– Это я виноват.
– Виноват? В чём?
– Что они приставали к тебе. Или, скажем так, из-за меня всё началось. Меня спросили, кто за кого предположительно будет голосовать, и я просто сказал, что знал.
Ганс-Улоф почувствовал, как в нём поднимается волна возмущения.
– Но ты не имел права этого делать!
– Ганс-Улоф…
– И кому? Кому ты это сказал?
Боссе поднял руку.
– Погоди. Сейчас я всё объясню. Знаешь, как я вижу эту ситуацию? Как было когда-то в школе. Когда нам было по шестнадцать-семнадцать лет, по всему классу проходила демаркационная линия, она разделяла посвященных и наивных. У одних уже был секс, у других нет. Более того, они даже не знали, что творится по другую сторону линии. Некоторые даже вообще не знали, что секс существует.
Ганс-Улоф почувствовал себя неуютно. По делению Боссе он однозначно оказался бы в числе последних. Первый секс у него состоялся с его собственной женой, и с тех пор как она погибла, секс снова исчез из его жизни.
– Я не вижу, какая здесь связь.
Боссе взял Ганса-Улофа за плечи и повернулся вместе с ним так, что перед ними оказалась вся парковочная площадка.
– Ты ведь знаешь машины своих коллег или нет? Знаешь, кто ездит вон на том «мерседесе»?
– Да. Ульрик.
– А чей новенький зелёный «вольво» вон там, с кожаными сиденьями и прочим шиком?
– Бьёрна, да?
– Правильно. А вон та ржавая развалюха, которая несколько веков назад, возможно, и была «фиатом»?
– Ларса.
– Хорошо. А теперь вспомни, кто во время голосования поднял руку за Софию Эрнандес Круз, и посмотри, на каких машинах они ездят.
Ганс-Улоф сделал так, как ему было предложено. С таким чувством, будто у него под ногами разверзается земля, он понял, что, за исключением Мариты Аллинг и его, практически все, кто голосовал за Софию Эрнандес Круз, ездят на дорогих новых автомобилях.
– Это неправда, – вырвалось у него.
– Это правда, – сказал Боссе Нордин. – Ты сам это знаешь. На заработки учёного такие машины позволить себе нельзя.
Гансу-Улофу вдруг стало трудно дышать.
– Они что, взяточники? Все?
– Добро пожаловать в действительность. Добро пожаловать в клуб посвященных.
– Но… Боссе, как это может быть? А ты? Твои биржевые советы? Что, всё враньё?
– Тщетные попытки вернуть себе независимость.
Ганс-Улоф почувствовал потребность сесть. Нет, лучше всего лечь. Он пошарил по карманам в поисках таблеток, но они были далеко, в ящике письменного стола.
– И как давно уже это длится?
– Годы, – просветил его клеточный физиолог. – Позволь мне не считать, сколько именно.
– Но как же так? Я имею в виду… Деньги ведь не всё. Ведь мы ученые, Боссе, я тебя умоляю. Как же так?
– Начиналось это безобидно. Такие вещи всегда начинаются вполне безобидно, знаешь? Они прощупывают тебя, промеряют, как далеко ты готов зайти, манят тебя через один порог, потом через другой. Сперва это приглашение сделать доклад, это не вызывает никаких подозрений, абсолютно корректно. Разве что номер в отеле немного роскошнее, чем обычно, и билет на самолёт первого, а не бизнес-класса, но такое ведь нетрудно вытерпеть, не так ли? В какой-то момент ты вдруг уже и главный докладчик, удивляешься, но тоже сносишь. Гонорар за доклад такой, что перехватывает дыхание, а вечером ты случайно разговариваешь с налоговым адвокатом, который вроде как неосторожно выбалтывает тебе секрет, что надо быть идиотом, чтобы постоянно помнить о налогах. И на следующий день устроители предлагают тебе большую часть гонорара выплатить наличными и без квитанции, инвестировать гонорар в Люксембург или Гибралтар, в некоторые фонды и акции и так далее, и ты киваешь и говоришь «да», и у тебя возникает чувство, что, наконец, и ты вошёл в узкий круг, что ты один из тех, кто знает, как стать хозяином жизни…
Ганс-Улоф отказывался верить своим ушам.
– И потом?
– Долгое время все шло хорошо. И не причиняло неудобства. Время от времени надо было написать любезный отзыв, о'кей, но банковский счёт в Швейцарии растёт, разве плохо? Требуется маленькая доверительная информация в своём кругу? Плевать на предписания, если следующий доклад состоится в Таиланде. – Боссе замолк, задумчиво кивая. – Всё это детская игра, естественно. В принципе, мне с самого начала было ясно, что это их долгосрочная программа – купить Нобелевскую премию.
– Их? – задал Ганс-Улоф вопрос, который давно уже пора было задать. – Кто это они ?
