https://wodolei.ru/catalog/mebel/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Спать-спать-спать. Утро вечера…
И снился мне сон. Раннее утро. Я иду по брусчатке Красной площади. На ней лужи — следы дождя. Легкий туман, скрадывающий знакомые мне объекты кирпичную стену (забор?), мавзолей, синие ели, башни, лобное место, храм Василия Блаженного.
Останавливаюсь — слушаю подозрительные, шаркающие звуки. На меня надвигаются какие-то странные фигуры. В руках — топорики с длинными топорищами. Потом эти люди замирают, слушая тишину. И в ней — мое дыхание. Я пытаюсь не дышать. Что-то смущает меня в обличье фигур. Ба! У них вместо глаз — бельма. Тавро слепоты. От неожиданного открытия я шумно вздыхаю. Это как бы служит сигналом к нападению. Размахивая топориками, они устремляются в атаку. Я, бросив тело на мокрую брусчатку, перекатываюсь в спасительное свободное пространство. Успеваю оглянуться — и вижу: слепцы рубят друг друга, как деревья. Кромсают острой сталью свою неполноценную плоть. И кровь, странная, стеклянно-рубиновая, как звезды на кремлевских башнях… жесткими сколками… в мои беззащитные глаза…
Ааа! И тут я просыпаюсь. Весь в трухе — потолок прохудился и вывалил на меня сор прошлого. Тьфу ты, проклятие! Какие-то кошмары. Во сне и наяву. Нет, надо начинать новую жизнь. Спокойную, размеренную, законопослушную. Буду смородинским яппи, еть переметь. Пусть весь этот безумный, кровавый мир летит в тартарары. А я буду сидеть на бережку Смородинки и ловить… галоши буду ловить. Как в прямом, так и в переносном смысле.
И все равно надо начинать новую жизнь. Хотя бы попытаться. Попытка не пытка, говорил товарищ Лаврентий Палыч Берия, подписывая приказ об открытии Баковского завода по производству резиновых изделий № 2 для нужд Красной Армии, трудящихся, всего колхозного крестьянства и части интеллигенции. Которая, как показывают время и опыты, так и не научилась пользоваться сим изобретением неандертальцев.
Но не будем отвлекаться. От проблем нового дня. Он заглядывал в окна, требуя к себе внимания, как ребенок, упавший светлым своим личиком в свежую, теплую, витаминизированную коровью лепешку.
Позевывая, я вытащил бренное тело на крыльцо. Солнечный шарик пытался прожечь плотные утренние облака, и пока безуспешно. Салатный, рассеивающийся свет ниспадал с небес. Я почувствовал себя в храме. Е' мать моя Природа! Прости мя, грешного. И всех своих сынов неразумных. Не ведаем, что творим, ещё раз твою мать-перемать.
Помолившись таким атеистическим образом, я обратил взор на грешную твердь. И обнаружил, что не один. Из лопухов выглядывал Тузик. С каким-то странным выражением морды. Я уж, грешным делом, решил, что четвероногий друг сожрал Феникс и не может его вернуть обратно. И это обстоятельство мучает и даже расстраивает честного беднягу. Нет, я ошибся. К счастью.
— Ну, где партизанил? — поинтересовался я. — А кто фазенду охранял? Нехорошо, брат. Карацупа тебя бы списал. Без довольствия.
Пес вздохнул, понимая справедливость моих слов. Затем вытащился из сочной растительности. И оглянулся. И тут я увидел — м-да… Джульетту. Во всей её девичьей беспородной красе. Хотя и милую на мордуленцию. Да и глаза у невесты были вполне человеческие. С некоей робостью, правда.
— Да, — доброжелательно проговорил я. — Верной дорогой идете, товарищи, — и отправился за тушенкой. Для молодоженов.
Когда мы втроем сели за ленч, каждый за своей миской, я вдруг обнаружил, что баронесса находится в некотором интересном положении. Было такое впечатление, что она проглотила дыню. Или арбуз. Или все вместе.
