Из дверей дома нам навстречу шли мужчины с мрачными лицами и полными ящиками документов. Инспектор Пайнбрук ждал в кабинете, скрестив руки на краю письменного стола, но лишь когда я увидел обведенные мелом очертания на полу рядом с картотекой, до меня стало доходить, что произошло.
– Доктор О'Ши?.. – Мой голос не был похож на мой голос. Он был такой, будто меня кто-то душил.
Левая бровь Пайнбрука поползла вверх.
– Да, – кивнул он. – Дело худо.
В середине мелового очертания расплылось большое тёмно-бурое пятно, на стене рядом виднелись мелкие тёмно-коричневые пятна и размазанный книзу грязный след, дающий простор самой мрачной фантазии.
Я что-то сказал, но не помню, что именно.
– Одна из его помощниц обнаружила его сегодня утром, около семи, – сказал Пайнбрук. – Мёртвого. Застреленного. Несколькими пулями, как и американца в отеле. Почерк тот же. Кажется, даже тип оружия тот же.
Я слушал лишь вполуха.
– И когда это произошло? Вчера вечером, судя по тому, о чём меня спрашивал сержант, так?
– Наш врач считает, что между девятью и одиннадцатью часами вечера.
Я кивнул и сказал не раздумывая:
– В девять часов он мне ещё звонил.
– Я знаю, – сказал инспектор удовлетворённо. – Вы даже были последним, кому он звонил. – Он поднял кончиками пальцев трубку, нажал на кнопку повтора набора и показал на дисплей: – Ваш номер. Это навело меня на мысль пригласить вас сюда. – Он осторожно положил трубку и обстоятельно вытер с пальцев остатки пудры, которую, видимо, использовали для того, чтобы сохранить на аппарате отпечатки. – Могу я вас спросить, по какому поводу он вам звонил?
Меня бросило в жар. Сказать правду я, естественно, не мог ни при каких обстоятельствах.
– Раны, которые он зашил мне позавчера вечером, – вспомнил я подходящую отговорку. Я показал свою правую руку, немного задрал рукав, чтобы было видно повязку на предплечье. – Он хотел знать, как они заживают.
– Хотел бы я, чтобы мой домашний врач был таким же заботливым, – хрипло пробурчал Пайнбрук и поскрёб себе левую сторону груди. – Этот костоправ не способен даже заметить, что у меня сердечный стимулятор. Всякий раз меряет мне пульс и удивляется, какой он ровный.
– У вас уже есть какие-то предположения, кто это был? – спросил я. Моё сердце колотилось так бешено, что я попытался активировать транквилизатор.
Инспектор издал какой-то рык.
– Картина такая, будто наркоман искал дурь. В соседней комнате взломан шкаф с сильнодействующими средствами и опустошён подчистую, все ящики перерыты, будто кто-то искал деньги, и так далее. Как в кино.
Я не поверил своим ушам.
– Наркоман?
– Я сказал, картина такая, – поправил меня Пайнбрук. – Я не сказал, что я в эту картину верю. Это была бы история, о какой я впервые слышу за пределами Дублина.
В моём рассудке с мучительной медлительностью поворачивались ржавые зубчатые колесики. Я огляделся, пытаясь понять. Вот на стене световой аппарат для просмотра рентгеновских снимков, на нём ничего нет, кроме крошечного клочка бумажки, застрявшего на прищепке. Оборванный кусочек наклейки.
– И во что вы верите! – спросил я, незаметно включая телескопическое зрение. На клочке несколько тёмных пятен. Буквы, «…тиль», – прочитал я.
Можно было держать пари, что на наклейке было написано Джон Стиль. На световом аппарате висели мои рентгеновские снимки, и кто-то их в спешке сорвал.
– Во что верю я? – начал рассуждать инспектор. – Я верю, что кража наркотиков инсценирована. Я верю, что убийца – человек, который обычно ошивается в крупных американских городах, где такие преступления куда привычнее, чем здесь, в глубокой провинции графства Керри, чёрт побери!
Я поднял взгляд. Его бронзовые глаза проницательно смотрели на меня.
– Но вы же не подозреваете меня, нет? – спросил я.
Он закашлялся, похлопал себя по груди.
– В этом маленьком провинциальном городишке, мистер Фицджеральд, – сказал он с астматическим придыханием, – где последнее убийство случилось много лет назад, вдруг в течение двух дней совершается два жестоких убийства. И оба раза вы, что называется, оказываетесь вблизи. Вам не кажется, что это должно насторожить криминалиста?
– Я не имею к этим убийствам никакого отношения, – сказал я.
– Может быть. In dubio pro reo, от сомнений – к истине. Но, – он закашлялся ещё раз, достал платок, вытер им рот и потом принялся его с омерзением рассматривать, – мне надо выйти отсюда. Запах медицинских кабинетов для меня непереносим. Я не понимаю, как можно целый день выдержать в такой вони.
Мы вышли наружу. За дверью свистящий звук из его дыхания ушёл.
