– Это неприятно, – произнес он. – Очевидно, это существенно уменьшает или, скорее, сводит на нет возможность того, чтобы индеец представлял какую-либо ценность для нас как для организации. На самом деле я не уверен, с учетом всех обстоятельств, не следует ли нам заявить в полицию.
Лицо Луны побледнело под загаром, а глаза сузились. Дженни уже давно усвоила, что это предвещает бурю, и буря не заставила себя ждать.
– Полицию? Руперт, о каком долбаном дерьме ты вообще толкуешь? Против какого черта мы тут боролись, если не против той дряни, которая творится в Паксто, чему Мойе является живым свидетелем? Живым свидетелем! И ты хочешь посадить его под замок, потому что какой-то кубинский мерзавец позволил себя угрохать?
– Конечно, я не хочу сажать его под замок, – ответил Руперт выводящим из себя рассудительным, менторским тоном. – Однако предоставить убежище… э-э… человеку, который, возможно, совершил тяжкое преступление, означало бы скомпрометировать принципы нашей организации и подвергнуть нас… э-э… угрозе судебного преследования. Ты, конечно, понимаешь это?
Это большая ошибка, подумала Дженни. Когда у Луны появлялся такой взгляд, хотелось либо согласиться с ней, либо убраться из города, скажем, дня на три.
– Нет, – сказала Луна, – я понимаю одно: у нашей организации вообще нет никаких принципов, кроме возможности предоставить кучке толстосумов думать о себе хорошо из-за того, что они имеют возможность потратить кучу денег. О, раз я не покупаю тропическую твердую древесину и на завтрак пью выращенный в тени экологически чистый кофе за три тысячи зеленых, дайте-ка медальку как добропорядочному гражданину, радеющему за экологию. Позволь мне выразиться ясно, без обиняков. Если кто-нибудь вздумает вызвать копов и заложить им этого человека, я лично сдерживаться не стану. Я тоже настучу куда следует, только не в эту чертову полицию. Каждый борец за чистоту окружающей среды узнает, что здесь произошло и кто в каком дерьме сидит. Я обзвоню все телеканалы города. За воротами будут постоянно торчать съемочные группы с телевидения, и тебе придется без конца объяснять им, почему сохранение дождевых лесов не настолько важно для Руперта Зингера, чтобы он мог рискнуть навлечь на себя подозрение в противоправном поступке. Мне плевать, если ты вышвырнешь нас отсюда, мне плевать, если нам со Скотти придется спать в нашем долбаном трейлере и питаться рисом и бобами…
– Мы можем сделать запись, – подала голос Джели Варгос.
Луна прервала свою гневную, пафосную речь, и все уставились на Джели.
– Мы могли бы записать его рассказ: пусть он говорит в камеру, по-своему, а на это можно будет наложить субтитры с переводом. И разослать копии средствам массовой информации. Это вывело бы на чистую воду «Консуэлу», оказало бы давление на колумбийцев и помешало им уничтожать национальный парк, особенно учитывая то, что Паксто был организован в первую очередь благодаря пожертвованиям организаций по охране окружающей среды.
– Не понимаю, каким образом это может решить нашу проблему, – сказал Руперт. – Такая запись не имеет значения для средств массовой информации, пока они не получат сведений о том, кто этот человек, причем подтвержденных.
То, что он низкорослый, с коричневой кожей, подстрижен под горшок и имеет на лице татуировки, еще ничего не доказывает – лицо может разрисовать и ряженый. Так что нам в любом случае пришлось бы назвать себя, представить его для интервью…
– Нет, идея хорошая, – заявила Луна. – Если мы сделаем все правильно, это вызовет сенсацию. Он станет публичной фигурой, и тогда не будет иметь значения то, что он нелегальный иммигрант.
– Почему, Луна? – спросил Руперт.
– Если мы сделаем все, как надо, и разошлем побольше записей, то к тому времени, когда Служба иммиграции и натурализации возьмется за это, дело уже будет сделано. У нас уже будут интервью. Я могла бы предложить Санни Риддл эксклюзивный сюжет, эпическое путешествие по Ориноко. И в конце концов, черт с ним, пусть они заберут его и посадят за решетку – не на всю же жизнь. Пусть они репатриируют его. Бога ради, он же не поселиться здесь хочет, не просит политического убежища. Ему нужно, чтобы его лес оставили в покое – и все. И кроме того, мы могли бы сделать из этого книгу, могли бы получить грант, направить группу в Колумбию для возвращения Мойе в его природную среду обитания. Господи, да наша организация мигом оказалась бы в числе самых значительных.
– Я вижу, – сухо заметил профессор Кукси, – нас уже не волнует, что, возможно, у этого малого в обычае потрошить людей, находясь в состоянии наркотического транса.
