Просто не могла оставить одну. Честное слово, об опасности я просто не подумала. Понимаешь, я находилась за пределами страха. Говорят, так бывает в бою. Или у копов. Это правда?
– Да, – ответил Паз голосом, упавшим до хрипоты.
– Если хочешь, я могу отвезти ее обратно…
Паз обвил жену руками, крепко обнял ее, и они стояли так долго-долго. Так долго, что у обоих возникло ощущение чего-то странного, словно они выпали за грань обычного времени, и пока они вот так оберегают друг друга в кольце объятий, ничто не может им повредить.
– Эй, вы там, еда готова! – донесся из глубины дома голос их дочери.
– О черт, пусть она останется на ночь, – сказал Паз, неохотно отстраняясь. На его щеке, там, где она соприкасалась с ее, остался влажный отпечаток. – Я возьму свою пушку.
Они ели сосиски, курицу, банановые чипсы и бурый рис. Взрослые пили калифорнийское разливное красное вино. Паз следил за тем, чтобы бокал Дженни был полон, и без видимых усилий сумел разговорить девушку, и она сама охотно принялась рассказывать историю своей жизни – или, во всяком случае, то, что годилось и для детских ушей. Лола, которая и сама умела вызнавать у больных всю подноготную, наблюдая за этим ненавязчивым, изощренным допросом, не могла, даже в чем-то порицая его, не восхититься своим мужем.
Затем стемнело, быстро, почти мгновенно, как это бывает в тропиках. Лола зажгла свечи, Паз отнес выплакавшуюся Амелию в кроватку, и теперь, в отсутствие ребенка, разговор пошел более откровенный, без умолчаний, со всеми ужасающими подробностями. Никогда прежде Дженни не оказывалась в центре внимания старших, никто, кроме Кукси, вообще не беседовал с ней таким образом, и она говорила не останавливаясь, впитывая их внимание, словно губка, и, подобно пропитывающейся влагой губке, размягчаясь и расслабляясь. Кукси проявлял не меньшее внимание, но в случае с ним оно играло дисциплинирующую роль, превращая ее в инструмент, который он мог использовать для достижения своих целей. Она, не без смущения, вспомнила об этом, и разговор перешел на самого Кукси. В разгоняемом свечами сумраке звучал рассказ о его прошлом и его трагедии.
Постепенно вино замедлило ее речь, а потом прекратило вовсе; она стала клевать носом.
Лола уложила ее на кушетку в кабинете, и девушка мгновенно заснула. Лола набросила на нее легкое одеяло и вернулась в патио.
Паз сидел в шезлонге с бокалом вина. Она пристроилась рядом с ним, и, когда бокал был осушен, последовал долгий поцелуй, какими, подумалось им, они уже давно не обменивались.
– Бедное дитя, – сказала Лола, когда к ней вернулось дыхание. – Какая несчастная жизнь!
– Да, но это не затронуло ее целиком, что-то внутри осталось неповрежденным. Удивительно, но она каким-то образом научилась себя защищать. Я о чем – она ведь не превратилась в проститутку-наркоманку. У нее, по крайней мере, было бы извинение.
– Одна из великих тайн, вроде нас с тобой. Кстати, я не могла не заметить, что ты все время направлял разговор так, чтобы услышать от нее побольше об этом Кукси. С чего такой интерес?
– Да с того, что, не считая мистического индейца, он – самое интересное действующее лицо во всем этом странном повествовании.
– Даже так? Судя по ее описанию, он скорее выглядит печальным беглецом, нашедшим прибежище в Майами и не способным собраться с духом, чтобы вернуться к цивилизации. Этим он похож на меня.
– Прошу прощения, но Майами – истинный центр цивилизации. Единственное место, где есть кубинская еда, дешевые сигары и электричество двадцать четыре часа в сутки. Но ладно, вернемся к профессору Кукси. Он печален, да, но он вовсе не беглец. Он мог работать где угодно, но обретается здесь, в малозначительной природоохранной организации, больше смахивающей на коммуну хиппи, остальные члены которой, кажется, малость повернутые или уж, по крайней мере, не ему чета. Почему?
– Хочет забыть о своем печальном прошлом?
– Нет. Кукси не из тех, кто забывает. Он из тех, кто все помнит. Ответь-ка мне на такой вопрос: ты с другой планеты, гуляешь по пустынному берегу необитаемого острова и вдруг находишь часы. Что ты благодаря этому можешь узнать?
– Время?
Он легонько ткнул ее под ребра.
