Такая задняя дверь была и в доме Бриджит, к ней вела дорожка, вдоль которой стояли мусорный бак и большие растения в кадушках. С виду эта дверь не представляла собой препятствия. Но вопрос состоял не в том, смогу ли я войти – уж это-то я смогу в любом случае; более того, я даже ощутил желание снова проломиться сквозь стену, – а в том, смогу ли я войти, не оставив следов.
Я метнулся через тощий газон и разросшуюся ботву овощных грядок, присел перед дверью на корточки и медленно повёл правой рукой вдоль косяка, прислушиваясь к восприятию прибора, встроенного в последнюю фалангу моего безымянного пальца и изначально задуманного для того, чтобы обнаруживать токовые контуры мин-ловушек. С таким же успехом он годился и для обнаружения охранных систем дома. Но здесь их не было. Я достал один из своих секретных маленьких инструментов, приступил с ним к замку и секунду спустя уже был внутри.
Я очутился на кухне, и пахло в ней странно: запах был застоявшийся, сладковатый и в то же время затхлый. Кухню не мешало бы проветрить, но я тихонько закрыл за собой дверь и осмотрелся, естественно, не включая света. В раковине стояла немытая посуда, чашки, тарелки, кастрюлька. Я ненадолго выключил усилитель остаточного света и заглянул в холодильник. Початая бутылка молока, на маленьком подносе сохло несколько ломтиков колбасы. Всё это не походило на то, чтобы кто-то основательно собирался в долгую поездку. Я закрыл дверцу холодильника и продолжал осмотр. Проверка мусорного ведра под раковиной потребовала недолгого включения карманного фонарика, и после этого мне стало хотя бы ясно, откуда шли эти запахи.
Я продолжил свой путь в гостиную. Я не знал точно, чего я ищу. Какую-нибудь подсказку. Следы борьбы, может быть. Но уютно обставленная гостиная имела прибранный вид. Диван со взбитыми подушками. Телевизор, включённый standby на ожидание сигнала. Стеллаж с книгами, комнатными цветами и коллекцией маленьких керамических ваз. Я спросил себя, побывала ли уже в доме полиция или удовольствовалась тем, что опросила соседей и знакомых. В инфракрасной области, по крайней мере, всё было темно, никто не оставил никаких следов.
Под лестницей, ведущей на верхний этаж, стоял небольшой секретер, на котором стопкой лежали письма и другие бумаги. Место было такое укромное, что я мог воспользоваться карманным фонариком, не опасаясь, что его свет заметят снаружи, но я обнаружил лишь обычные в домашнем хозяйстве счета – ничего, что могло бы насторожить. Но кое-что всё же вызвало мой интерес, предмет, который не бросился мне в глаза, пока я не включил фонарик: портрет мужчины в тяжёлой серебряной рамке.
Это был молодой мужчина с дикими тёмными волосами и дикими тёмными глазами, которого я ещё никогда не видел ни вблизи Бриджит, ни где-либо ещё. Вид у него был мрачный, подбородок воинственно выдвинут вперёд, но в уголках рта всё же можно было вообразить намёк на улыбку. Красивый мужчина. Полный страсти.
И у меня возникло такое чувство, будто этот свирепо смотрящий мужчина того и гляди раскроет рот и спросит: Что это вы делаете в доме моей возлюбленной?
Я был взломщик. Взломщик, склонившийся над личными бумагами в принципе незнакомой ему женщины и светящий фонариком на фотографию чужого мужчины. Я выключил фонарик, выпрямился и огляделся. Будет очень стыдно, если меня здесь застукают; я должен быть осторожнее.
Некоторое время я стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину дома, ощущая его холод, и вдыхая чужой запах. Что я тут, собственно, делаю? Действительно ли мне есть дело до Бриджит и до её исчезновения? Неужто я всерьёз думал, что найду какие-то существенные следы? Неужто я вообразил себе, что смог бы их нащупать после того, как это не удалось сделать здешней полиции, людям, которые знают тут всех и каждого, которым с готовностью дают любую информацию и которые могут прибегнуть к помощи любой государственной организации – лишь потому, что я, чужой в этой стране, незнакомый в этом городе, случайно таскаю в своём теле кое-какие технические игрушки, которые могли быть позаимствованы из фильма про Джеймса Бонда?
Ответ очевиден: нет. А вот чего я действительно хотел – так это оказаться ближе к Бриджит. И я не смог остановить себя в том, что делал.
Поднимаясь по лестнице, я прислушался к своему дыханию и услышал неприметное тихое жужжание пассивно подсоединённых к мускулам ног усилителей. Моя рука скользила по перилам, и поскольку ступени немного скрипели, я двигался так медленно, что мог почувствовать обычно почти неощутимую разницу в подвижности своих рук: со времени операции моя правая рука была хоть и сильнее, но неповоротливее левой.
