— Аркаша, — она зажмурила глаза и закрыла их руками.
— Гляди.
— Аркаша, — она не отнимала рук от глаз. — Да, да, здесь жила Валерия. Поставь ее обратно в коробку.
— Валерия?
— Валерия Давидова.
— С…
— С Костей Бородиным и Кервиллом.
— С американцем по имени Джеймс Кервилл?
— Да.
— Ты их здесь видела?
— Кервилл постоянно прятался здесь. Валерия здесь бывала, без нее я сюда не приходила.
— Ты не ладила с Костей?
— Да.
— Что они делали в этом доме?
— Делали ларец, ты о нем знаешь.
— Для кого? — Аркадий замер, чувствуя, что она колеблется.
— Для Осборна, — наконец ответила она.
— Какого Осборна?
— Джона Осборна.
— Для американского торговца пушниной по имени Джон Осборн?
— Да.
— Они говорили тебе, что делают ларец для Осборна?
— Да.
— Это все, что они делали для Осборна?
— Нет.
— Заходила ли ты в сарай позади дома?
— Да, один раз.
— Ты видела, что они привезли Осборну из Сибири?
— Да.
— Пожалуйста, повтори свой ответ. Ты видела, что они привезли Осборну из Сибири?
— Я тебя ненавижу, — сказала она. Аркадий выключил лежавший на дне коробки портативный магнитофон и повернул голову на место. Ирина опустила руки. — Теперь по-настоящему ненавижу.
Вошел ожидавший за дверью Лебедь.
— Он отвезет тебя в город, — закончил разговор Аркадий. — Оставайся у него. Не заходи ко мне домой — опасно. Благодарю за содействие в расследовании. А теперь лучше уезжай.
Он надеялся, что она поймет и захочет остаться. Тогда бы он взял ее с собой.
Она задержалась в дверях.
— Я слыхала, что рассказывали про твоего отца, генерала, — сказала она. — Его называли извергом, потому что во время войны он в качестве трофея отрезал уши у немца. Однако о нем не говорили, что он хвастался целой головой. По сравнению с тобой он ничто.
Она вышла. В последний раз Аркадий увидел ее уже в ехавшей по грязной дороге машине Лебедя, дряхлом «ЗИСе».
Аркадий пошел на задний двор мимо уборной к железному сараю, который он отпер одним из ключей убитых. Когда он входил, что-то коснулось его лица, — в центре потолка была закреплена планка, с которой свисал легкий шнур. Он потянул шнур, и в сарае стало светло как днем от множества мощных ламп. На стене он обнаружил часовой механизм. Вращая стрелку, он услышал слабое тиканье и заметил едва уловимое перемещение ряда ламп. Часовой механизм за двенадцать часов поворачивал планку почти на 180 градусов, имитируя восход и заход солнца. Еще один шнур тянулся к двум ультрафиолетовым лампам. В сарае не было ни одного окна.
Остатки круглого кирпичного горна давали представление, чем раньше служил сарай. На полу валялись спекшиеся от ржавчины груды отливок и железного лома. Свободное пространство во всю длину сарая занимали две клетки. Каждая разделена деревянными перегородками на три отсека, в каждом отсеке деревянная конура. Бока и верх клеток обтянуты проволочной сеткой. На уровне пола сетка закреплена камнями и цементом, так что не выбрался бы самый юркий и настойчивый зверек.
Между двумя клетками скамья, вымазанная кровью и рыбьей чешуей. Под скамьей Аркадий нашел молитвенник. Он представил себе пару таких непохожих людей, как Джеймс Кервилл и Костя Бородин, охраняющих и кормящих свою тайну. Представил Кервилла, занятого святой молитвой, тогда как Костя гонял излишне любопытных.
Он зашел в клетку, собрал с проволоки тонкие волоски и поднял с полу катышки помета.
Вернувшись в дом, он наполнил пустую сумку вещами из рундучков. Когда он ставил сумку на стол, то опрокинул шляпную картонку и голова выкатилась наружу. Это была собранная на шарнирах лишенная всяких черт гипсовая голова без глаз, бровей и рта — всего лишь краска и грубые очертания лица, накрытые париком. Этим манекеном Андреев пользовался на занятиях. Когда Аркадий поднял голову, чтобы уложить ее обратно, половинки лица распахнулись и на него злобно глянул обнаженный череп.
От андреевской реконструкции головы Валерии остались лишь розовая пыль да запах жженых волос на даче Ямского. Андреев подтвердил, что насчет головы ему звонил сам Ямской и прислал за ней рябого. В известном смысле уничтожение андреевского шедевра развязало руки Аркадию — только тогда он решил воспользоваться манекеном. Он никогда не решился бы показать Ирине подлинную реконструкцию, так же как был уверен, что у нее не хватит сил посмотреть на нее. Эта блестящая мысль родилась у него с отчаяния. Он ее обманул. Спас и потерял ее.
Входя в вестибюль «Украины», Аркадий заметил выходившего из лифта Ганса Унманна. Аркадий уселся в кресло и поднял брошенную газету. Он видел сообщника Осборна впервые. Немец был что огородное пугало — тонкие губы, костлявая фигура, под шляпой коротко постриженные светлые волосы. Из тех, кто взглядом приводит в замешательство стоящих на его пути людей. Слишком нахален, чтобы быть опасным, как Осборн или Ямской. Проводив его глазами, Аркадий бросил газету и протиснулся в лифт.
Он не ожидал никого увидеть в номере и был весьма Удивлен, увидев сидящего за столом Фета с направленным на него пистолетом.
— Фет! — рассмеялся Аркадий. — Извините. Совсем о вас забыл.
