– Поэтому целый ряд деталей нам необходимо сейчас же обсудить с моряками и артиллеристами. План Вологодского штаба представляется мне очень простым… – Драницын улыбнулся. – Не сложнее таблицы умножения!.. Мы должны разделить наши отряды на штурмовые группы и основные силы. Штурмовые группы мы будем перебрасывать водой, иногда даже в тыл противнику, и только вслед за ними будут двигаться основные силы, поэтому…
Драницын продолжал доклад. Стараясь не помешать докладчику, Фролов на цыпочках подошел к Павлину.
– Что-то нет твоего вестового, – сказал он. – Это далеко? Телеграф-то?
– Нет, близко. – Павлин снова посмотрел на часы.
Драницын еще отвечал на вопросы, как вдруг Павлин поднял голову, прислушиваясь, и остановил его рукой.
– Соколов! – громко, с тревогой в голосе крикнул он.
Дверь распахнулась. На пороге избы появился вестовой, мокрый с головы до ног. Вода стекала с бушлата и бескозырки.
– Ну как? – шепотом, будто осекшись, спросил его Павлин.
Тут же по лицу матроса и даже по спокойному движению руки, с каким Соколов полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана бушлата завернутую в платок пачку телеграмм, Павлин почувствовал, что вестовой приехал с хорошими вестями.
– Жив?
– Жив, товарищ Виноградов.
Павлин с облегчением вздохнул и выхватил из рук вестового телеграфные бланки.
Через раскрытую дверь комнаты, которую хозяин называл «боковушей», видны были кухня и другая дверь, распахнутая в сени. Здесь толпились бойцы, матросы, речники. Непонятно было, когда они успели узнать о том, что Соколов вернулся. Люди сдерживали дыхание, чтобы не пропустить ни одного слова.
Москва передала пять бюллетеней о состоянии Владимира Ильича. Огласить бюллетени было поручено Андрею.
– «Пульс 102. Наполнение хорошее. Температура 36,9. Дыхание 22. Общее состояние и самочувствие удовлетворительное. Непосредственная опасность миновала, – прочитал Андрей и четвертый бюллетень и взял последний бланк. – Бюллетень № 5. 12 часов ночи. Спит спокойно, с короткими перерывами. Пульс 104. Дыхание 22. Температура 36,7».
Сквозь затуманившиеся стекла очков Павлин увидел людей, чудом разместившихся в кухне, увидел тонкие дрожащие пальцы Андрея, напряженный взгляд Фролова, покрывшиеся румянцем скулы Бронникова. Жилин что-то шептал своему соседу. Воробьев стоял лицом к стене и вытаскивал из кармана платок. Драницын взволнованно закуривал новую папиросу.
– «Товарищ Ленин шутит, – продолжал чтение Андрей. – На требование врача совершенно забыть о делах отвечает, что теперь не такое время…»
«Спасен… Спит спокойно… – радостно твердил про себя Павлин. – Теперь нам надо отомстить за него, как можно скорее идти в бой. Скорей, не медлить…».
О том же самом думали сейчас и комиссар, и командиры, и бойцы, и крестьяне. Деревня не спала. В избах засветились огни. Люди еще не знали подробностей, но слух о том, что Ленину стало лучше, уже обошел всю деревню.
Павлин распахнул окно. Мелкий дождь, еще недавно наводивший уныние, теперь показался ему весенним. Даже земля пахла по-весеннему.
Прямо из штаба люди направились к своим отрядам на пароходы и баржи, на катеры и буксиры, в соседние деревни, чтобы передать бойцам полученное известие. Только Бронников и Драницын пошли на «Желябова»: надо было до мелочей разработать техническую сторону десантной операции. Туда же несколько позже пришли Фролов и Виноградов. Было решено завтра же с утра начать наступление, штурмовать противника и не только не давать ему закрепляться на занятых позициях, а гнать его по крайней мере до Двинского Березника. Драницына назначили начальником штаба.
Все вышли на палубу, освещенную дрожащим светом горевших в каютах электрических ламп. Темные ночные тучи ползли с запада, застилая небо.
На лице у Павлина появилась его обычная добрая улыбка.
– «Но он решил: заутра бой…» Отлично сказано в «Полтаве».
Все рассмеялись этой шутке и разошлись по каютам, чтобы хоть немного отдохнуть и набраться сил перед завтрашним боем.
Этой же ночью в деревне собрались коммунисты из всех частей, находившихся в районе Нижней Тоймы. А вестовой Соколов, нахлобучив до бровей мокрую бескозырку, снова пробирался к левому берегу на своем маленьком челноке. Во внутреннем кармане еще не просохшего бушлата он вез текст заявления воинов Северодвинского участка, составленный Андреем Латкиным. Через полчаса телеграфисты левобережья уже отстукивали его на аппаратах морзе.