Маленькая лестничная площадка наверху, три двери. Первая, которую я открываю, ведёт в чулан, где стоят полки с обувью, рядом обшарпанный чемодан, несколько коробок с разными вещами и в середине помещения – пустая сушилка для белья. Пригоршня прищепок рассыпана на полу, как будто кто-то сдёргивал высохшее бельё в спешке.
За следующей дверью была ванная. Зубной щётки не было, и ряды косметики на выступах выказывали отчётливые прорехи. И здесь следы спешки: опрокинутые тюбики и флаконы, ватные палочки на полу, смятое полотенце валяется прямо в луже.
В инфракрасной области: ничего. Если бы я пришёл сюда сутки назад, я бы увидел не больше. Бриджит не настолько задержалась в этой комнате, чтобы оставить заметные термические следы. Она пришла домой, собралась так скоро, как только возможно, и снова ушла куда-то. Почему? Что её к этому вынудило? Всё указывало на то, что она входила в дом уже с твёрдым намерением тут же его покинуть.
Третья дверь. Она вела в спальню. Окно выходило в сад, на высокую каменную стену, и его можно было задёрнуть тяжёлым занавесом из толстого бархата. Слабого света ночника должно хватить.
Одна дверца платяного шкафа стояла широко раскрытой, другая лишь притворена, и пуловеры, платья и брюки валялись на смятой постели. Тёмные, помеченные старой пылью полосы указывали, где лежал маленький чемодан, который перед тем хранился предположительно на шкафу. И здесь во всём была видна лихорадочная спешка, как будто за Бриджит кто-то гнался. Кто-то, кого она знала и боялась.
Я дотронулся до её платья, оставшегося висеть на плечиках. В этом платье я видел её в прошлую субботу, направляясь к доктору О'Ши. Оно было из тёмно-зелёного бархата, украшенное изящной вышивкой и по краям отделанное жёлтой оторочкой. На вешалке оно казалось старомодным и вульгарным, но на ней оно выглядело неотразимо. Я провёл рукой вдоль рукава, ощутил мягкую ткань. Платье ещё пахло ею, казалось мне. Весь шкаф источал её аромат.
За дверью стоял комод, на нём стопками громоздились журналы, поверх которых ещё стояли корзинки с вязаньем, загораживая зеркало. На стене над комодом висели многочисленные фотографии в рамках, частью зернисто-коричневые, старинные портреты старинных людей, частью выгоревшие, плохо сделанные снимки из недавних времён, – все они группировались вокруг большого цветного снимка в белоснежной раме: свадебной фотографии. На ней была Бриджит в подвенечном платье, а в качестве жениха – тот мужчина с секретера на первом этаже.
Внизу висело ещё одно фото её мужа – в чёрной рамке, с траурной лентой поперёк уголка. Этот снимок казался официальным, мужчина был на нём серьёзным, почти скованным. Итак, он мёртв. Что хотя бы объясняло, почему Бриджит всегда одна.
Мой взгляд упал на начатое вязанье из белой шерсти в одной из корзиночек. Маленькие незаконченные ползунки, как я обнаружил, когда поднял их. Только теперь я заметил, что Бриджит на свадебной фотографии была уже беременна. Я смотрел на ползунки, – у них была не довязана спинка, – и почувствовал, что этот крошечный предмет одежды пытается рассказать мне какую-то историю, которую я не понял. Бриджит была беременна – где же ребёнок?
Я положил незавершённое рукоделие назад и решил уходить. То, что я делал, не имело смысла. И вообще я разнюхивал жизнь этой женщины без всякого на то права, позорным образом воспользовавшись для этого бедой.
Я перегнулся через кровать, чтобы выключить ночник. От простыней поднимался запах женственности, неожиданный и интенсивный. Я выпрямился и замер, дрожа в темноте, не в силах шевельнуться. Я не видел темноты, я видел лица. Лица, которые я, как мне казалось, забыл. Ничто не способно вызвать воспоминания с такой силой, как запахи.
Мужчины, которые сделали из меня то, что я теперь есть… не знаю, что их побудило оснастить меня – и только меня, это не было частью проекта – одним особенным имплантатом. Под конец у нас там уже каждый делал что хотел. Возможно, они хотели сделать для меня напоследок что-то хорошее. Возможно, во время операции они потешались, обмениваясь грязными шутками, и хлопали себя по ляжкам, надрываясь от смеха. И от зависти.
Благодаря этому экспериментальному имплантату я был единственным мужчиной в истории человечества, который обладал полным контролем над своим половым органом. Независимо от настроения или физического состояния мне достаточно было только запустить один из своих бионических выключателей, чтобы добиться эрекции, такой прочной и такой продолжительной, какую я пожелаю. Хоть на несколько часов, если захочу.
Но они, кажется, забыли по недомыслию, что я вешу 142 кг и силён как экскаватор и что в момент оргазма контроль над всем этим теряется. Женщине, которая была бы со мной в тот момент, могла грозить смертельная опасность.
