До нашего сведения доводили время от времени лишь самое необходимое, и против этого правила нам нечего было возразить, поскольку лишь благодаря нашей неосведомлённости мы имели возможность увольнений в город, причём каждый вечер, включая транспорт. Дорога к опорному пункту предназначалась для военных, несколько миль она тянулась по лесу, а потом начинался город, большой, шумный, порочный, полный ярких соблазнов, кинозалов, ресторанов, дискотек, баров и борделей. В кино тогда шли «Человек дождя» и «Крепкий орешек»; в ресторанах подавали рёбрышки такими порциями, которых хватало даже Стивену и Джеку; в дискотеках мы – высокие, сильные, в военной форме – были героями; в барах изголодавшиеся по любви секретарши и кассирши города только того и ждали, что мы их снимем и осчастливим; а бордели… Ну, собственно, без них бы мы вполне обошлись, но ничто не связывает мужскую компанию так крепко, как одна огромная кровать, на которой все по очереди взгромождаются на одну и ту же женщину, распаляемые остальными.
Я думаю, это тоже входило в тайный умысел всего этого предприятия. Мы должны были превратиться в спаянный коллектив, чтобы потом без лишних отвлечений сосредоточиться на тех перегрузках, которые нас ждали.
Ибо когда обследования и обмеры наших богоданных тел подошли к концу, всё переместилось в секретный госпиталь Железного Человека. Вокруг госпиталя были сотни миль пустыни, и отныне нам предписывалось воздержание. Отныне мы были полностью заняты процедурами, которые должны были сделать из нас киборгов. И это были болезненные процедуры.
За это время только один раз застукали Вернона Эдвардса, с медсестрой. У них всё было в полном разгаре, больничная кровать ходила ходуном, скрипела и грохотала так, что, наверное, было слышно в коридоре, однако открывшаяся и затем со стуком захлопнутая дверь не помешала Вернону бурно и энергично довести дело до конца.
Несколько дней после этого в дезинфицированных коридорах царила неприятная тишина. Вернон вернулся к нам в спальный зал, и мы встретили его как героя, а вот провинившаяся медсестра бесследно исчезла.
– Да ведь это же идеальный случай, а? – прокомментировал Вернон. – Ты с ней забавляешься, а потом с тебя снимается проблема, как от неё избавиться. – Я так и вижу его перед собой: он лежит, закинув руки за голову, на лице широкая, довольная ухмылка. – Удовольствие без вины и раскаяния, братцы, что может быть лучше? Настоятельно рекомендую.
Я не могу припомнить, чтобы он хоть раз говорил о женщине хорошо или просто снисходительно. Для него женщина оставалась добычей, которую он пригвоздил, и точка. А когда он получал то, чего добивался, его интересовало только одно: как бы ему поскорее выпроводить женщину из постели.
И вот я спрашиваю себя, не было ли у нас на самом деле просто страха перед женщинами. Не хотели ли мы стать сильными в надежде, что в один прекрасный день дорастём до них и отнимем у них власть, какую они имеют над нами. И в этом стремлении мы пролетели выше цели. Мы стали такими сильными, что больше не годились для секса. Не говоря уже о любви.
Я притащился к себе домой и несколько часов ничего не делал, просто сидел и ждал. Нет, вообще-то я не ждал. Я просто сидел. Мои старые шрамы болели, что случалось теперь с ними всё чаще, особенно к перемене погоды. Это такое ощущение, будто кто-то застёгивает и расстёгивает у тебя под кожей «молнию», в иные моменты больно тянет, в другие щиплет и тычет, причём не поймёшь где – от макушки до пяток. Только левому боку приходилось чуть полегче. Я устал, и мозг мой кипел от мыслей. Воспоминания поднимались со дна, из самой глубины. О моём отце, который меня вырастил. О матери и о том, как она нас бросила. Причём отец втайне, казалось, был рад, что избавился от неё. Они не разводились, но он практически никогда не говорил о ней, и я не могу припомнить, чтобы он что-нибудь начинал с другой женщиной.
Так я сидел, смотрел, как слабеет свет дня, пока вскоре после шести часов вечера в дверь не позвонили. Начинался ритуал, в который уже раз.
Подполковник Джордж М.Рейли, как о таких говорят, был «слишком мал для своего веса». С каждым годом он казался чуточку меньше ростом и чуточку тяжелее, когда возникал перед моей дверью собственной персоной, и всякий раз за версту было заметно его мрачное расположение духа.
За несколько лет у меня развилось подозрение, что это мрачное расположение связано с необходимостью переодеваться в гражданское, когда он приезжает ко мне, а вот к этому у него действительно не было никакого таланта. Трудно представить себе, чтобы мужчина пятидесяти лет за всю свою жизнь не научился одеваться так, чтобы не привлекать к себе недоуменного внимания. Поневоле склоняешься к мысли, что Рейли, должно быть, дальтоник. Но это не так. Просто всю свою жизнь – предположительно с того времени, как его мать перестала подавать ему рубашки и брюки, – он носил главным образом либо униформу, либо пижаму и избегал признавать существование предметов одежды, отступающих от этих образцов. В гражданское он одевался только по необходимости, а эта необходимость случалась парадоксальным образом лишь по службе.