– Наш компьютер знает о вас немало интересных вещей, мистер Фицджеральд. То есть, – поправился Пайнбрук, – не знаю, действительно ли вы настолько интересны, поскольку эти сведения он не выдаёт, а отсылает меня в министерство внутренних дел, в такой отдел, о существовании которого я до вчерашнего дня даже не знал. – Он бросил скептический взгляд в небо, на котором массы тяжёлых туч куда-то снова спешили. – Могу я вас спросить, какого рода эта программа защиты свидетелей?
– Об этом мне бы не хотелось распространяться, – сказал я, и на сей раз, в виде исключения, это была чистая правда.
– Понятно, – кивнул инспектор. – Такого рода программа. – Он задумчиво склонил голову, и я бы многое отдал за то, чтобы узнать, о чём он думает. – Как бы то ни было, – продолжил он после долгой паузы, – я всё же должен настаивать на том, чтобы вы пока не покидали город.
– Я и не собирался это делать.
– Тем лучше, – сказал он и принялся рыться в глубоких карманах своего пальто. – И вот ещё о чём я хотел бы вас попросить…
Конец его фразы так надолго завис в воздухе в неопределённости, что я пришёл ему на помощь встречным вопросом:
– Да-да?
– …Чтобы вы дали мне знать, если заметите в своем окружении что-то необычное. – Он, наконец, нашёл то, что искал, и протянул мне свою карточку. – По какому-нибудь из этих номеров вы меня достанете в любое время. К большому сожалению моей жены, кстати сказать, но в серьёзном случае вы не должны принимать это во внимание.
– Спасибо. – Карточка была мятая и имела такой вид, будто её отпечатали на плохом ксероксе. Я сунул её в карман. – И что вы понимаете под словом необычное?
Пайнбрук подвигал плечами, поправляя своё пальто.
– Незнакомцы, которые привлекут ваше внимание. Люди, которые за вами наблюдают. Звонки, при которых никто не подаёт голоса. Вот это и есть необычное.
Мужчины с лицами, лишёнными выражения, и разговорами по мобильному телефону, к примеру.
– Честно говоря, для меня и нормальный-то звонок – нечто необычное, – сказал я.
– Мистер Фицджеральд, я постоянно надеюсь, что мои нехорошие предположения – всего лишь нехорошие предположения. Но, как я уже упоминал, мне приходится считаться с тем, что de facto вы связаны с обоими убийствами. Мне будет очень неприятно, если следующим мёртвым, лежащим передо мной, окажетесь вы. – Инспектор помахал одному из своих сотрудников, подзывая к себе, и рассеянно кивнул мне: – Желаю вам хорошего дня.
И с этими словами он оставил меня, никому другому я тоже не понадобился, так что я пожал плечами и зашагал прочь.
Выйдя на улицу, я издали увидел отъезжающий почтовый фургон, и это навело меня на мысль ещё раз попытать счастья у Билли Транта.
– А, мистер Фицджеральд! – Билли в заднем помещении двигал контейнер на колёсах с пакетами всех размеров и сортов. – Хорошие новости! Сегодня он здесь, ваш пакетик с дрессированными цирковыми блохами. Сейчас я только отсортирую то, что нужно отправить дальше…
– Я не спешу, – крикнул я ему.
Итак, я ждал, машинально ощупывая неровности и засечки старого деревянного почтового прилавка, прислушивался к звуку перебрасываемых пакетов, падающих то грузно, то с полым шорохом, и пытался представить, что значит всё то, что происходит вокруг меня.
Естественно, это был никакой не наркоман. Кто бы ни был убийцей доктора О'Ши, всё дело заключалось в моих рентгеновских снимках. Только – откуда он об этом узнал? В конце концов, мне уже казалось, что все загадки сводились к одной: какими такими документами, которые он собирался мне показать, располагал Гарольд Ицуми?
– Мне очень жаль, – сказал Билли, выходя из сортировочного помещения с моим пакетом в руках и огорчённо качая головой. – Так долго заставил вас ждать – и зря.
– Почему же зря? – удивился я.
– Когда разгружали почту, я его сразу заметил и всё время думал, что это ваш пакет. – Билли положил его передо мной. Она была тех же размеров, из того же картона с гофрированной прокладкой, на ней была та же синяя полоса с логотипом производителя упаковки, некоего Пита Паккера, Питтсбург, он был оклеен такой же лентой и так далее – но адресован был не мне, а кому-то в Баллиферрайтере. На месте адреса отправителя красовался штамп торгового дома по рассылке товаров для художников.
– И этот пакет гораздо легче, чем ваши цирковые блохи, – сказал Билли, протягивая мне его. Он действительно был лёгкий, и в нём что-то шелестело, как ткань, если его двигать.
– А для меня в самом деле ничего? – спросил я, возвращая ему пакет.
Он отрицательно покачал головой.
– Я всё обыскал, честно. Да не так уж там и много.
Я посмотрел на часы. У меня ещё оставалась одна баночка концентрата и ровно три часа, чтобы её употребить.