– Нет, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Что на этой планете точно есть часовщик. Итак, сведем воедино историю, которую поведала нам девчонка, все, что она подхватила от Кукси и этого оригинала Мойе, со странными событиями последних месяцев, этими таинственными убийствами и так далее. Что мы имеем? Как так вышло, что священник, живущий в джунглях Колумбии, знает имена тех, кто стоит за операциями «Консуэла». Как? Как так вышло, что у этого священника, знавшего имена, имеется верный сподвижник-индеец, что-то вроде управляемой ракеты каменного века, который прилетает в Майами на своем маленьком каноэ и начинает вышибать из игры носителей названных ему имен? Но этого мало, к махинациям с порубкой и вывозкой леса оказывается каким-то боком причастен колумбийский guapo, крутой гангстер, который названивает в Майами, а потом и сам прибывает туда. Только вот его ребят тоже вышибают из игры. Что уж такого несусветно важного в рубке деревьев, если это способно заставить колумбийского наркобарона покинуть свое безопасное убежище и отправиться в США? Ладно, он отмывает деньжата через компанию «Консуэла», это нам известно, но на кой черт ему вмешиваться в процесс лично? Такой уровень интереса наводит на мысль, что за этой лесорубной историей стоит нечто большее, чем простое отмывание денег. Вдобавок посреди всего этого обнаруживается профессор с весьма интересным прошлым. И оказывается, он потерял жену из-за того, что кто-то нелегально вырубал дождевой лес: возможно, конечно, в действительности связь здесь не столь прямая, но он может видеть это именно так. Возможно, именно он каким-то образом все это устроил.
Лола подалась ближе, поцеловала его в шею, и ее рука скользнула ему под рубашку.
– Вот еще одна причина, почему я тебя люблю. Твое яркое воображение.
– То есть ты в это не веришь.
– Да тут не во что верить, дорогой. Происходят события, впоследствии происходят другие, но впоследствии – еще не значит вследствие, и, если ты будешь упорно искать повсюду взаимосвязь и пытаться уложить все в систему, этак и с ума сойти недолго. На самом деле один из первых признаков безумия – это как раз стремление увидеть систему там, где ее нет.
– А я-то сдуру думал, будто это лежит в основе всякого научного открытия.
– Вначале, может быть, да, но не в конце. Потому-то мы и создаем статистические модели, чтобы отличить казуальное от случайного. Я заметила, ты не включил в свою теорию заговора интерес твоего мистического индейца к Эйми.
– Не включил, ибо не знаю, как это туда укладывается.
– Может быть, никак. Может быть, тут вообще нет никакой системы, разве что в твоей голове. Возможно, это просто совершенно самостоятельные события, связанные вместе лишь воображением бывшего блестящего детектива, малость застоявшегося и заскучавшего в роли повара.
Говоря все это, Лола уронила на пол юбку, за ней последовал бюстгальтер – обнажились ее прекрасные груди, – а потом на плитку патио полетела и остальная одежда.
Догорали свечи.
– Это прекрасный способ добиться того, чтобы у меня мозги отказали, – сказал Паз. – Если это имелось в виду.
– До определенной степени, – отозвалась его жена.
И они самозабвенно занялись друг другом посреди этого безумного напряжения. Паз вдруг поймал себя на мысли, что все равно не может не думать о Габриэле Хуртадо и о том, почему он объявился в Майами. Это была почти такая же загадка, как непостижимый ягуар.
18
На следующий день Паз долго провалялся в постели, пребывая в заторможенном, промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, в котором таились химеры тревоги и неудовлетворенности. А когда наконец проснулся окончательно, то еще долго лежал, заложив руки за голову, уставившись в белый потолок и перечисляя резоны – почему это должно быть так.
Колумбийские наемники? Галочка. Огромный магический ягуар? Еще галочка.
Довольно странно, подумал он, но ведь вовсе не все эти тревоги, какими бы зловещими ни показались они обычному человеку, составляли основу его беспокойства. Она коренилась глубже, существенно глубже.
Ни его, ни кого-либо из его близких кошмары не тревожили с тех пор, как он обзавелся амулетами сантерии из магазина «Ботаника». Он знал твердо, несмотря навею браваду перед неверием его жены, это было невозможно. Маленькие мешочки, чем бы там они ни были наполнены, никак не могли оказать воздействие на их сны, а вот надо же – оказывали. Даже несмотря на то, что Амелия была ребенком, а Лола – полнейшим скептиком.
Он сам больше уже не знал, во что верит и верит ли вообще, но понимал: этой жизни с отстраненным уважением к сантерии приходит конец. Оставаться ни здесь, ни там дольше уже нельзя – придется выбрать одно из направлений. Или вверх, к сияющим вершинам рационального знания, на коих обитают такие светлые личности, как Боб Цвик, его жена и их приятели, или вниз, в сумрачный туман мракобесия, заодно с матушкой.
А поскольку по жизни он общался с людьми, которые являлись или верующими, или скептиками, от них в такой ситуации невозможно было рассчитывать получить ценный совет.