– Но ведь, насколько я понимаю, у нас нет никаких доказательств этого, верно? – сказал Руперт. – Это всего лишь предположение, как признаешь и ты сам. И Джели права. И Луна. Это могло бы стать большим прорывом для нас.
Он отвернулся от Кукси и добродушно посмотрел на обеих женщин своими карими глазами.
– Но как нам организовать эту запись? Может, где-нибудь подальше от усадьбы?
В ожидании их ответа он отправил в рот изрядный кусок шоколадного печенья. Профессор Кукси повернул голову и посмотрел на Дженни в упор, словно знал, о чем она думает.
Дженни встала и вышла, не потрудившись забрать поднос из-под еды или спросить, не нужно ли кому чего-нибудь, как делала обычно. Она редко впадала в гнев, ибо вообще – какой прок злиться, но все услышанное ей не понравилось. По ее мнению, профессор Кукси мог бы выдвинуть возражения, да и она сама могла бы, хотя до сих пор Дженни со своим мнением не вылезала, когда обсуждались дела организации. Этот разговор напомнил ей другие беседы, которые велись при ней между социальными работниками и приемными родителями. Они всегда говорили о ней так, будто ее там не было, решали, что делать с ее проблемой. Ей стало не по себе. Конечно, Мойе при этом разговоре не присутствовал, но по существу это дела не меняло, они относились к нему именно как к проблеме, а вовсе не как к живому человеку, у которого наверняка есть свои соображения по поводу собственной участи и которому наверняка нашлось бы что сказать.
Чаще всего разговаривал с Мойе профессор Кукси, ибо он знал язык, но он по большей части говорил о растениях и о всяких непонятных делах, которыми индеец занимался у себя дома в дождевом лесу, а также о богах и духах.
Дженни прошла через внутренний двор и по садовой лестнице спустилась к пруду. Мойе, как она и ожидала, был там: хмуро смотрел на водопад и мурлыкал себе под нос. Она присела на корточки рядом с ним и спросила, что он делает.
Он ответил на рунийя:
– Когда я впервые оказался в стране мертвых, я думал, что уай'ичуранан умеют двигать звезды на небе, и очень боялся. Кукси сказал мне, что это не так, но то, что я вижу здесь, на самом деле почти так же плохо. Вы создаете свой маленький мир, как в этом пруду, как в вашем саду, но все это неправильно, все сивикс, и при виде всего этого у меня болит живот. Живые существа живут в мертвом окружении. Неужели ты никогда не прислушивалась к тому, что говорит растение или животное?
Она кивнула и улыбнулась.
– Да. Здесь здорово, просто круто. Понимаешь, это все как настоящее. Насосы работают от солнца. Солнце, видишь, – она указала на небо, – заставляет воду бегать по кругу. Солнце, водопад, понимаешь?
– Ты очень странное существо, – сказал Мойе. – Если бы я мог поговорить с тобой как следует, я бы проверил тебя и выяснил, чего ты лишена, хотя Обезьяний парень Boy затаскивает тебя в свой гамак очень часто. Я бы спросил Кукси об этом, хотя, возможно, именно из-за того, что вы мертвы, у вас так мало детей. А еще мне интересно, где ваши старейшины. Я слышал, некоторые племена поедают своих стариков, может быть, вы тоже так поступаете. Обязательно спрошу Кукси.
– Кукси сейчас в офисе, на собрании, – сказала она, узнав произнесенное имя. – Ты можешь отправиться к нему попозже. Хочешь сходить со мной посмотреть мою программу? «Одна жизнь»? Джессика и Джон? Пойдем?
Она изобразила рукой включение телевизора и начертила в воздухе экран, а потом, отстранившись от него, жестом поманила за собой. Несколько минут спустя они устроились перед экраном, она в потертом, но уютном ротанговом кресле, он на корточках, прислонившись спиной к кушетке.
Мойе наблюдает за украденными призраками мертвых людей в коробе духов. Кажется, будто они живут обычной жизнью мертвецов, хотя ему ясно, что этим ящиком управляют демоны. Время от времени мертвые люди исчезают, и появляется демон, который кричит и производит шум. Вот и сейчас: он видит, как демон появляется из бутылки и кричит на мертвую женщину, которая в ответ улыбается. Демон летает вокруг нее и обращает все в металл, вроде лезвия топора, который сверкает на солнце, хотя они находятся в хижине, где солнца нет. Потом демон возвращается в бутылку, а женщина говорит о том, как она любит этого демона. Мойе знает, что у ее дочерей никогда не будет детей. Теперь мертвый человек пытается отравить собаку демона, но это не получается. Мертвый человек кладет яд в две миски, но собака демона выбирает миску без яда, ест и не умирает, а, напротив, разговаривает с человеком и говорит ему, как глупо он поступил – ему следовало положить яд в обе миски! Ясно, что уай'ичуранан не так умны, как рунийя, когда речь идет об истреблении демонов. Потом происходит что-то непонятное, одна сцена сменяется другой так быстро, что трудно уследить, а потом следует жужжание и писк, которые всегда предвещают возвращение духов.