Вот что пошло по проводам:
«Заслушав доклад о покушении на товарища Ленина и крепко сжав в руках винтовку, единогласно заявляем всему миру подлых контрреволюционеров и всем агентам мирового капитала: горе вам, поднявшим свою подлую руку на защитников трудового, рабочего класса. На ваш белый террор мы ответим красным террором. Кровь за кровь!
Будем мстить и мстить до конца, пока не уничтожим всех врагов народа. За каждого убитого нашего борца мы уничтожим сотню представителей буржуазии и их приспешников.
Призываем всех товарищей красноармейцев тесней сомкнуть свои ряды вокруг красного знамени коммунизма, крепче сжать в руках винтовку и на вызов хищников ответить новым, мощным ударом. Мы идем в наступление. Да здравствует наш дорогой и любимый Ильич! Да здравствует власть Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов! Да здравствует Красная Армия! Все в ее ряды! Все в бой!»
4
Погода выдалась на редкость теплая. Небо по-прежнему оставалось серым, но дождя не было, и сквозь плотную пелену туч виднелось солнце, маленькое, как гривенник.
Позавтракав, Павлин и Фролов вышли на кухню. В кухне, в сенях и на улице группами толпились командиры. Моряки на лужайке возле дома окружили Драницына, который им что-то объяснял. Они слушали и следили за его рукой, которая вычерчивала в воздухе параболу.
– При стрельбе сверху вниз пуля ложится круче и вероятность попадания снижается… Это учтите! – говорил Драницын.
Увидев командира бригады и военкома, Драницын вытянулся, щелкнул каблуками и приложил руку к козырьку фуражки.
Он резко отличался от других командиров не только внешним видом, но и манерами.
Ответив на приветствие, Павлин с невольным любопытством оглядел его щеголеватую фигуру. Драницын был тщательно выбрит, от него даже пахло одеколоном, словно он только что побывал у парикмахера.
– С нами идете? – спросил его Павлин.
– Никак нет! С Бронниковым! – четко ответил Драницын, улыбаясь своей обычной холодновато-любезной улыбкой.
– Как служит? – спросил Павлин у комиссара, когда Драницын отошел от них.
– Парень толковый… А ты что скажешь?
– Вчера он отлично выступал! Чувствуется в нем настоящая военная жилка. Но в душу к нему не влезешь.
– Посмотрим, – уклончиво сказал Фролов. – Пока что он нам полезен.
Спускаясь по дорожке к причалам, Павлин приметил в толпе матросов и пехоты моряка в одной тельняшке с желтым, как пакля, клоком волос, выбившимся из-под бескозырки. Будто почувствовав на себе взгляд Павлина, морячок вышел на дорожку и как бы нарочно загородил ее. Клеши моряка были у щиколоток перетянуты бечевкой.
– По-флотски будешь драться? – спросил морячка Павлин, останавливаясь и кладя руку ему на плечо.
– Есть, товарищ комбриг, драться по-флотски! – ответил моряк. – Товарищ комбриг… Я, извиняюсь, с протестом… Прочих с нашего батальона пускают в первую волну, а нас, обстрелянных, откатили в резерв. За что? Мы брали Борецкую…
– Да не взяли…
– Товарищ комбриг, от газов ослабевши были, сами знаете… Не будь газов…
– Э-э, дружок! А вдруг сегодня еще страшнее будет?
Моряк опустил голову.
– При штурме Зимнего дворца был?
– Не пришлось, – ответил моряк. – С нашего экипажа не были вызваны.
– Аврорцев знаешь? (Морячок сделал такое движение плечами, как будто хотел сказать: «Кто же не знает «Аврору»!) Помни, что сейчас на Севере мы штурмуем капитал, так же, как год тому назад в Питере.
– Так что: северная, выходит, Аврора… – Морячок взволновался. – Значится… все военморы обязаны… в первой волне… – Помолчав, он тихо прибавил: – Товарищ Виноградов, ведь мы поклялись вчера. Я обещался.
– Хорошо… Присоединяйтесь к десанту.
– Есть, товарищ комбриг!
– Как твоя фамилия, орел?
– Ротный политбоец Дерябин! – отрапортовал моряк, тряхнув ленточками.
– Желаю успеха, товарищ Дерябин, – серьезно сказал Павлин, протягивая руку молодому моряку. – Сегодня взять Борецкую!
– Есть, взять Борецкую! – сказал моряк и, круто повернувшись, побежал к барже, где товарищи ждали его, переговариваясь и волнуясь.
С баржи донеслись восторженные крики.
«Даешь Двину! – услыхал Павлин. – Смерть интервентам! Смерть предателям белякам!»
Как только комбриг ступил на палубу «Марата», матросы убрали сходни, отдали концы, машина заработала, и пароход медленно двинулся, уходя к фарватеру.
Отвечая на сигналы, «Марат» пошел к месту расположения пловучих батарей. Быстро взобравшись на капитанский мостик, Павлин увидел стоявших рядом с командиром «Марата» Фролова и Андрея.
Серый, туманный горизонт озарила яркая вспышка. Ударила первая батарея стодвадцатимиллиметровых.
