На крыльцо вышли музыканты.
Она вздрогнула и проронила от неожиданности, вцепившись в Петра:
- Белый, я хочу быть такой...
- Да! Покой!.. Красота! - громко залюбовался, нарушил девственную тишину Гонза: - Какой воздух!.. Здоровья - на сто двадцать лет! Но я бы долго не смог: я - урбанист!
Васька ехидно прищурилась:
- А вы чего вышли? У меня здесь свидание.
- С кем это?! - плечом к плечу грозно надвинулись музыканты.
- Мало ли... Со снегом!...
За их спинами маячил Тарас Григорьевич. Певунья отошла подальше. Пётр с Гонзой перегруппировались, загородили ей дорогу.
- Дружка себе нашла... Теперь будет шляться, вместо того, чтобы работать... - озабоченно покачал головой Гонза.
- Ладно, давай соорудим ей п-приятеля, чтобы не п-пришлось их вдвоём п-потом далеко искать, - предложил вариант Пётр.
Что друзья порешили с её личной жизнью, Василиса уж и не слушала: от подножья крыльца Бурханкин делал таинственные знаки.
- Как вы там оказались? - удивилась она.
- Я через дом спустился.
- Тайный ход?.. - Девушка поспешила к нему, маневрируя между музыкантами и престарелым завхозом. - Покажите!..
- Да нет, - разрушил её романтический настрой Тарас Григорьевич. - Там удобства. Биотуалет. Я лично доставал. Никакого запаха!
*** Белоснежный Лешак
Наутро субботы выпал густой влажный снег. Бурханкин пришёл в Большой Дом не один. Его сопровождал солидный пёс Волчок - грязный и кудлатый, как дым от паровоза. Волчок величаво лёг под стол, оттуда вгляделся разок по-родственному в глаза Василисы - крутую заварку с чаинками зрачков - и больше ни на кого не обращал внимания.
Седой голубоглазый Пётр тоже всё поглядывал на певунью, будто увидел на сосне незабудку. За полгода совместного творчества Василиса не раз удивляла его. Но ещё никогда не открывалась столь неожиданно, как вчера вечером.
Гонза разглядывал блестящий медный бок самовара, и так и сяк пытаясь призвать к порядку своё отражение.
Бурханкин сумбурно и воодушевлённо рассказывал гостям, с какими трудностями сегодня добирался. Аудитории непонятно было одно: егерь жаловался или хвастал.
Василиса больше не соизмеряла масштабы тарелки талии: проголодалась на воздухе и как миленькая уплетала за обе щеки гречневую кашу с топлёным молоком!
- Евдокия Михайловна! А можно ещё?..
- Да кушайте на здоровьичко! - радостно ответила повариха из кухни. Хлебушка ещё принести?
Васька вытянула из корзинки последний кусок и, обмакнув в молоко, "уронила" под стол. Волчок оценил - не подачку, внимание.
- Представляешь, я хотел выспаться, а встал, как дурак, с Петькой. отчего-то рассмеялся Гонза, - Мы вчера обещали тебе дружка - иди, поздоровкайся, ждёт у крыльца.
- Знаешь, Георгий... - она вдруг мгновенно напала на Гонзу: Во-первых, Белый - не Петька, а Пётр! И вообще не твоя забота!... Нечего брать на себя слишком много!..
Да, было заметно, что отношения между ними не простые. По крайней мере - не только творческие.
Пётр сделал попытку развести их по углам.
- Б-брэк, Васька, брэк! Нашла ухажера самостоятельно, - он кивнул на Волчка, - так хоть оцени наши старания. Мы же авторы!
Встал и взялся за корявую спинку тяжелого кресла Василисы, помогая отодвинуть. Певунья вскочила, кивнув, улыбнулась гитаристу.
Обратилась к егерю:
- Можно, мы Волчка возьмём?
- Вы у него спросите. Он и сам вас теперь, это... одну не отпустит.
Василиса замешкалась, беседуя с Волчком, и - нос к носу столкнулась у входа с завхозом, опять вошедшим незаметно.