Как всегда, когда в ящике показываются духи, Огненноволосая женщина начинает говорить, и Мойе думает, что это ее обряд поклонения. Сам Мойе, конечно, тоже умеет ловить духов и делает это, когда они начинают создавать для деревни неприятности. Или когда появляется дурной человек, убийца, колдунья – в таком случае он улавливает дух этого человека, держит взаперти, чтобы тело можно было легко сжечь. Но ему, как и никому из рунийя, никогда не пришло бы в голову заводить с ними разговоры. Только очень скверные или совсем глупые люди, отправляясь на Луну, оставляют своих духов позади, и что полезного можно узнать из разговоров с такими духами?
Интересно, думает он, может, это духи ее предков. Это, по крайней мере, имело бы смысл, потому что рунийя постоянно разговаривают с предками и для этих целей хранят высушенные сердца своих предков в красиво украшенных мешочках, которые свисают с потолочных балок их длинных домов. Интересно, может быть, в этой коробке духов как раз и находятся высушенные сердца. Однажды, в первый раз, когда она показала ему ящик с духами, он попытался вскрыть его заднюю стенку своим ножом, но она разволновалась и потянула его за руку. Он понял, что заглядывать в ловушку духов для нее сивикс, и потому не стал этого делать.
Она улыбается, указывает на ящик и говорит. Она хочет, чтобы он увидел что-то. Он смотрит. В комнате одного из домов уай'ичуранан готовятся совершить пувис. (Слышится громкое гудение, которое всегда происходит, когда ожидается что-то важное, это он успел усвоить.) Мойе уже видел это много раз. Мертвые духи всегда готовятся совершить пувис: они целуются, трутся друг о друга, снимают свою дурацкую одежду или большую ее часть, и все равно никогда никакого пувис не получается. Что и понятно: ну как духи могут делать пувис? На это способны только люди.
Духи этих мертвых людей ложатся на помост, где они спят, накрывшись одеялом, и дух мертвой женщины издает звуки, похожие на те, которые женщины издают в жизни; он слышал их много раз, когда Огненноволосая женщина и Обезьяний парень занимались пувис в своей хижине. А еще этим занимаются Сердитая женщина и Мужчина с волосатым лицом, но она издает другие звуки. Мойе знает, что духи не делают пувис, потому что женщина не стоит на коленях, показывая мужчине темные складки своей ака, чтобы возбудить его.
В любом случае, он больше не видит их, видит лишь дырку в стене их длинного дома, которая у мертвецов называется окном. Гул нарастает, и он снова видит мужчину и женщину, как если бы он прошел через это отверстие. Мойе и сам способен делать такое – проходить через стены, – и потому он знает, что айсири, колдун, где-то поблизости. Да, теперь он видит айсири, который уменьшился в размерах, чтобы проникнуть в короб духов. Огненноволосая женщина говорит, говорит, и Мойе хочется, чтобы она для разнообразия помолчала. У айсири в руках мешочек, и Мойе знает, что это лайгуа, ловушка для духов, потому что у него самого есть такой, хотя он и не захватил его с собой в землю мертвых. Его лайгуа поменьше, зато украшен яркими перьями.
Сейчас голова айсири становится больше, показывая, что он очень могуч, и Мойе видит ловушку для духов ближе. Он видит, что к этой лайгуа прикреплен маленький ящичек с духами, в котором кудесник может видеть пойманных духов. Он качает головой и думает, что, должно быть, колдуны уай'ичуранан глупы, раз нуждаются в подобной ерунде, поскольку сам Мойе или любой приличный кудесник рунийя, конечно же, чувствует, когда дух, на которого он нацелился, пойман, и не имеет никакой надобности еще и смотреть на этого духа. Но с другой стороны, Мойе не может не признать другого – то, что айсири явился прямо в короб для духов и показывает всем, как он заманивает и ловит духов и демонов, очень даже умно и интересно. По разумению Мойе, это делается потому, что уай'ичуранан очень много и им трудно разобраться, кто из них айсури, кто нет, из-за чего кудесник и показывает смотрящим в короб свою силу, чтобы те, если их беспокоят недружелюбные духи или враги, духов которых необходимо захватить, знали, к кому обратиться.
Мойе очень доволен тем, что додумался до этого, потому что разобраться в повадках и обычаях мертвецов очень непросто.
Сейчас снова затанцевали демоны, зазвучали громкие неприятные звуки, и он отворачивается.
– Ты понимаешь? – снова спросила Дженни. – Они собираются записать тебя на видео. Ну, как тот частный детектив в сериале, который записал Дэниэла и Линдси, видишь?
Она указала на телевизионный экран, выразительно ткнула пальцем в видеокамеру, а потом в Мойе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60