Но тут он вспомнил, что есть, по крайней мере, одна особа, побывавшая в таком же положении, та, которая на самом деле и открыла ему глаза на возможность того, что невидимый мир действительно существует.
Он потянулся к телефону, заглянул в телефонную книжку и набрал давно забытый номер с кодом Лонг-Айленда.
Ответил женский голос.
– Джейн, – сказал он, – это Джимми Паз.
– Из Майами? – прозвучало в трубке после затянувшейся паузы.
– Среди чертовой уймы знакомых тебе Джимми Пазов я как раз тот, который из Майами. Как дела, Джейн? Сколько лет прошло – восемь или девять?
– Что-то вроде этого. Черт возьми, дай-ка я присяду. Ничего себе, ветер из прошлого.
Последовал обычный разговор ни о чем, который Паз поддерживал, немного нервничая при мысли о необходимости перейти к сути дела. Он узнал, как ее дела – ее дочке, Луз, уже двенадцать, вовсю цветет, сама Джейн преподает антропологию в Колумбийском университете. Он рассказал о своей семье.
– Ты, наверное, по-прежнему коп?
– Нет, теперь я на пару с матушкой управляю рестораном. А почему ты так подумала?
– Да ничего особенного… Просто мы с тобой провели вместе очень напряженные сутки восемь лет назад, но это было не то, что можно назвать какими-то отношениями. А тут вдруг ты звонишь. Я решила, это какие-то полицейские заморочки.
– Правду говоря, я был бы чертовски рад, если бы все это можно было назвать «полицейскими заморочками». Понимаешь, я попал в… Не знаю, как это и назвать, можно сказать, в экзистенциальный переплет.
Она рассмеялась, и этот глубокий смех вернул его на много лет назад. Ее образ запечатлелся в его памяти: Джейн Доу – миловидная женщина с коротко стриженными соломенными волосами и безумным взглядом светло-голубых глаз. Джейн Доу, женщина, с которой он разделил один из самых страшных опытов своей жизни, когда по улицам Майами разгуливали настоящие зомби и божества Африки прорывались в действительность, искажая вещество и пространство.
– Это хуже всего, – сказала Джейн. – А в чем проблема? Опять вуду?
– Не совсем. Скажи, что ты знаешь об изменении формы или облика?
– Немного. О каком преображении мы говорим – подражательном, псевдоморфном или физическом?
– А в чем разница?
– Это сложно.
– Если у тебя есть время, я постараюсь понять.
Он услышал, как она глубоко вздохнула.
– Ну, в общем, человеку изначально свойственно чувствовать себя неуютно, когда он замкнут в узилище своей самости. Наша тенденция солидаризации и отождествления по признаку национальности или принадлежности к фанатам какой-либо спортивной команды отражает это реликтовое чувство. Высшим уровнем его проявления является, разумеется, религия. В традиционных культурах люди нередко отождествляют себя с животными, из чего и проистекает подражательная магия. Шаман позволяет духу тотемного животного угнездиться в его душе и тем самым превращается в животное, причем отнюдь не только в символическом смысле. Для себя самого и для всех участников действа он и вправду, например, бизон. Во всяком случае, они видят бизона.
– То есть это галлюцинация?
– Ничего подобного. «Галлюцинации» – термин, совершенно чуждый данному течению в антропологии. Ошибочно было бы считать, что души представителей традиционных народов такие же, как и наши. С той же степенью достоверности можно заявить, что данные, получаемые физиком, являются «галлюцинацией», к которой он приводит себя с помощью ритуала, именуемого «наукой». Но так или иначе, феномен преображения, или изменения формы, описан в антропологической литературе. В случае псевдоморфного преображения шаман творит или призывает некую духовную сущность, обладающую наблюдаемой реальностью. Иными словами, наблюдатель слышит звуки, созерцает форму, обоняет запах этого существа и так далее. Тут надо заметить, что люди, ведущие традиционный образ жизни, как правило, разумеется, дуалисты.
Дух полностью независим от плоти, и тело, в котором он пребывает в тот или иной момент, не является единственным телом, в котором он может пребывать. Антропологам, однако, свойственно проводить здесь грань, ибо мы плохо представляем, как это может быть. Предполагается, что все мы славные маленькие материалистические монисты. У меня есть опыт общения и с теми и с другими, это помогает.
– А как насчет физического?
В трубке снова раздался смешок.
– А, так вот в чем дело. Слушай, Джимми, почему бы тебе не бросить ходить вокруг да около и не выложить мне все как есть.
Паз рассказал ей об убийствах, свидетельствах, снах, енкангуэ, индейце, о своих разговорах с Цвиком. И о том, что касалось Амелии.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь, Джейн? – спросил он. – Бредовая мистификация или как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60