Нет на тебя, Тузик, красного комиссара резиновых изделий тов. Берии, вздохнул я. Кто роды принимать будет? Я? Или ты? Пес молчал, чавкая в миске, как трудолюбивый зек. Это тоже позиция — сделал дело, гуляй смело. (Помнится, это уже мы проходили.) Хотя в данном конкретном случае, по-моему, мы имеем пламенную и верную love.
Ну и хорошо, как говорится, мир во всем мире, однако навыков вытаскивать из горячего горнила природы живых существ у меня нет, что плохо. И ближе к полудню я отправился на поиски деда Евсея, мастера на все руки. И как бы позвонить в г. Нью-Йорк через г. Москву. Надеюсь, лайнер с журналистками удачно плюхнулся на территорию Белого дома? О чем должна была сообщить Полина. Бабе Кате. А та — мне. А я — Тузику. А Тузик — Джульетте. А та — будущим тузикам, джульбарсам, рексам и нефертити. То есть бесконечный круговорот приятных известий. И все довольны. Кроме меня.
В эпицентр политической и культурной жизни деревни поселкового типа я отправился на машине. Нужны были запасы. Съестные.
Поездка началась удачно — на взгорке Евсеич командовал буренками, лениво жующими клевер. Старичок мне обрадовался — как наступающая пехота, сбежал с горки.
— Едрен' корень, Саныч? Как делы-то? Народ сказывает, молодка у тебя… Ет какая?.. Такая… — И не смог объяснить, мацая прозрачный воздух руками.
— Ага, — помог я ему. — Джульетта, что ли?
— Во-во, женихнулся, а без меня…
— Так какие проблемы, — угостил я боевого дедка сигаретами спецназа USA. — Можно сегодня. Джульетта будет только рада.
— Ну и ладненько, — обрадовался Евсеич. — Едрена вошь — эти цигарки с верблюдами, еть! Наши из кизячков лошадевых поприроднее. — Закашлялся. Так это, Александр, буду, так сказать, при полном параде?
— Можно и при параде, — согласился. — Вечерком.
— Есть! — взмахнул кнутовищем. — Побег к девкам своим вислобрюхим! Геть-геть, марфушки рогатые!
Так, одна проблема была решена. С акушером-коновалом. Можно было ехать дальше.
Холмистые молодые поля кружили, как невесты перед зеркалами во Дворце бракосочетания.
Помню, как в другой жизни я имел честь нести высокое звание жениха. Более тошнотворное занятие для меня трудно было придумать. Я чувствовал себя манекеном во фраке в витрине универмага. Лакированные кацы давили так, что слезы радости и улыбка не сходили с моего сурла. Многочисленные родственники жены-скрипачки спешили выразить свои радостные соболезнования. Мне. Считая своим долгом наступить при этом на ноги. Мне.
Ооо! Е'! Такое, простите, не забывается никогда. Был молод, глуп и слабоволен. Терпел весь этот балаган. И зачем? Не знаю. Наверное, каждому из нас суждено вляпаться в коровью кизяку жизни. А там кому как повезет. Кто по щиколотку, кто удивленной мурлой, а кто и душой.
Так что наше с Полиной бракосочетание под вечным небом…
Нет, не буду говорить высоким слогом… Просто пусть с этой минуты она будет мне Жена. Каюсь, мое отношение к ней было ласково-снисходительным. А не махнула ли она в Новый свет, чтобы доказать миру и мне свою самостоятельность? Эх, Жена-Жена…
В поселке же все находилось на привычных, старых местах — снова облезлый Дом культуры, сельпо, сельсовет с линялым флажком неизвестного государства. Могут рухнуть в бездну времени империи, а ДК, сельпо и сельсовет как стояли, так и будут стоять. Вечно. На краю бездны.
