Рассказал ли он им что-нибудь о том, что ей пришлось пережить, о том, как она страдала, как потеряла младшего брата и родителей, о которых они никогда не слышали?
Может быть, он занялся поисками информации о «Вель д'Ив», читал статьи и книги о том, что произошло в июле сорок второго года в самом сердце Парижа.
Может быть, ночами он лежал без сна в своей постели и думал о матери, о ее прошлом, о том, что было правдой, а что осталось тайной – недосказанной, погруженной во тьму.
* * *
Ремонт в квартире на рю де Сантонь был почти закончен. Бертран устроил все так, чтобы мы с Зоей переехали туда сразу же после рождения ребенка, в феврале. Квартира выглядела совсем по-другому, она стала красивой и элегантной. Сотрудники мужа постарались на славу. Она больше не несла на себе отпечаток личности и вкусов Mam? и, как мне представлялось, уже ничем даже отдаленно не походила на квартиру, в которой некогда жила Сара.
Но, бродя по пахнущим свежей краской пустым комнатам, заглянув на новенькую кухню и в свой личный кабинет, я все время спрашивала себя, а смогу ли жить здесь. Смогу ли я жить здесь, где умер младший братик Сары? Потайного шкафа больше не существовало, его убрали, объединяя две комнаты в одну, но почему-то от этого для меня ничего не изменилось.
Это произошло здесь, на этом самом месте. Я ничего не могла поделать с собой, не могла прогнать воспоминания об этих кошмарных событиях. Я ничего не рассказывала дочери о разыгравшейся здесь трагедии. Но она чувствовала ее.
Однажды сырым ноябрьским утром я отправилась в свои новые апартаменты, чтобы решить вопрос с занавесками, обоями и ковровыми покрытиями. В этом хлопотном деле неоценимую помощь мне оказывала Изабелла, которая сопровождала меня в походах по магазинам и супермаркетам. К нескрываемому восторгу Зои я решила отказаться от неброских, приглушенных тонов, которым отдавала предпочтение в прошлом, и остановить свой выбор на ярких, смелых цветах. Бертран лишь небрежно отмахнулся, говоря:
– Вы с Зоей можете делать все, что хотите. В конце концов, это ваш дом.
Для своей спальни Зоя выбрала зеленовато-желтый и бледно-лиловый тона. В этом она настолько походила на Чарлу, что я не могла не улыбнуться.
На голых полированных половицах меня поджидала внушительная стопка каталогов. Я внимательно перелистывала их, когда зазвонил мой сотовый. Номер был мне знаком – звонили из дома престарелых, в котором жила Mam?. В последнее время она выглядела усталой, раздраженной, иногда бывала просто невыносимой. Было почти невозможно заставить ее улыбнуться, и даже Зое приходилось нелегко во время встреч с бабушкой. Мадам злилась на всех подряд. В последнее время визиты к ней превратились в тягостную обузу.
– Мадемуазель Жармон? Это Вероника, сиделка из дома престарелых. Боюсь, что у меня для вас не очень хорошие новости. Мадам Тезак чувствует себя плохо, у нее случился удар.
Я вздрогнула и выпрямилась. Мне стало страшно.
– Удар?
– Сейчас ей немного лучше, с нею доктор Роше, но все равно вам лучше приехать. Мы уже созвонились с вашим свекром. Но нам не удалось разыскать вашего супруга.
Я нажала кнопку отбоя, сама не своя от беспокойства и страха. В оконные стекла барабанил дождь. Куда подевался Бертран? Я набрала его номер и наткнулась на голосовую почту. В его конторе тоже никто не знал, где он находится, даже Антуан. Я сообщила ему, что нахожусь в квартире на рю де Сантонь, и попросила передать Бертрану, чтобы он позвонил мне как можно быстрее. Я сказала, что дело очень срочное и не терпит отлагательств.