Фактически я его, с тех пор, как живу в Ирландии, в униформе больше не видел.
Хотя я предпочёл бы именно это. Я и сам не бог весть какой модник, но всякий раз мне приходится огорошенно сглатывать, когда я вижу его на пороге моего дома. В этот холодный воскресный вечер в Дингле на нём были жуткие клетчатые брюки бледно-голубых тонов и рубашка из бежевой ткани в продольный рубчик, которая сама по себе выглядела бы совсем неплохо, но только не на нём и не в сочетании с остальным его нарядом. Его зелёная, мешковатая ветровка из полиэстера или чего-то такого была украшена набивным рисунком с псевдоафриканскими мотивами и была вульгарной даже в семидесятые годы. И словно для того, чтобы всё это выглядело сравнительно небольшим грехом, на ногах у него были массивные кроссовки такой неоновой расцветки, что захватывало дух.
– Как дела? – спросил он, как всегда, и, войдя, пригладил пятернёй свои всё более седеющие и редеющие волосы. – Собачий ветер тут у вас. Не знаю, как вы это выдерживаете, Дуэйн. Я бы здесь и десяти дней не выжил, поверьте мне. Ах да, я вам кое-что привёз. – Он протянул мне потрёпанный пластиковый пакет из WalMart, который принёс под мышкой.
В нём были две баночки с концентратом, годным до полудня вторника.
– Почему только две? – спросил я.
– Больше не удалось раздобыть из-за спешки. С этим что-то неладно, ну, да вы и сами заметили.
Я достал из пакета одну баночку. Было как-то странно держать её в руках. Непривычно. Запоздало. Всё равно что получить в подарок игрушку, о которой я мечтал в шесть лет.
– Только не бросайтесь мне на шею от восторга, – прорычал Рейли. – Я не виноват, что они не придумали никакой новой вкусовой добавки. Глотайте что есть – и все дела.
Я не чувствовал голода. Моё тело, казалось, уже забыло о том, что бывает на свете какая-то пища. Но оно в ней нуждалось, это ясно.
– Вы не будете против, если я съем это прямо сейчас?
– Нет, нет. Делайте, как вам удобнее.
Пока я на кухне возился с банкой, Рейли прошёлся по квартире, заглянул в спальню, проинспектировал ванную и обследовал гостиную. Я слышал, как он выдвигал ящики и открывал дверцы шкафов, и когда он был в ванной, что-то у него там упало со звоном на пол и вроде бы разбилось. Но Рейли даже не выругался, а невозмутимо проследовал дальше.
Я всегда спрашивал себя, что он, собственно, надеется обнаружить во время этих обходов. Тайную жену и трёх малолетних детей, спрятанных в шкафу спальни? Или он считает меня неспособным содержать моё жильё в таком состоянии чистоты, чтобы стены не обросли плесенью? Но его от этого не отучить, во всяком случае, более или менее едкие замечания ни к чему не приводили, а прямой ссоры я всегда старался избегать. В моей непокорности подполковник Джордж М.Рейли мог бы усмотреть угрозу национальной безопасности, и если он придёт к такому выводу, то меня обяжут, по соглашению, которое я когда-то подписал, незамедлительно вернуться в США.
– Что-то у вас как-то голо, – высказался Рейли по результатам своей инспекции. – Как будто вы записались в монахи. А что с вашими книжками? У вас же была чёртова куча книжек, а? Все полки пустые. Какой-то безрадостный вид.
– Украли, – сказал я, приправляя порцию дристни на тарелке солью и табаско. – Позавчера вечером. Грабители. Вломились.
– Грабители! – Рейли форменным образом выплюнул это слово, тоном полнейшего презрения. – Грабители, которые крадут книги! – Это было свыше его понимания. Как и многое другое. Он отрицательно помотал головой: – А ещё говорят, мол, в Европе такая безопасная жизнь. Почему бы вам просто не вернуться домой, Дуэйн?
Я достал из ящика ложку и взял тарелку.
– До вас когда-нибудь дойдёт, Джордж, что я уже дома! – Я сделал приглашающий жест из кухни. – Идёмте в гостиную.
Мы прошли в гостиную. Как всегда, Рейли уселся на диван, широко расставив ноги, и пожаловался, что он слишком жёсткий (довольно трудно было подобрать диван, который без проблем выдерживал бы мой вес). Я осторожно опустился в не столь выносливое кресло и начал есть, пока он проигрывал от начала до конца свою старую песню.