И в магазине все тот же хлебно-мыльно-сельхозинвентарный запах. И в бочке все та же ржавая, как баржа, сельдь. И божьи старушечки молились у прилавка. За ним хозяйничала вся та же, гренадерских размеров Таня-Слониха. В этом доморощенном постоянстве есть своя какая-то прелесть. Приятно видеть вокруг себя родное. Возникает ощущение, что ничего произойти в этом мире не может. Плохого.
— Ааа, Космонавт, — обрадовалась мне продавщица. — Бабоньки, погодите, оптовый покупатель!.. Чего берем? Чай, на свадьбу?
— Все, — скрипнул я зубами. Но свадьбы не будет, промолчал. Зачем у народа отбирать радость перемыть косточки и посплетничать.
Загрузив машину ящиками с тушенкой и проч. продуктами питания (кроме, тьфу, селедки), я направился в сельсовет, сказали старушки, имелась, сынок, почта.
Почта находилась в полутемной прохладной каморке. Пахло резиновым клеем, лежалыми газетными новостями и скукой. Перед телефоном и допотопным телеграфным телетайпом сидела молодка. Бальзаковского возраста. В уютной фуфаечке. С огромными ушами-локаторами. Уши у молодки, конечно. Этакий главный радиопередатчик страны по имени Клавка-Репродуктор.
Встречен я был радушно — видимо, моя предстоящая свадьба была главной темой для смородинских леди света и доярок полусвета.
Я набрал номер телефона — там, на другой планете, трубку подняла Ника. И сообщила, что все в порядке. Полина прибыла в город-герой Нью-Йорк и теперь направляется в Бостонский университет имени Карла Маркса. (Шутка. Моя.)
— Ну и слава Богу, — сказал я. — Полет, значит, на Марс прошел нормально? И как там? Еще яблони не цветут?
Тут я обратил внимание на Клаву, она жевала земное, наливное яблочко и вдруг им подавилась. Несчастная судорожно закашляла, мешая, между прочим, вести важный, государственный разговор. С космосом.
Пришлось хрястнуть по фуфаечной спине. Кулаком. Это помогло возобновить сестре по разуму нормальный, как полет ракеты, дыхательный процесс. И все остальные бортовые системы.
Когда главпочты отдышалась, я попросил направить телеграмму. В Бостон. Следующего содержания: «Тузенбах женился Джульетте Жду пополнения Поздравляю Жду Целую Алекс».
Вникнув в текст телеграммы, Клава, наверное, решила, что кто-то из нас спятил. То ли я, то ли она. Я был спокоен и доброжелателен, как графин на трибуне к горластому оратору. Значит, что-то случилось с ней, Клавдией Батьковной? И чтобы скрыть все свои душевные сомнения, текст она приняла без цензуры и вопросов, лишь с нервным подергиванием лицевых мускулов…
Я решил больше не травмировать собой службу почтовых отправлений и покинул помещение. Блат шарик прожег-таки облака и теперь заполнял все пространство жарким, полыхающим дыханием.
Надеюсь, Полина получит послание из смородинского края, а получив, истолкует его верно. Если, естественно, Клава-Репродуктор с душевного перепугу что-нибудь не спутает.
Я сел в прогретую машину. В её тени лежали куры, привычные, должно быть, к колесно-моторным механизмам. Я отъехал, а они продолжали пылиться, как использованные куски газет…
Вечер удался на славу. Евсеич, как и обещал, прибыл при параде. В пиджачке с медалями. Я повинился перед ним, обнял за плечи и продемонстрировал «невесту» Джульетту. Во всем её бахчевидном объеме. Тузик лежал рядом. С виноватым выражением солидоловых глаз.
— Так это… вот-вот раскошелится… — сделал вывод дедок. — Богатая на урожай… Ишь гульнули…
— А это… принять урожай в закрома родины, — спросил я, — можно?