– Mon Dieu , что-нибудь с ребенком? – запинаясь, пробормотал он.
– Нет, Антуан, не с ребенком, а с бабушкой, – ответила я и повесила трубку.
Я выглянула на улицу. Снаружи хлестал настоящий ливень, на город опустился серый блестящий занавес. Я наверняка промокну до нитки. А это плохо, подумала я. Впрочем, плевать. Mam?. Замечательная, очаровательная Mam?. Моя Mam?. Нет, Mam? не могла вот так просто взять и оставить меня одну, сейчас она была мне очень нужна. Все случилось слишком быстро, я даже не успела подготовиться. Но разве можно когда-нибудь подготовиться к ее смерти, подумала я. Я огляделась по сторонам, вспомнив о том, что именно здесь, в этой квартире, я впервые встретилась с ней. И снова на меня невыносимой тяжестью обрушились события, которые произошли здесь очень давно и совсем недавно. Наверное, они вернулись из прошлого и теперь преследуют меня.
Я решила позвонить Сесиль и Лауре, чтобы сообщить им о том, что случилось, а заодно и убедиться, что они собираются приехать в дом престарелых. Голос Лауры звучал сухо и по-деловому, она разговаривала со мной из своей машины. Мы договорились, что встретимся у Mam?. Сесиль проявила больше эмоций, кажется, она не на шутку испугалась, в голосе ее звучали слезы.
– Ох, Джулия, я даже боюсь подумать, что Mam?… ты понимаешь… это слишком ужасно…
Я сообщила ей, что не могу дозвониться до Бертрана. Она удивилась.
– Но я только что разговаривала с ним, – заявила она.
– Ты говорила с ним по сотовому телефону?
– Нет, – нерешительно ответила она.
– Где он, у себя в конторе?
– Он должен заехать за мной с минуты на минуту. Мы поедем с ним в дом престарелых.
– Я не смогла дозвониться до него.
– Вот как? – осторожно заметила она. – Понятно.
И тут я поняла. Я почувствовала, как во мне поднимается гнев.
– Он был у Амели, правильно?
– У Амели? – тупо повторила она.
Я нетерпеливо притопнула ногой.
– Перестань, Сесиль. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.
– Кто-то звонит в дверь, наверное, это Бертран, – переполошившись, испуганно пролепетала она.
И повесила трубку. Я стояла посреди пустой комнаты, сжимая в руках, как оружие, сотовый телефон. Потом подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Мне хотелось ударить Бертрана. Дело было даже не в его продолжающейся интрижке с Амели. Меня оскорбило то, что у его сестер был номер телефона этой женщины на случай крайней необходимости. А у меня его не было. Меня до глубины души оскорбило то, что несмотря на наш развалившийся брак он так и не нашел в себе мужества признаться мне, что по-прежнему встречается с этой женщиной. Как всегда, обо всем я узнала последней. Обманутая жена из водевилей.
Я стояла так очень долго, слушая, как во мне ворочается и толкается малыш. И не знала, плакать мне или смеяться.
Неужели мне до сих пор небезразличен Бертран, и поэтому мне так больно? Или это во мне говорит лишь уязвленная гордость? Амели, ее парижский гламур и совершенство, ее квартира, выходящая на Трокадеро, вызывающе обставленная в стиле модерн, ее безупречно вышколенные дети – Bonjour, Madame, – и ее крепкие духи, запах которых въелся в одежду и волосы Бертрана. Если он любил ее, а не меня, то почему боялся сказать мне об этом? Неужели не решался сделать мне больно? Или он страшился реакции Зои? Чего он так испугался? Когда же он наконец поймет, что более всего меня угнетает не его неверность, а именно трусость?
Я прошла на кухню. Во рту у меня пересохло. Я включила воду и принялась пить прямо из-под крана, упираясь своим уже внушительным животом в раковину. Снова выглянув наружу, я заметила, что дождь вроде бы начал стихать. Набросив на себя плащ, я схватила сумочку и направилась к двери.