– Но вы можете, – пришло в голову Билли, – написать заявление на розыск. – Он услужливо вытянул из бумаг запылившийся, растрёпанный по краям формуляр. Видимо, необходимость в розыске пропавших без вести посылок возникала не так часто. – Вот. Наверху напишите отправителя и день, когда пакет был отправлен, а вот в этой графе укажите, что содержится в посылке, в вашем случае цирковые блохи…
Я отрицательно покачал головой.
– Не угадали, Билли.
Он беспомощно улыбнулся мне. Не очень красивая у него улыбка. Как только этот молодой человек попадёт в руки зубному врачу, так сразу получит полную искусственную челюсть, а кто-нибудь в его медицинской страховой компании получит сердечный приступ. Я вернул ему формуляр.
– Спасибо за старания. Но я думаю, это ничего не даст.
– Может, придёт завтра.
– Да, может.
Когда я вышел из почты, меня уже не удивляло, что они снова были здесь, мужчины с телефонами возле уха. Идя вниз по Мейн-стрит, я чувствовал их взгляды, как удары ножа в спину, и самоуговоры, что это ощущение воображаемое, не помогали мне.
Дома я ел свой концентрат, хотя не был голоден. Но в полдень кончился срок его годности, и было совершенно неясно, когда теперь я получу пополнение запасов. Надо позвонить Рейли, решил я, промывая опустошённую баночку разбавленной кислотой. Ещё сегодня, решил я, выбросив баночку в ведро и, как обычно, на несколько минут пустив воду в слив, чтобы кислота не разъедала трубы.
Но в Вашингтоне, столице моей могущественной родины, было ещё слишком раннее утро. Я использовал это время, чтобы почитать, что же Сенека говорит о времени. Он говорит, что нам даётся в жизни совсем не мало времени, просто мы слишком много его транжирим. Он использовал сравнение с королевской казной, которая, если попадёт в руки мота, утечёт у него сквозь пальцы, тогда как умеренное состояние в надёжных руках хорошего управляющего может принести неплохой доход.
Это опять было одно из тех мест, из-за которых книга тяжелела у меня в руках. Я опустил её, вперился в стену и чувствовал, что это писано про меня. Подростком я был рослым, сильным и здоровым. Рослый я и сейчас, сильный я прямо-таки нечеловечески, но из-за этого я и стал калекой. Я разглядывал свою правую руку и пытался представить себе, что кости, которые когда-то в ней были, теперь давно истлели, сгнили в какой-нибудь куче медицинских отбросов. Но, к счастью, силы моего воображения на это не хватало.
Я вспомнил доктора О'Ши. Как он был зачарован, обследуя моё тело! Как ужас в его лице мешался с выражением восторга, когда он рассматривал первые мои рентгеновские снимки! Теперь он мёртв, как раз эти снимки его и погубили, судя по всему. То есть он погиб из-за меня. Мне вообще не следовало втягивать его в это дело.
Я тогда несколько недель пытался жить с моим неожиданно окаменевшим безымянным пальцем, но это с каждым днём давалось всё труднее. Что-то надо было делать, и по возможности такое, что не включало бы в себя обратную транспортировку в Госпиталь Железного Человека.
Хотя мне было ясно, что это в принципе техническая проблема, я спросил у миссис Бренниган совета насчёт врача. Она и назвала мне доктора О'Ши, но с колким выражением лица добавила, что ходит много слухов… Когда я клюнул на её наживку, она мне рассказала, что доктору приписывают многочисленные тайные любовные приключения, и заверила меня, что ей известно из надёжных источников, что это не только сплетни.
Я думаю, это всё и решило. Человек, который умеет хранить тайны. Я решил рискнуть.
В один из следующих вечеров я улучил момент, когда он остался один в своей приёмной. Он был не в восторге, что ему помешали так поздно, но ощупал мой палец, и в нём проснулся интерес.
– Как-то странно на ощупь, – сказал он. – А что вы с ним, собственно, сделали?
На что я спросил:
– А что, собственно, включает в себя понятие врачебная тайна!
Так всё началось.
И теперь всё кончилось.
Мы растрачиваем нашу жизнь, потому что нам кажется, что мы будем жить вечно, говорит Сенека. Поэтому один день у нас ничего не стоит; мы всегда устремляем взор вдаль, на будущие цели, отсылая себя к тому, что будет когда-то, в один прекрасный день, и тем самым похищаем у себя день сегодняшний, который, однако, есть единственная действительность. Самые большие потери времени влечёт за собой откладывание на потом…
С редкостной ясностью я осознал, что именно это я как раз и делал. Книга захлопнулась будто сама по себе, моя рука отложила её в сторону будто сама по себе, я встал, наполненный решимостью, которая давала чудесное ощущение силы, ярости и жизни, пошёл к телефону и набрал номер кабинета Рейли. Секретарша соединила меня с ним, и Рейли был явно ошеломлён, услышав мой голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38