— Так они сами… пуляют… — удивился Евсеич. — Да не боись, Саныч, буду на подхвате…
Мы поднялись на сиреневую веранду. Я включил слабенький светильник на столе. Летучие мошки тут же завели хоровод у светового пятна. Бутылка водки заискрилась, как новогодние гирлянды.
— Эт правильно, — заметил дед Евсей. — Чтобы руки… того… как клещи…
— На том и стоим, — согласился я, открывая бутылку. — Эх, ухнем.
А как же традиции учения Шаолиня? Вопрос справедливый. Отвечу. Ну, какой может быть Шаолинь, если на душе так, точно гиппопотам навалил кучу? Жена улетела к черту на рога, бандиты переквалифицировались в коммерсанты, Тузик нагулял неожиданное хозяйство… Ну, какое может быть, к такой-то матери, учение, если оно не способно очистить душевное пространство. Так что будем очищаться проверенным и естественным способом.
И мы ухнули. И так, что от нашего спиртового дыхания передохла вся мошкара в радиусе взрыва авиационной бомбы времен Бородинского сражения. Но душа повеселела. Уехала Жена? Вернется, кр-р-расавица. Ца-ца-ца! Коммерсанты пер-р-реквалифицир-р-руются, папа их туз начальник, в бандиты. Джульетта выпулит маленьких тузиков, и я подарю их всем. Кого знаю. От всего сер-р-рдца. Ца-ца-ца!
Что же потом? Я поплыл, угодив в плотное туманное облачко, которое и подняло меня, и понесло, качаясь лодочкой… То есть я находился в таком прелестно-беспомощном состоянии, что меня можно было тридцать три раза пристрелить. Было бы кому. Правда, я находился под надежной защитой Евсеича. Который пил через одну (бутылку) и следил за роженицей на сене.
Затем я уплыл на облачной лодочке в немаркую зыбь, похожую на болото. И там, уткнувшись воздушным качагом в кочку, остановился на кратковременный отдых. И все — плотный туман забытья накрыл меня, как когда-то мама накрывала Саньку ватным одеялом…
Пробуждение мое было ужасным — будто в моих мозгах прорубили окно в легендарную страну ацтеков Эльдорадо, известную не только золотыми плевательницами на каждом углу, но и перцем «экстра-чили». Было такое впечатление, что меня год водили по горным тропам, вскармливая исключительно этой сладко-знойной, питательной пищей.
Я вывалился из веранды и кубарем слетел к бочке с дождевой водой. И буквально нырнул в нее. Весь. Но по пояс. И принялся отмокать, как хумарный — больной после наркотического похмелья.
Да уж, славный вечерок был. Как говорится: тут помню, а тут как в дуде у макаки. Нехорошо, Алекс, некрасиво. Так себя вести. Жена упорхнула птичкой, но ведь вернется. И найдет тебя в бочке в качестве проспиртованного овоща, ей-ей.
Вынырнув из мглистого пространства сконцентрированного количества дождя, я глубоко вздохнул… И так остался. С открытой пастью, точно глотатель шпаг. (Или шпал.) Конечно, нетрудно было догадаться, по какой причине.
Мама моя родная! У брюха счастливой суки тыкались махонькие, лобастенькие, слепые лабзики. Их было… Мне показалось, что у меня троится в глазах… Присев, я попытался сосчитать урожай… Кажется, пора открывать собаководческую ферму имени В.И.Ленина. М-да. Короче говоря, с трудом, но насчитал чертову дюжину маленьких тузенбахов. Тут и счастливый папаша после утренней оздоровительной пробежки задышал мне под руку, мол, вот какой я молодец. Ца-ца-ца.
— Молодец-то молодец, — сказал я ему. — А мне что делать? Менять профессию?
Тузик не ответил, сделав вид, что уже вовсю занят воспитанием подрастающего поколения.
Профессию я не поменял. Но все равно пришлось осваивать кинологические навыки. Под руководством Евсеича. Который, как выяснилось, принял самое активное участие в процессе появления новой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78


А-П

П-Я