– Я опять глаз не сомкнул, пока летел сюда. То ли мне чудится, то ли они действительно каждый год сдвигают сиденья на полдюйма теснее? Просто летающая банка сардин, а олух, что сидел рядом со мной, то и дело то вставал, то садился, будто шило у него в заднице. – Он разминал руки так, будто в конце концов врезал этому олуху и они до сих пор болели от этого. – Чёрт возьми, Дуэйн, я знаю, что повторяюсь, но я никак не могу понять, что вы находите в этой стране.
– Это страна моих предков. Ваших, кажется, тоже, насколько я могу судить.
– Может быть, может быть. Но если даже так, то они молодцы, что эмигрировали. – Он поскрёб в затылке. – Одни дороги чего стоят. Якобы основные транспортные магистрали, а узкие, что целка у малолетки. У меня в голове не укладывается, как это от Шеннона досюда четыре часа езды. Четыре часа! А ведь тут навряд ли больше сотни миль с небольшим, а? Да ещё и левостороннее движение! Я бы свихнулся, если бы мне пришлось ехать за рулём самому. Мне даже на заднем сиденье было дурно. Всё время казалось, что мы выскочили на встречную полосу и так далее; нет, правда, лучше закрывать глаза, как только такси трогается с места. Заснуть и видеть во сне Флориду, пока не доедем до отеля.
– Вы опять остановились в «Бреннане»?
– Сила привычки. При этом всякий раз, карабкаясь по этой старой лестнице, я говорю себе, что надо было поселиться в другом отеле. Каждый год я надеюсь, что они, наконец, что-то сделают, отреставрируют там или модернизируют, но ничего подобного, всё та же старая мебель, что и десять лет назад. – Видимо, в этой жизни Джорджу М.Рейли так и не удастся постичь разницу между старой и антикварной мебелью. – Но в этот раз они хотя бы закрыли верхний этаж, фанерой лестницу заколотили, видимо, решили заняться перестройкой. С завтрашнего дня начнётся. Наверное, за весь день не удастся глаз сомкнуть. Конечно, лучше было бы лететь на самолёте ВВС, как раньше. Но теперь всё уже не так. Теперь мне для этого пришлось бы заполнять тысячу формуляров и добывать две тысячи подписей. Вообще с этой бумажной волокитой становится всё хуже и хуже. Радуйтесь, Дуэйн, что вы уже выбрались из этих жерновов, вы себе не представляете. Я хочу сказать, я честно не понимаю, зачем они заставляют нас палить боевыми патронами по бумажным мишеням. Бросаться с шариковыми ручками в атаку на формуляры. Я только и делаю, что пишу докладные, потом пишу отчёты о том, что я писал докладные, а под конец мне ещё приходится кому-нибудь докладывать обо всей этой хренотени. – Он пыхтел и вздыхал, чтобы я уже наверняка заметил, как ему приходится трудно.
– Что нового у нашей старой группы? – спросил я без всякого реального интереса, собственно, лишь потому, что это было частью нашего ритуала.
– Ах, да что там может быть нового? – Так он всегда говорил. – У меня опять новый начальник, с октября. Или с сентября? Может, и с сентября. – Он всерьёз принялся подсчитывать, и я не мешал его мозговой деятельности, следя только за тем, чтобы поглядывать в его сторону с интересом, на самом деле целиком сосредоточившись на еде. – Не знаю, помните ли вы его, генерал-лейтенант Торранс. Он из Нового Орлеана, хороший стрелок, закончил с отличием MOS 8541. Вы должны были знать его по Квантико, такой человек-шкаф…
Я понял, что он хотел избежать атрибута «чернокожий» в описании этой персоны. И я оказал ему любезность: кивнул и с полным ртом буркнул:
– Помню.
Приятно было есть, чувствовать, как желудок наполняется, но вместе с тем я чувствовал, что мой организм с сопротивлением встречает эту субстанцию, которую я в него вводил, с отвращением, коренившимся, казалось, на клеточном уровне. Как будто долгая вынужденная пауза пробудила мои клетки из своего рода шока, в котором они годами терпели поступление этой пищи.
– Впечатляющая карьера, надо сказать. Он постоянно ошивается в Пентагоне, уже обедал с министром обороны и так далее… Но начались какие-то новые веяния. Иногда у меня такое чувство, что я вообще уже не ухватываю некоторые вещи. Торранс такой тип, который всегда плотно закрывает за собой дверь, понимаете? – Рейли потёр ключицу. – И, честно говоря, в последние годы мне больше подходило то, что Миллер сквозь пальцы смотрел на зачёты по физической подготовке. А Торранс настаивает на зачётах так, что я иной раз думаю: ну всё, он решил со мной расправиться. Большой радости я от этого не получаю, вы же понимаете.
Я понимал. Рейли уже не молоденький, в хорошей физической форме он не был никогда, а ведь армия – вся его жизнь. Он предпочёл бы погибнуть в каком-нибудь бессмысленном бою, чем быть отправленным в отставку по состоянию здоровья.
– Кто же будет о нас печься, если не вы? – спросил я, зная, что именно это ему хотелось бы слышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38