– «Рютлифарм», естественно. Швейцарская фирма, занимает ту же нишу, что некогда «Хоффманн-Лярош», только «Рютлифарм» сравнительно небольшое предприятие, над которым висит постоянная опасность быть поглощённым одной из крупных фирм. «Пфицер», «Мерк», «Глакско» – они все стоят на низком старте, с кассой, превышающей военные бюджеты иных стран. Другими словами, «Рютлифарму» требовалась долгосрочная стратегия, чтобы поднять свой биржевой курс.
– Нобелевская премия.
– Я полагаю, это центральная часть всей стратегии. Я следил за курсом. Он вырос на тридцать два процента с момента объявления. В пересчёте на рыночную капитализацию это… я не знаю, но миллиарды точно. И теперь «Рютлифарм» стоит на ногах так прочно, как никогда. И это наверняка лишь начало.
Ганс-Улоф ощутил в глубине утробы чёрное, бездонное чувство, которое могло быть только жутким страхом. Значит, Кристина и он втянуты в махинации, в которых замешаны миллиарды. Это объясняло ту безоглядную решимость, с какой действовали неизвестные.
И это заставляло бояться худшего, что могло быть.
– Всё это имеет отношение и к катастрофе в Милане, не так ли? – в страшной догадке спросил Ганс-Улоф. – Те трое тоже стояли в списке на расплату?
Боссе кивнул.
– За неделю до выборов недоставало ровно одного голоса для верного результата.
Как раз вовремя Ганс-Улоф сообразил, что и с Боссе ему нужно сохранять видимость. Он не мог сейчас доверять никому, ради дочери он был вынужден носить эту страшную тайну в себе.
– Деньги правят миром, да? – сказал он в слабой попытке как можно скорее свернуть разговор. – Вот и до нас они добрались.
Его приземистый коллега, казалось, вздохнул с облегчением, что разговор обошёлся без тяжёлых последствий.
– Таков ход вещей. Бессмысленно ему противостоять.
– Да, – кивнул Ганс-Улоф. – Бессмысленно. Ты прав.
– И всё равно мы должны пойти выпить, – сделал Боссе ещё одну попытку. – Лучше всего перед моим отпуском. – Боссе Нордин каждый год брал свой отпуск так, чтобы вернуться незадолго до Нобелевских торжеств.
Ганс-Улоф отмахнулся.
– Дай мне немного времени всё это переварить.
Отчётливо почувствовав, что Боссе недоволен таким ответом, он предложил перенести их совместный вечер на нобелевскую неделю, с этим предложением его собеседник наконец согласился, и они разошлись по своим кабинетам.
Глава 13
Какими бы шокирующими ни были откровения Боссе в первый момент, в принципе они лишь подтвердили то, что Ганс-Улоф подозревал с момента голосования, с появления человека с широко расставленными глазами: Каролинский институт давно уже не был тем тибетским раем Шангри-Ла, не затронутым мировым злом, за какой Ганс-Улоф его принимал, хотел принимать. Невинность была потеряна, и в нормальных обстоятельствах он скорбел бы об этом. Но обстоятельства не были нормальными.
Шли дни, выстраивались в ряд недели, и октябрь миновал. Ганс-Улоф дни напролёт работал с одержимостью человека, который хочет забыться в работе, а вечерами и в выходные дни он стерёг свой телефон. Минуты, которые он время от времени мог провести в беседе с Кристиной, были единственными, когда чувство подавленности немного отпускало его. У неё всё было хорошо. Ей давали есть и пить и регулярно свежее бельё, в её распоряжении был отдельный туалет и душ, множество книг и кассетный магнитофон с музыкой, и её охранники были профессионалами, которые никогда не показывались ей без чёрной маски. Ганс-Улоф цеплялся за эту надежду: что он имеет дело с профессионалами, которые просто выполняют свою работу, причём настолько хорошо, что потом не понадобится устранять свидетельницу.
Но похищение – для жертвы ни с чем не сравнимая, исключительная ситуация, и чем дольше она длится, тем тяжелее её душевные последствия. Ганс-Улоф замечал изменения в том, что рассказывала Кристина, и в тоне, каким она это делала. Вначале они были незаметны, а потом становились всё отчётливее. Она не только смирилась со своим положением, но даже свыклась с ним. Она рассказывала, что один из охранников по её просьбе принёс ей кассету с записями её любимой группы – Ганс-Улоф был не в состоянии даже понять название этой группы, не то что запомнить. Она уже беспокоилась о людях, которые её охраняли, и с сочувствием вникала в их проблемы. Довольно скоро она перестала употреблять слово «охраняют», а говорила, что эти люди «заботятся о ней». И наконец, она начала говорить «мы». «У нас тут стало холодно ночами», – говорила она, например, и Ганса-Улофа брала оторопь.
Свою ли дочь он получит назад, когда ему вернут Кристину?
Он уже слышал о таком феномене, поэтому смог почитать о нём подробнее. По иронии судьбы, он назывался в мире психологии стокгольмским синдромом – после наблюдений, сделанных в 1973 году над четырьмя заложниками, которые во время налёта на банк в Стокгольме оказались во власти грабителей. Заложники с течением времени, вопреки всем ожиданиям, прямо-таки солидаризовались со своими тюремщиками, после освобождения просили для преступников помилования, а одна заложница, молодая женщина, в конце концов даже обручилась с одним из бандитов. Этот феномен наблюдался не один раз, и он всё ещё ждал своего окончательного объяснения, несмотря на многочисленные научные теории и исследования.