Тарас Григорьевич хохотнул:
- Подпевать будет, как в Бремене. Сколько их там было - я про музыкантов - четверо?
Василиса резко согласилась:
- Точно-точно. Петух - Пётр, я - Кот, остаётся занять своё место только Волчку. Ты что умеешь делать, друг дорогой?..
Бурханкин похлопал друга по лохматой спине:
- Всё. Я учил. Главное - слово понимает.
Пётр потянул Василису во двор.
- А кто буду я? - подозрительно спросил Георгий, одеваясь.
- Догадайся с трёх раз! - бросила она, выбегая.
С чего это вдруг так? Директора коллектива, музыканта - и ослом?
- Георгий, идём? - спросил Тарас Григорьевич. - Сергеич, а ты?..
Бурханкин молча долил себе в стакан из самовара и стал сосредоточенно глотать кипяток.
- Как знаешь, - бросил ему завхоз и заторопился на выход. Перебранку, наверное, захотел дослушать.
Евдокия Михайловна повесила на плечо льняное полотенце, вынесла в столовую тазик с горячей водой для посуды. Она вообще вела себя очень деликатно: на глаза не лезла, в беседы музыкантов не встревала, выделила Ваське самую маленькую тарелку (в соответствии с аппетитом певуньи) и старалась обеспечить если не комфорт, то уют. Горожане всё-таки.
"Надо будет ещё воды поставить, - намечала она, сливая грязную воду в ведро, - девонька, должно, захочет умыться".
Но нельзя же всё время тактично молчать. Женская натура требует разговора, особенно при новых впечатлениях, поэтому повариха передала полотенце Бурханкину и спросила, ополаскивая тарелки:
- Ну, Егор, как они тебе?..
- Люди, как люди, - пустился в рассуждения Бурханкин, протирая посуду, - весёлые...
Он не успел договорить, как вернулся Пётр и начал активно подзывать их к окну.
- Да чего там смотреть?.. - сказала повариха. - Видела я, обычный снеговик...
- Нет, тот б-был мой кривой уродец, - возразил Пётр, - а теперь его не узнать... П-правда, завхозу п-прежний б-больше нравился... Он сказал, что Васька всё испортила...
Бурханкин вдруг стал горячо доказывать:
- Пётр, коль ему нравится кривой - пусть! Кому не дано - тому, это... не дано.
Ну и ну! Можно ли было ждать от Егора Сергеевича столь замысловатой тирады?..
Евдокия Михайловна глянула в окно, улыбнулась.
- Ладно тебе, что ж ты его виноватишь! Тарас же не сам таким сделался. Идите лучше наружу, полюбуйтеся.
Василиса увлеклась.
Традиционного шарообразного зимнего дядьку, кое-как скатанного музыкантами, она разобрала и заново подняла из липкого снега. Поставила на ноги, вручила ему в руки палку в качестве опоры, голову украсила ветками. Переключилась на лицо.
Как попало укрепив на затылке волосы огромной зубастой прищепкой, старалась вовсю - пригоршнями черпала из сугроба послушный материал. Прилаживала, оглаживала, где добавляла, где соскребала чуткими пальцами, изредка обогрев их дыханьем... Из разноцветных рукавов куртки болтались на резинках вязаные варежки. Изредка она хватала одну из них, вытирала с кончика носа капельку влаги - таяла от снежного восторга. Всё чего-то приговаривала.
Закончив с Лешаком, принялась ваять его собаку. Поджимая лапы, Волчок танцевал в ритме медленного сиртаки. Но не убегал - позировал с тем же увлечением, с каким она работала...
Музыканты не вмешивались: берегли руки перед выступлением, да и от работы их отстранили "за профнепригодность". К тому же, смотреть было не менее занимательно, чем лепить.
- Несерьёзный народ, - строго бубнила Василиса, - не понимают, одному ему тут будет скучно! Никак нельзя одному...
Кого она при этом имела в виду - было не совсем понятно.
Завхоз не скрывал своего мнения:
- Зачем у него уши торчат? Так он больше не на Волчка похож, а на волка.