И тут кто-то постучал в нее тремя короткими, отрывистыми ударами.
Бертран, мрачно решила я. Скорее всего, Антуан или Сесиль посоветовали ему позвонить или приехать.
Я представила себе, как внизу, в машине, сидит и ждет Сесиль. Представила себе ее замешательство. Нервное, напряженное молчание, которое воцарится в салоне в ту самую секунду, как только я сяду в «ауди».
Ну ладно, я им покажу. Я им все скажу, выдам по первое число. Я не стану разыгрывать из себя тихую и покорную французскую супругу. Я заставлю Бертрана сказать мне правду.
Резким рывком я распахнула дверь.
Но мужчина, стоявший на пороге, оказался вовсе не Бертраном.
Я мгновенно узнала его высокий рост, разворот широких плеч. Пепельно-седые светлые волосы потемнели от дождя и мокрыми прядями прилипли к голове.
Уильям Рейнсферд.
Ошеломленная, я сделала шаг назад.
– Я выбрал неудачный момент? – спросил он.
– Нет, – с трудом выдавила я.
Ради всего святого, что здесь происходит? Что ему нужно?
Мы молча смотрели друг на друга. С тех пор как я видела его в последний раз, в его лице что-то изменилось. Он выглядел усталым, изможденным. Его что-то мучило и угнетало. Он больше ничем не напоминал упитанного, загорелого сибарита.
– Мне нужно поговорить с вами, – заявил он. – Дело срочное. Прошу прощения, я не смог найти ваш номер телефона. Поэтому и приехал сюда. Вчера вечером вас здесь не было, поэтому я подумал, что лучше зайти еще раз, с утра.
– Как вы узнали этот адрес? – сбитая с толку, спросила я. – Он же нигде не зарегистрирован, мы сюда еще не переехали.
Из кармана плаща он вынул конверт.
– Адрес был указан вот здесь. Та же самая улица, которую вы упомянули в Лукке. Рю де Сантонь.
Я покачала головой.
– Все равно я ничего не понимаю.
Он протянул мне конверт, старый, с потрепанными и рваными уголками. На нем не было никакого адреса.
– Откройте его, – попросил он.
Я вынула из конверта тонкий, ветхий блокнот, выцветший рисунок и длинный латунный ключ, который с лязгом упал на пол. Он наклонился, поднял его и положил на ладонь, чтобы я видела.
– Что это? – устало поинтересовалась я.
– Когда вы уехали из Лукки, я был в шоке. Я все никак не мог забыть эту фотографию. Я все время думал о ней.
– Да, – протянула я, чувствуя, как в груди у меня учащенно забилось сердце.
– Я полетел в Роксбери, чтобы повидаться с отцом. Он очень болен, как вам, должно быть, известно. Он умирает от рака и больше не может разговаривать. Я позволил себе осмотреться, скажем так, и в его письменном столе нашел вот этот конверт. Он сохранил его, даже спустя столько лет. Мне он его никогда не показывал.
– Зачем вы приехали? – прошептала я.
В его глазах таилась боль, боль и страх.
– Потому что я хочу, чтобы вы рассказали мне о том, что произошло. О том, что случилось с моей матерью, когда она была маленькой. Я должен знать все. И вы – единственный человек, который может мне в этом помочь.
Я взглянула на ключ, который он держал в руке. Потом посмотрела на рисунок. На нем был неумело изображен маленький кудрявый мальчуган. Мне показалось, что он сидел в тесном шкафу, держа на коленях книгу, а рядом с ним лежал плюшевый медвежонок. На обороте выцветшими чернилами было написано: «Мишель. Рю де Сантонь, 26». Я перевернула несколько страниц в блокноте. Никаких дат и чисел. Короткие предложения на французском, написанные в форме стихотворения, неразборчивые и уже почти неразличимые. В глаза мне бросились отдельные слова: «концентрационный лагерь», «ключ», «не забуду никогда», «смерть».