– Ну, ни пуха ни пера, – сказал Павлин улыбнувшись.
Через минуту небо за мысом опять сверкнуло. Новый залп, как показалось Андрею, встряхнул Двину вместе с «Маратом», другими буксирами и баржами. В шести-семи верстах отсюда уже завязался бой. Дальнобойная артиллерия поддерживала своим огнем наступавшую пехоту.

Глава вторая
1
Кровопролитное сражение длилось несколько дней.
За это время бригада прошла около семидесяти верст под непрерывным артиллерийским и пулеметным огнем, то и дело отражая яростные вражеские контратаки.
5 сентября передовые части бригады достигли района Чамовской. Дорога, ведущая к переправе через Вагу, соединяла Чамовскую с большим селом Усть-Важским, лежавшим на другом берегу реки. Еще до получения точных разведывательных данных Павлин понимал, что Усть-Важское представляет собой базу противника, его опорный пункт, которым необходимо овладеть.
Но люди изнемогали от усталости и нуждались хотя бы в коротком отдыхе. Бригада понесла значительные потери. Надо было принять пришедшее из Вологды пополнение, подвезти артиллерию и боеприпасы, дать людям хоть небольшую передышку. Командование приняло решение остановить бригаду на двое суток.
Весь день 6 сентября Виноградов и Фролов, пользуясь то катером, то лошадьми, объезжали отряды, стоявшие на отдыхе по берегам Двины, в районе Чамовской, Конецгорья и Кургомени. Командир и комиссар бригады считали необходимым проверить состояние войск перед штурмом Усть-Важского. Предстоял решающий бой.
Виноградов говорить не мог: у него болело горло, – и Фролову пришлось выступать за двоих. Как только командир и комиссар появлялись в том или ином отряде, тотчас сам собой возникал митинг.
Бойцы просили Фролова выступить и с напряженным вниманием вслушивались в каждое его слово.
Фролов говорил о том, что Советская Россия подобна сейчас осажденной крепости и что как бы мировой империализм ни стремился расправиться с ней, все-таки она непобедима. Непобедима потому, что каждый новый удар против нее рождает новые силы, новых героев, подымает новые слои рабочих и крестьян, готовых отдать свою жизнь за Советы.
Фролов говорил о четырех годах минувшей войны, которые показали всему миру грабительскую политику империализма. Ссылаясь при этом на ленинское «Письмо к американским рабочим», он рассказывал о мыслях Ленина по поводу американских миллиардеров, которые нажились на войне больше всех и сделали своими данниками даже самые богатые страны. Он рассказывал и о том, как американские миллиардеры награбили сотни миллиардов долларов и что на каждом долларе видны следы грязи, тайных договоров между «союзниками».
– Товарищ Ленин называет американских миллиардеров современными рабовладельцами. И это правильно, товарищи! Они и есть рабовладельцы. Они и хотят нас сделать рабами. За этим они и вторглись на Мурман, в Архангельск и на Дальний Восток. И, конечно, по их указке действуют и англичане, и французы, и японцы. Хищное зверье хочет превратить Советскую Россию в свою колонию.
А вы знаете, что такое американская колония? Это царство бесправия, полный произвол. В Архангельске идут сейчас массовые аресты. «Служил в советском учреждении? – иди в тюрьму». На тюремном дворе – ежедневные расстрелы. К покорности хотят склонить людей смертью. Недавно был такой случай на Двине. Отряду маймаксинских рабочих удалось вырваться из Архангельска. Их барку настигли, потопили в Двине, всех потопили.
В Архангельске идут облавы, ловят на улицах матросов и без разбора, без суда, без следствия набивают ими камеры архангельской тюрьмы. Сейчас матросами наполнены подвалы Петровской таможни и Кегострова. Часть из них отправлена на Мудьюг – это каторжная тюрьма или, вернее говоря, могила. Многих большевиков расстреляли тут же на месте. Вот что такое интервенты, их режим, товарищи. Это смерть советскому человеку. Но не бывать этому режиму на нашей земле!
Фролов говорил негромко, слабым от усталости голосом, но его спокойная, уверенная, лишенная всякой аффектации манера придавала словам какую-то особую убедительность. Когда он приводил высказывания Ленина, бойцы слушали его затаив дыхание, сдерживая кашель и стараясь не шевелиться.
– Некоторые думают, что в Америке и в Англии, мол, свобода, демократия… – продолжал Фролов. – На бумаге – да! На деле – нет! Не может быть истинной свободы там, где царствует капитал. Хороша свобода, которая заставляет своих солдат убивать свободных крестьян, свободных рабочих России! Зачем Америка и Англия пришли на берега Двины? Что они здесь забыли? Недорубленный лес, который они расхищали свыше ста лет?… Они пришли сюда, чтобы помочь нашим буржуям и помещикам опять захватить заводы, фабрики, землю, чтобы вместе с русской буржуазией грабить рабочих и крестьян.
Когда Фролов кончил говорить, бойцы стали задавать ему вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59