catalog/mebel/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


* * *
Телефонный звонок раздался в мае, когда я меньше всего его ожидала.
Я как раз сидела за письменным столом, пытаясь справиться с взбунтовавшимся компьютером. Я подняла трубку, и мое «да» даже для меня самой прозвучало коротко и неприветливо.
– Привет. Это Уильям Рейнсферд.
Я резко выпрямилась, пытаясь унять бешено бившееся сердце и сохранить спокойствие.
Уильям Рейнсферд.
Я не могла вымолвить ни слова, ошеломленная и растерянная, прижимая трубку к уху.
– Джулия, вы меня слышите?
Я проглотила комок в горле.
– Да, слышу. У меня проблемы с компьютером. Как поживаете, Уильям?
– Отлично, – ответил он.
Воцарилось молчание. Но оно почему-то не казалось напряженным или тяжелым.
– Давненько мы с вами не виделись, – запинаясь, пробормотала я.
– Да, вы правы, – согласился он.
Еще одна пауза.
– Насколько я могу судить, вы теперь стали коренной жительницей Нью-Йорка, – наконец нарушил он молчание. – Я искал вас по Интернету.
Итак, Зоя оказалась права.
– Ладно, как насчет того, чтобы увидеться и поболтать?
– Сегодня? – спросила я.
– Если вам удобно.
Я подумала о младшей дочке, спавшей в соседней комнате. Сегодня утром я уже отдавала ее в Центр дневного ухода за детьми, но ведь ее можно взять с собой. Хотя, конечно, ей наверняка придется не по вкусу, если я прерву ее сладкий послеобеденный сон.
– Да, мне удобно, – ответила я.
– Отлично. Тогда я приеду в ваш район. Можете предложить какое-нибудь подходящее местечко, где мы могли бы посидеть?
– Знаете кафе «Моцарт»? На перекрестке Западной 70-й улицы и Бродвея.
– Да, знаю. Встретимся там через полчаса.
Я повесила трубку. Сердце так сильно колотилось у меня в груди, что я едва могла дышать. Я пошла в соседнюю комнату, чтобы разбудить малышку. Не обращая внимания на протесты, я одела ее, усадила в коляску и отправилась на свидание.
* * *
Когда мы пришли в кафе, Уильям уже ждал нас там. Сначала я увидела его спину, широкие, сильные плечи, а уже потом волосы, густые и седые, – в них не осталось и следа прежнего соломенного цвета. Он читал газету, но резко развернулся при моем приближении, словно почувствовал, что я смотрю на него. Потом он вскочил на ноги, и повисла неловкая пауза – мы не знали, то ли пожать друг другу руку, то ли поцеловаться. Он рассмеялся, я последовала его примеру, и наконец он обнял меня, крепко, по-медвежьи, прижав к груди и похлопывая по спине. Выпустив меня из объятий, он склонился над коляской, чтобы полюбоваться моей дочерью.
– Какая славная маленькая девочка, – промурлыкал он.
Она торжественно протянула ему своего любимого резинового жирафа.
– А как тебя зовут, малышка? – спросил он.
– Люси, – пролепетала она.
– Так зовут жирафа, – поспешила я внести ясность, но Уильям уже сдавил жирафа в своей лапище, так что мой голос утонул в пронзительном писке игрушки, отчего дочка завизжала от восторга.
Мы нашли свободный столик и сели, оставив малышку в коляске. Уильям принялся изучать меню.
– Пробовали когда-нибудь творожный торт «Амадей»? – поинтересовался он, вопросительно изогнув бровь.
– Да, – откликнулась я. – В высшей степени дьявольское блюдо.
Он широко улыбнулся.
– Послушайте, Джулия, вы выглядите потрясающе. Нью-Йорк определенно идет вам на пользу.
Я зарделась, как подросток, представив себе, как эти слова слышит Зоя и драматически закатывает глаза.
И тут зазвонил его мобильный телефон. Он ответил. По выражению его лица я поняла, что это женщина. Интересно, кто бы это мог быть, подумала я. Жена? Одна из дочерей? Разговор все не заканчивался. Кажется, он расстроился. Я склонилась над коляской, играя с жирафом.
– Прошу прощения, – извинился он, пряча телефон. – Звонила моя подруга.
– Ага.
Должен быть, он уловил в моем голосе смущение, потому что фыркнул, давясь смехом.
– Я успел развестись, Джулия.
Он взглянул мне прямо в глаза. Лицо его было серьезным.
– Понимаете, после того, что вы мне рассказали, все изменилось.
Наконец-то. Наконец-то он говорил то, что я хотела услышать. Сейчас я узнаю все.
Я не знала, что сказать. Я боялась, что стоит мне открыть рот, как он замолчит. Поэтому я продолжала играть с дочерью, потом вручила ей бутылочку с молоком, следя, чтобы она не пролила его на себя, и пристроила ей на шее бумажную салфетку.
Подошла официантка, чтобы принять заказ. Две порции творожного торта «Амадей», два кофе и оладьи для малышки.
Уильям сказал:
– Налаженная жизнь рухнула. Разлетелась на куски. Это был кошмар. Ужасный год.