– Вы читали это? – спросила я.
– Пытался. Я не очень силен во французском. Так что смог понять далеко не все.
В кармане у меня зазвонил телефон, и мы оба вздрогнули. Я нащупала трубку ставшими вдруг чужими пальцами. Это был Эдуард.
– Где вы, Джулия? – мягко спросил он. – Ей стало хуже. Она хочет вас видеть.
– Еду, – ответила я.
Уильям Рейнсферд поглядел на меня сверху вниз.
– Вам надо уходить?
– Да. Неотложное семейное дело. Бабушка моего мужа… У нее случился удар.
– Простите.
Он заколебался, потом положил мне руку на плечо.
– Когда я могу вновь увидеться с вами? Чтобы поговорить?
Я открыла входную дверь, повернулась, посмотрела на его руку у себя на плече. Было странно и трогательно видеть его на пороге этой квартиры, того самого места, которое принесло его матери столько боли и печали. И при этом понимать, что он еще ничего не знает, ничего не знает о том, что случилось здесь, случилось с его семьей, с его бабушкой и дедушкой, с его дядей.
– Вы едете со мной, – ответила я. – Я хочу, чтобы вы познакомились кое с кем.
* * *
Усталое, осунувшееся лицо Mam?. Кажется, она спала. Я заговорила с нею, но не была уверена, что она меня слышит. Потом я почувствовала, как ее пальцы сжали мою руку. Она не отпускала меня. Она знала, что я здесь.
Позади меня, вокруг кровати, столпилось семейство Тезаков. Бертран. Его мать Колетта. Эдуард. Лаура и Сесиль. А позади них, в коридоре, не решаясь войти, переминался с ноги на ногу Уильям Рейнсферд. Бертран, озадаченный, метнул на него непонимающий взгляд. Наверное, он подумал, что это мой новый кавалер. В другое время я бы только посмеялась. Эдуард тоже несколько раз взглянул на него. Его явно разбирало любопытство, он даже прищурился, что-то припоминая, потом посмотрел на меня.
И только позже, когда мы выходили из дома престарелых, я взяла свекра под руку. Доктор Роше заверил нас, что состояние Mam? стабилизировалось. Но она все еще была очень слаба. Никто не мог с уверенностью сказать, чего следует ожидать. Мы должны быть готовы ко всему, заявил он. Мы должны были убедить друг друга в том, что это конец.
– Мне так жаль, Эдуард, – пробормотала я.
Он погладил меня по щеке.
– Моя мать любит вас, Джулия. Она очень любит вас.
Показался Бертран, выражение лица у него было угрюмым и печальным. Я взглянула на него, мимоходом вспомнив об Амели и размышляя над тем, а не сказать ли мне что-нибудь обидное, что причинило бы ему нешуточную боль, но потом решила не унижать ни себя, ни его. В конце концов, у нас еще будет время поговорить об этом. А сейчас это не имело никакого значения. В данный момент я могла думать только о Mam? и о высоком человеке, поджидавшем меня в коридоре.
– Джулия, – обратился ко мне Эдуард, оглядываясь через плечо, – кто это?
– Сын Сары.
Ошеломленный, Эдуард несколько минут молча разглядывал незнакомца.
– Это вы ему позвонили?
– Нет. Совсем недавно он обнаружил кое-какие бумаги, которые его отец втайне от него хранил все эти годы. И какие-то записи Сары. Он здесь, потому что хочет услышать всю историю. Он приехал только сегодня.
– Мне бы хотелось поговорить с ним, – заявил Эдуард.
Я отправилась за Уильямом и сообщила ему, что с ним хочет поговорить мой свекор. Он покорно последовал за мной, и в его присутствии Бертран и Эдуард, Колетта и ее дочери выглядели карликами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40