И пусть я обладаю способностью, которой могли бы позавидовать все мужчины, но мне ещё ни разу не пришлось воспользоваться ею.
10
Но самые большие потери времени жизни влечёт за собой откладывание на потом. Пропускаешь текущий день и тем самым крадёшь у себя настоящее время, потому что полагаешься на будущее. Самое большое препятствие жизни – ожидание, направленное на следующий день. Из-за него ты теряешь день сегодняшний.
Сенека. О краткости жизни
На следующее утро у моей двери раздался звонок. Я проснулся, наморщил лоб и посмотрел на потолок, спрашивая себя, кому это я понадобился. Но не успел я придумать, как позвонили снова, на сей раз уже дольше и настойчивее, и кто-то крикнул:
– Мистер Фицджеральд?
Голос показался мне смутно знакомым, хотя в эту минуту я и не мог припомнить, кому он принадлежит. Я вывалился из кровати и выдернул халат из-под кучи грязного белья. Один рукав был вывернут внутрь, и пока я его вытаскивал, в дверь начали ломиться.
– Полиция! Откройте!
Теперь я узнал и голос. Сержант, который допрашивал нас после смерти Гарольда Ицуми. Райт или вроде того. Я крикнул:
– Да-да, – шумно двинулся к двери и открыл.
Это был он. В пальто, таком же сером, как и его волосы, он стоял, нагнувшись вперёд, и изучал табличку около моего звонка. Позади него ждали двое мрачного вида полицейских в униформе и машина, водителю которой пришлось постараться, чтобы те сто метров от последнего места на нашей улице, где машина ещё могла развернуться, проехать до моего дома задним ходом.
Сержант выпрямился.
– Кто такая Хелен Магилли?
– Женщина, которая жила здесь до меня, – сказал я.
– А я уж подумал, что вы дали мне неправильный адрес.
– У меня руки не дошли сменить табличку.
– М-да, – сказал он. – Бывает. – Он посмотрел на меня таким взглядом, будто сожалел, что приходится быть официальным. – Мистер Фицджеральд, где вы были вчера вечером между девятью и двенадцатью часами?
Они смотрели на меня, все трое. Я подавил в себе всякое шевеление испуга или сознания вины, лихорадочно соображая лишь, какие я мог оставить предательские следы и что сделал неправильно, и сказал:
– Здесь. Дома.
– Полагаю, свидетелей, которые могли бы это подтвердить, нет.
Я отрицательно помотал головой.
– Не знаю, кто бы мог это подтвердить.
– Понимаю. – Он кивнул, чтобы показать мне, как хорошо он это понимает. – Я должен вас просить последовать за нами, мистер Фицджеральд.
Может, я сорвал на двери какую-то заклейку, вламываясь в дом Бриджит. Мой сенсор мог обнаружить только электричество, но не тонкую полоску клейкой ленты. Однако что привело их к мысли, что это был именно я? Мне казалось, что инфракрасную камеру, если бы она была, я бы учуял. Отпечатки пальцев? Но мои отпечатки пальцев не значатся ни в какой картотеке за пределами Соединённых Штатов. Если я в чём-то ошибся, то срочно надо придумать какую-то убедительную отговорку.
– В чём я подозреваюсь? – спросил я.
– С вами хочет поговорить инспектор. – Сержант Райт пренебрежительно махнул рукой. – Не беспокойтесь, не так всё страшно. Оденьтесь, мы вас отвезём.
– О'кей. Один момент.
Я хотел прикрыть дверь, но сержант быстро сказал:
– Пожалуйста, оставьте открытой. Так, чтобы я мог видеть заднюю дверь. – Он устало улыбнулся: – Только проформа.
Итак, я оставил дверь открытой, пошёл в спальню и оделся в первые попавшиеся вещи. Мой вчерашний тёмный свитер я забросил в дальний угол шкафа, выбрал вместо него клетчатую рубашку лесоруба и, прежде чем выйти, удостоверился, что не забыл в карманах джинсов мой инструмент взломщика. Потом тщательно запер дом, сел на заднее сиденье машины, следуя немым указаниям полицейских, усевшихся справа и слева от меня, сержант сел впереди, и машина тронулась.
– А вы случайно не знаете, о чём инспектор хочет со мной говорить? – сделал я попытку, когда мы выехали из моей узенькой улочки, но Райт даже головы не повернул.
– Это он сам вам скажет.
Я старался дышать спокойно и говорил себе, что в случае необходимости подполковник Рейли прибегнет к связям на дипломатическом уровне, чтобы вызволить меня из любой неприятности. И хотя это было то, чего я всячески стремился избежать, но если уж мне придётся выбирать между комнатой в армейском опорном пункте в Америке и тюремной камерой в Ирландии, я всё-таки выберу опорный пункт.
Однако, к моему удивлению, машина не свернула на Шепель-стрит, а остановилась перед домом доктора О'Ши. Меня попросили выйти и провели мимо суетящихся людей в пластиковых перчатках и с фотоаппаратами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38