Несколько минут мы молчали, разглядывая столики. В кафе было шумно и оживленно, из динамиков лилась классическая музыка. Малышка агукала, улыбаясь мне и Уильяму, размахивая игрушечным жирафом. Официантка принесла наш заказ.
– Сейчас у вас все в порядке? – нерешительно поинтересовалась я.
– Да, – быстро ответил он. – Да, сейчас у меня все в порядке. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к своему новому «я». Чтобы понять и принять историю матери. Справиться с ее болью. Иногда мне это до сих пор не удается. Но я стараюсь. Я сделал парочку совершенно необходимых вещей.
– Например? – полюбопытствовала я, скармливая дочке кусочки сладкого оладья.
– Я понял, что больше не могу носить все это в себе. Я чувствовал себя одиноким, оторванным от людей, сломленным. Жена не могла понять, что со мной происходит. Я просто не мог объяснить ей этого, между нами не было взаимопонимания. В прошлом году, перед самым празднованием шестидесятой годовщины освобождения лагеря, я взял дочерей с собой в Аушвиц. Я должен был рассказать им, что случилось с дедушкой и бабушкой. Это было нелегкое решение, но только так я мог попытаться сделать хоть что-то. Показать им. Поездка получилась очень трогательной и полной слез, но я наконец-то почувствовал, что в душе у меня наступил покой, и, по-моему, дочери поняли меня.
Лицо у него стало грустным и задумчивым. Я молчала, позволяя ему выговориться. Я вытерла личико малышке и дала ей воды.
– А в январе я совершил еще кое-что. Я вернулся в Париж. В квартале Марэ появился новый мемориал жертвам Холокоста, может быть, вы знаете об этом. – Я кивнула. Я слышала о нем и во время следующего визита в Париж собиралась сходить туда. – На его открытии в конце января выступил Ширак. Там, у самого входа, на стене высечены имена. Огромная, серая каменная плита. И на ней высечены семьдесят шесть тысяч имен. Имя каждого еврея, депортированного из Франции.
Я смотрела, как он нервно сжимает в руках чашку с кофе. Почему-то мне было трудно взглянуть ему в лицо.
– Я подошел, чтобы попытаться найти своих родных. И нашел. Владислав и Ривка Старжински. Мои дедушка и бабушка. Я ощутил тот же покой, что и в Аушвице. И ту же боль. Я испытывал благодарность за то, что их не забыли, что французы помнили их и увековечили их память. Перед этой стеной стояли и плакали люди, Джулия. Старики, молодежь, люди моего возраста, они касались стены руками и плакали.
Уильям умолк, судорожно дыша широко открытым ртом. Я не сводила глаз с его рук, сжимавших чашку. Жираф моей дочки слабо попискивал, но мы не слышали его.
– Ширак выступил с речью. Естественно, я не понял ни слова. Но потом я нашел ее в Интернете и прочел перевод. Хорошая речь. Он призывал людей помнить об ответственности французов за облаву «Вель д'Ив» и за то, что за нею последовало. Ширак произнес те же слова, которые моя мать написала в конце письма. Zakhor, Al Tichkah. Помни. Не забывай. На иврите.
Он наклонился, из лежавшего у ног рюкзака вынул большой манильский конверт и протянул его мне.
– Это фотографии моей матери. Я хочу показать их вам. Я вдруг понял, что не знаю, какой была моя мать, Джулия. То есть я знал, как она выглядит, я помнил ее лицо, ее улыбку, но, оказывается, мне ровным счетом ничего не было известно о ее внутреннем мире.
Я стерла с кончиков пальцев кленовый сироп, прежде чем взять их в руки. Сара в день бракосочетания. Высокая, стройная, на губах слабая улыбка, в глазах – отсвет тайны. Сара, баюкающая на руках маленького Уильяма. Сара держит Уильяма за ручку, он уже научился ходить. Сара в изумрудно-зеленом бальном платье, здесь ей уже за тридцать. И вот снимок Сары перед самой гибелью, большой цветной портрет. Я обратила внимание, что волосы ее посеребрила седина. Преждевременная седина, но она очень шла ей. Как и ему сейчас.
– Я помню ее высокой, стройной и немногословной. Большую часть времени она молчала, – продолжал Уильям, пока я с растущим волнением рассматривала фотографии. – Она редко смеялась, но была внимательной и любящей матерью. После ее смерти никто и не заикнулся о возможности самоубийства. Ни один человек. Даже отец. Я думаю, что он не читал ее дневник. И никто не читал. Скорее всего, он нашел его уже спустя много времени после ее смерти. Мы все думали, что произошел несчастный случай. Никто не знал о том, кем на самом деле была моя мать, Джулия. Даже я. И мне до сих пор трудно смириться с этим. С тем, что заставило ее покончить с собой в тот морозный день. С тем, что она все-таки приняла такое решение. С тем, что мы даже не подозревали о ее прошлом. С тем, что она предпочла ничего не говорить моему отцу. С тем, что она носила боль и страдание в себе.
– Очень хорошие фотографии, – сказала я. – Спасибо, что взяли их с собой.