Телефон стоял на столике перед диваном, и рядом с ним лежал календарь, на котором Ганс-Улоф зачёркивал дни. Не прошло ещё и половины срока. Начался ноябрь, но до десятого декабря, до вручения Нобелевской премии, всё ещё оставалось больше шести недель.
И с каждой неделей Кристина отдалялась от него всё дальше.
В эти дни он снова столкнулся с Маритой Аллинг, и она спросила, спасла ли его костюм чистка на Сергельгатан и сколько это стоило.
– У меня заведено рассчитываться со всеми долгами до начала нобелевской недели.
Ганс-Улоф сказал, что находит этот принцип похвальным, но пока что просто не выходил в город.
– Хотите, я сама это сделаю? – предложила она. – Ведь это моя вина. Если вы мне завтра привезёте костюм, я улажу всё остальное.
Такое предложение Ганса-Улофа не устраивало. Нет, он сам обо всём позаботится.
– Но не затягивайте с этим. Пятна въедаются тем сильнее, чем дольше держатся.
Ганс-Улоф пообещал больше не медлить ни одного дня.
Поскольку в любой момент он мог снова встретить Мариту, а в следующий раз обязался предъявить ей счет за чистку, чтобы она успокоилась, в тот же день он закончил работу на несколько часов раньше, поехал домой, взял костюм, который всё это время пролежал, небрежно переброшенный через спинку стула в спальне, и снова поехал в город. Он оставил машину на многоэтажной парковке на Мастер-Самюэльсгатан, откуда до Сергельгатан было рукой подать.
Между Сергельгатан и Свсавэген высились пять серебристых высотных домов, построенных, судя по виду, в семидесятые годы. Нижние этажи высоток соединялись между собой, образуя сквозной пассаж. Там Ганс-Улоф и нашёл столь горячо рекомендованную Маритой Аллинг чистку, которая, на его взгляд, ничем не отличалась от любой другой чистки, с какой ему приходилось когда-либо иметь дело. Толстая женщина за прилавком так же скучающе приняла его костюм, и её манеры не внушали никакого доверия к этой чистке.
– Мне нужен будет счёт, – сказал Ганс-Улоф, когда она обшаривала мясистыми пальцами карманы пиджака.
– Получите, когда будете забирать, – ответила она и что-то протянула ему под нос. – Вот. Забыли в костюме.
Это оказалась визитная карточка. Некоего Бенгта Нильсона, журналиста «Svenska Dagbladet».
Странно. Разве он не разорвал её на кусочки?
– Откуда это у вас? – спросил он. Женщина указала на карман пиджака.
– Вот тут было.
Журналист сунул ему свою визитную карточку в нагрудный карман, это он помнил. Неужто при этом он тайком сунул ещё одну карточку в другой карман? Выходит, так.
– Спасибо, – сказал он. Бенгт Нильсон. Отчаянный парень.
Женщина подвинула ему купон.
– В четверг, – равнодушно сказала она.
После этого Ганс-Улоф немного побродил по пассажу. Он был красиво отделан, с чёрно-белым узором на мраморном полу, и кофейня в одном из проходов приглашала передохнуть, предлагая по специальной цене кофе с шоколадным пирогом. Почему бы нет? Время у него было, и уж если кто и имел право немного перевести дух, так это он. Он выбрал себе толстое «брауни» и капуччино, расплатился и опустился со своим подносом за столик. Отпил первый глоток, наслаждаясь тем, что впервые за последние недели никуда не торопится, ничего не планирует и может потратить несколько минут бесцельно и бессмысленно.
Пирожное «брауни» было вкусное. Ганс-Улоф жевал и глядел по сторонам.
И вдруг увидел мужчину с широко расставленными глазами.
На сей раз он был не в форме полицейского. На нём была серая куртка и чёрная вязаная шапочка, которая преобразила бы его до неузнаваемости, если бы не эти расставленные глаза, которые не спутаешь ни с какими другими. Он быстро шагал вдоль пассажа, погружённый в мысли, и спешил. Кажется, он не заметил Ганса-Улофа. Кажется, он вообще не смотрел по сторонам.
Ганс-Улоф пригнулся над своей чашкой, сделал глоток, искоса провожая глазами человека, который хотел купить его голос за три миллиона крон.
Откуда он мог здесь взяться? Неужто из-за него? Нет, непохоже. Это случайная встреча и, может быть, шанс!.. Ганс-Улоф подождал, когда мужчина скроется в следующем проходе, потом вскочил, оставив на столике пирожное и кофе, схватил свой шарф и кинулся догонять.
Шаги, шаги – они громко отдавались у него в ушах, когда он гнался за этим человеком. Тот ведь мог в любой момент обернуться, заметить его, и что тогда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61