- Не мешайте, - Василиса заставила левое ухо снова встать, - что бы вы понимали!.. Волк, не волк... Зато белый! Это гибрид Волчка и Петра!
На скульптурной снежной морде и вправду вскоре проявилось человечье выражение.
- Ему б-бы ещё теперь Премудрую на спину посадить... - Пётр был явно польщён. - Он её какому-нибудь царевичу, как в твоей б-балладе...
- Размечтался! Автопортретов не делаем... - весело оборвала его Васька.
Пётр поднял тёмную бровь. Он не уставал удивляться.
- Ты что, училась этому?
- Я только музыке училась, - пробормотала она. - Во всём остальном - я наблюдательная дочка... - И запела: - Крёстная дочка, мамочкина дочка...
Тарас Григорьевич поинтересовался:
- А они как вас звали, неужто тоже - Васькой?..
Певунья, как и накануне, проигнорировала вопрос об имени.
- Всё! Заберите меня, а то испорчу!..
Пётр обернулся к Бурханкину.
- Вот вы слышали вчера... Как вы считаете, - вслух задумался он, почему-то раньше она никогда ничего подобного...
Егор Сергеевич загордился: его об искусстве спрашивают!.. Он задвигал бугорками на лице и открыл страшную тайну:
- Должно быть, слово узнала...
- А прежде - что, не знала?..
- У меня есть друг Франц... - вспомнил Бурханкин, почесав пригорок макушки через вязаную шапчонку. - Всему своё время, так он говорит!..
Клубы пара рванули из открывшейся форточки Большого Дома. Замахала по локоть голая, чем-то аппетитно вымазанная рука. Донёсся запах ванили и возглас: "Едуть!"
Вдали показалась машина. Она двигалась медленно, глубоко приникнув брюхом к колее - точно рысь на охоте.
Васька тремя движениями превратила дикий беспорядок на голове в декоративный куст, прикусила его челюстью заколки, надвинула на лоб капюшон и заявила:
- Я замёрзла. Иду гулять!
Георгий возмутился.
- "Замёрзла" и - "гулять"... Логика железная! Застудишь горло, как будешь петь?.. - И, взяв за руку, потащил к машине почти насильно: - Иди, хоть поздоровайся, деревня!..
Егерь свистнул. Увязая в сугробах, побежал договариваться с вновьприбывшими гостями-охотниками, когда он им понадобится. Волчок потрусил следом.
*** Хозяин
Машина застряла в снегу на полдороге к воротам.
Оттуда осторожно вылез подвижный, как ртуть, невысокий мужчина в длинном меховом пальто и такой же меховой кепке с опущенным околышем.
Он помахал издали, быстро поскакал к дому, прыгая лаской через сугробы.
- Приветствую честное общество!
- Виталий Олегович, что же вы... а где же все? - удивлённо спросил Бурханкин.
- О, гостеприимство! - засмеялся приезжий. - Значит, один я больше никого тут не устраиваю? Гляди, пропишу в журнале как ты "охраняешь" охотничьи угодья и потворствуешь браконьерам... Шучу! Обрадую тебя: ружья расчехлять не будем. Никто из моих не смог, а я не любитель капканов. Поэтому охота отменяется!
Подоспел Тарас Григорьевич в новенькой телогрейке. Щеголяя спецодеждой, угодливо возразил:
- Помилуйте, Виталий Олегович! Это мы у вас в гостях!.. Вы же здесь хозяин! - И заметил Бурханкину: - Видишь, Сергеич, ты зря пришёл. Я же вчера ещё сказал...
- Моё дело!.. Я когда дело делаю, сам знаю, это... зря или не зря! не слишком уважительно возразил егерь. - Ничего же не понимаешь: потеплело же, снег же липнет. Ещё застрял бы где... Вот встретишься ещё раз с шатуном... Вот будешь тогда, это... указывать... - Он повернулся к хозяину: - А я за вами ездил, думал, вы в "Охотном". Где же вы заночевали?..
Виталий Олегович, не ответив, обрадовался:
- Шатун, говорите? Ура! Значит, всё-таки пострелять придётся. Пойдём, Егерь Сергеевич, на мишку?..