Я немного помолчала.
– Знаете, я должна спросить вас кое о чем, – продолжала я, набравшись смелости и глядя ему в лицо.
– Спрашивайте.
– Вы не испытываете ко мне неприязни? – слабо улыбнувшись, задала я свой вопрос. – Меня не оставляет чувство, будто я разрушила вашу жизнь.
Он улыбнулся.
– Никакой неприязни, Джулия. Мне просто нужно было все обдумать. Понять. Сложить все кусочки головоломки. На это потребовалось некоторое время. Вот почему я не пытался позвонить вам все это время.
Я испытала невыразимое облегчение.
– Но я все время не выпускал вас из виду, – улыбнулся он. – Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отыскать вас.
«Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь».
– Когда вы переехали в Нью-Йорк? – спросил он.
– Вскоре после рождения малышки. Весной две тысячи третьего.
– А почему вы уехали из Парижа? Если мой вопрос кажется вам бестактным…
Я горько улыбнулась.
– Мой брак распался. Тогда у меня только что родилась вот эта девочка. Я не могла заставить себя жить в квартире на рю де Сантонь после всего, что там произошло. И мне захотелось вернуться в Штаты.
– И что было дальше?
– Поначалу мы жили у моей сестры, в Верхнем Ист-Сайде, а потом она нашла мне квартиру, которую раньше снимала одна из ее подруг. И мой бывший босс подыскал для меня отличную работу. А вы?
– Та же самая история. Продолжать жить в Лукке как ни в чем не бывало казалось мне невозможным. И мы с женой… – Голос у него сорвался. Он махнул рукой, как если бы прощался с кем-то. – До того как переехать в Роксбери, мы жили здесь. Тогда я был еще мальчишкой. И мысль о том, чтобы вернуться сюда, уже несколько раз приходила мне в голову. Так что в конце концов я взялся за ее осуществление. Сначала я жил у одного из старых друзей, в Бруклине, а потом нашел квартиру в Виллидже. Здесь я занимаюсь тем же, что делал и в Италии. Я эксперт по продуктам питания.
Зазвонил сотовый телефон Уильяма. Это снова оказалась его подружка. Я отвернулась, чтобы не ставить его в неловкое положение. Наконец он закончил разговор.
– Она ведет себя, как маленькая собственница, – извиняющимся голосом произнес он. – Думаю, лучше отключить телефон на какое-то время.
Он возился с аппаратом, нажимая на кнопки.
– Вы уже давно вместе?
– Пару месяцев. – Он взглянул на меня. – А вы? Встречаетесь с кем-нибудь?
– Да, встречаюсь. – Я вспомнила любезную, вежливую улыбку Нейла. Его осторожные жесты. Рутинный, приевшийся секс. Я едва не добавила, что у меня все это несерьезно, буквально за компанию, только для того, чтобы не оставаться одной, потому что каждую ночь я думаю о нем, Уильяме, и о его матери. Я думала о нем каждую ночь на протяжении последних двух с половиной лет, но решила придержать язык за зубами. Поэтому я просто сказала:
– Он хороший человек. Разведен. Адвокат.
Уильям заказал для нас еще кофе. Когда он передавал мне чашку, я снова обратила внимание, как красивы его руки с длинными тонкими пальцами.
– Примерно через полгода после нашей встречи, – сказал он, – я вернулся на рю де Сантонь. Мне нужно было увидеть вас. Поговорить с вами. Я не знал, где вас искать, у меня не было вашего номера телефона и я не помнил фамилии вашего мужа, так что даже не мог найти вас в телефонном справочнике. Я подумал, что, может быть, вы все еще живете там. Я и понятия не имел, что вы переехали.
Он помолчал, провел рукой по густым, посеребренным сединой волосам.
– Я прочел все, что мог, об облаве на «Вель д'Ив», съездил в Бюн-ла-Роланд, побывал на той улице, где раньше располагался стадион. Я был в гостях у Гаспара и Николя Дюфэр. Они отвели меня на могилу Мишеля на кладбище в Орлеане. Они оказались добрыми, славными людьми. Но мне все равно было очень тяжело. И вдруг захотелось, чтобы вы были рядом. Мне не стоило отказываться, когда вы предложили поехать со мной, нужно было соглашаться не раздумывая.
– Возможно, мне следовало проявить большую настойчивость, – заметила я.
– Мне надо было послушать вас. Для одного такая ноша слишком тяжела. А потом, когда я наконец вернулся на рю де Сантонь и вашу дверь открыли какие-то незнакомые люди, я подумал, что вы обманули и подвели меня.
Уильям опустил глаза. Я поставила чашечку на блюдце, чувствуя, как во мне закипает обида. Как он может так говорить, подумала я, после всего, что я сделала, после всех моих усилий, боли и пустоты!
Должно быть, он прочел по моему лицу, что я испытываю, потому что быстро накрыл мою руку своей.
– Простите меня за то, что я только что сказал, – пробормотал он.
– Я никогда не подводила и не обманывала вас, Уильям.
Голос мой звучал отчужденно и глухо.
– Я знаю, Джулия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40


А-П

П-Я