- Да мало нас - вдвоём-то идти.
- Ничего, проведём сегодня разведку боем. А ты вечерком смотаешься в райцентр, позовёшь, кого сможешь. Не завалим косолапого - хотя бы от жилья отпугнём.
Тарас Григорьевич начал нервно протирать тёмные стёкла, побледнел, стал как-то ниже ростом.
- Что, в самом деле шатун бродит? Ты, Лешак, не шути!..
- Лешак, Лешак, не шути так!.. Кто это Лешак, это вы - Лешак?! Василиса только что не подпрыгивала - так ей всё здесь нравилось, вплоть до прозвищ.
К тому же, после того, как Бурханкин припугнул завхоза, тот её уже не сильно беспокоил. Хотя случайно обнажившийся желтый взгляд был ещё более неприятен, чем шпионские очки. Василиса побежала в дом.
Виталий Олегович мельком глянул вслед, с шумом вдохнул лесной зимний воздух:
- Тут бы жить и жить! - вдруг закашлялся, тяжело сотрясаясь, согнулся пополам.
Меховая кепка свалилась, обнажила густо проросший на голове квадратный "газон" стального цвета и пунцовые - хоть прикуривай - уши. Завхоз с интересом лаборанта над конвульсиями кролика наблюдал, как тот полминуты судорожно шарит по карманам.
После плевка ингалятора в горло хозяин астматически просипел:
- Хорошо протопили?...
Тарас Григорьевич обиженно развёл руками: мол, спрашиваете! Как заказывали!
*** Знакомство Франца с Василисой
Пришло воскресенье... День, который для Игоря Максимильяновича давно ничем не отличался от будней.
Бурханкин, как уехал к музыкантам, так со вчерашнего утра пока не появлялся... Фомка слонялся по комнате, просился во двор. Когда хозяину надоедал его скулёж - бывал выпущен, носился до ворот и обратно по единственной расчищенной дорожке. Одним словом - скучал.
Франц вдруг почувствовал: что-то случилось. Быть такого не могло, чтобы Вилли оставил его без информации.
Он встал на лыжи и резво заскользил по снегу. Углубился в лес метров на триста всего - и тут впереди приветственно залаял Фомка. Ему ответил серьёзный, односложный, но радостный гавк. Франц узнал голос Волчка, прибавил в темпе.
- Ох... Фима... хорошо, что ты... надо выручать!.. - задыхаясь, ещё издали закричал Бурханкин, увязая в снегу: шёл без лыж.
Он волоком тащил за собой тулуп, на котором кто-то лежал.
Франц заметил откинутое в сторону тонкое, бледное, запорошенное снегом девичье запястье... рассыпавшиеся по меховой изнанке тёмные волосы, приукрашенные морозным серебром.
- Куда ты её тащишь?! - он приподнял края тулупа, подсунул лыжи в качестве полозьев. - Кто это?..
- Не бойся, не к тебе! - пропыхтел егерь, тяжело отдуваясь. - К себе в берлогу. Надо схоронить девочку, пока... Это Василиса и есть.
Франца напугало слово "схоронить".
- Жива?.. - получив в ответ кивок, спокойно возразил: - Ко мне ближе. Чего же не на Орлике?..
- Я его Михалне запряг, чтоб доктора из больницы привезла. Они там угорели... Да, к тебе, Фима, лучше, - убеждённо пропыхтел егерь, - не догадаются, что она у тебя.
Игорь Максимильянович снял дублёнку, накрыл ею легко одетую девушку. Потащили.
Через несколько минут занесли в дом, уложили в комнате на диван.
Бурханкин, клацая зубами, вернулся в сени, повертел в руках мокрый тулуп, бросил его на пол. Не испросив разрешения, быстро надел дублёнку Франца и снова выбежал на улицу. Волчок, подчиняясь его приказу, остался сторожить у входной двери, прикрыв мудрые глаза оттенка сырой глины...
Франц быстро решал, глядя на незнакомую Василису:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31