— Я думал, что возвращается он, — сказал Фет. Его так трясло, что пришлось положить пистолет обеими руками. На бледном от страха лице неизменные очки в стальной оправе. — Он ждал вас. Потом ему позвонили и он убежал. Он вернул мне пистолет. Я чуть было не выстрелил.
Кругом перевернутые стулья, открытые ящики, повсюду разбросаны стенографические записи и ролики магнитной пленки. Давно ли, подумал Аркадий, они с Пашей и Фетом роскошествовали в этом номере? А поселил их здесь Ямской. Есть ли здесь микрофон? Слушает ли их кто-нибудь? Не важно — он не намерен здесь долго оставаться. Он порылся в разбросанных по полу записях и пленках и убедился, что все относящееся к разговорам Осборна и Унманна исчезло. За исключением записи разговора Осборна с Унманном второго февраля, которую Аркадий носил с собой.
— Он ворвался и стал здесь распоряжаться. — К Фету возвращался цвет лица. — Он меня не выпускал. Думал, что я предупрежу вас.
— Вы бы этого не сделали.
В разбросанных бумагах Аркадий нашел голубую книжечку с действующим расписанием воздушных рейсов, оставшуюся в номере от прежних обитателей. Все международные рейсы совершались из аэропорта «Шереметьево». Накануне Первого мая был всего один вечерний рейс авиакомпании «Пан Америкэн». Значит, Осборн и Кервилл полетят одним самолетом.
На столе валялся вскрытый пакет из Министерства торговли от Евгения Менделя. В нем была фотокопия постановления о награждении его труса-отца и, чтобы не оставалось никаких сомнений, был приложен скучный подробный отчет о героическом подвиге Менделя-старшего, подписанный и датированный 4 июня 1943 года. Неудивительно, что Унманн только вскрыл пакет, взглянул на него и бросил на стол. То же собирался сделать и Аркадий, если бы, вопреки разрушительному действию времени и несовершенству множительной машины, не разглядел на последней странице драгоценную подпись проводившего расследование младшего лейтенанта А.О.Ямского. Итак, молодой младший лейтенант Андрей Ямской, ему тогда, наверное, не было и двадцати, познакомился с молодым представителем американской дипломатической службы больше тридцати лет назад и уже тогда покрывал его.
— Вы, видно, не слышали, — забросил пробный шар Фет.
— О чем?
— Час назад прокуратура объявила по городу о вашем розыске.
— В связи с чем?
— В связи с убийством. В музее близ улицы Серафимова обнаружен труп адвоката Микояна. На найденных там окурках есть отпечатки ваших пальцев, — Фет поднял трубку и стал набирать номер. — Может быть, поговорите с майором Приблудой?
— Пока не надо, — Аркадий забрал трубку и положил ее на место. — В данный момент о вас все забыли. Человек, о котором забыли, часто становится героем. Во всяком случае, человек, о котором забыли, остается в живых, чтобы рассказать, что произошло на самом деле.
— Что вы хотите сказать? — смутился Фет.
— Я хочу опередить события.
С Савеловского вокзала обычно ездят владельцы сезонных билетов — довольные жизнью служащие и добропорядочные граждане. Но этот поезд был особый, и владельцы сезонных билетов обходили толпящихся у вагонов пассажиров, как прокаженных. Пассажиры этого поезда завербовались на три года работать на северные рудники, некоторые аж за Полярным кругом. Им придется работать в жаре и во льду, таскать на себе руду, когда вагонетки не выдержат мороза. Они будут погибать от взрывов, обвалов и переохлаждения или от руки соседа за пару сапог или рукавиц. Когда они приедут на рудник, у них отберут паспорта, дабы не передумали. На три года они исчезнут. Некоторым из них как раз того и нужно.
Аркадий замешался в толпе завербованных. Он двигался вместе с ними, в одной руке сумка с вещдоками, другая держит пистолет в кармане. В поезде его внесло в провонявшее потом и луком купе, уже набитое людьми. Его изучали две дюжины глаз. Обращенные к нему лица были такими же грубыми и безыскусными, как и у членов Политбюро, разве что несколько пообветрились на свежем воздухе. Их украшали синяки и замысловатые шрамы. Грязные руки, грязные воротники. Пожитки связаны в узлы. В основном это были преступники, которые разыскивались за хулиганство или кражи у себя в городе, а не по всей стране. Мелкая рыбешка, они считали, что проскочили сквозь крупные ячеи большой социалистической сети, а на деле их засосало в воронку социалистических рудников на Севере. Была среди них и крупная рыба, урки, за которыми числились немалые дела. Народ с наколками и ножами. В новичке их прежде всего интересовали ботинки, одежка, часы. Аркадий потеснил сидящих на нижней полке.
Плотный ряд милиционеров затолкал в вагоны последних завербованных. В купе было не продохнуть, но Аркадий знал, что привыкнет. Проводники забегали по платформе, им хотелось побыстрее отправить с вокзала этот особый поезд. Объявленная по всему городу тревога могла закрыть беглецу дороги, аэропорты и обычные поезда, но здесь был целый поезд скрывающихся от закона. Аркадий увидел в окно старшего следователя по особым делам Чу-чина, спорившего с начальником станции. Чучин показывал ему фотографию. Он хотел лишь пройти в вагон. Начальник станции упрямо тряс головой. Тогда Чучин взмахом руки приказал милиционерам пройти по вагонам. В соседнем купе кто-то затянул: «До свиданья, Москва, до свиданья…» Одно дело, когда милиционеры толкают тебя на платформе; совсем другое, когда тебя вытаскивают из купе собственного специального поезда. Угрозы и проклятия задерживали досмотр: «Не тронь, и так еду ко всем чертям!» Люди не поднимались с мест, встречали милиционеров плевками. В обычных условиях милиционер пустил бы в ход дубинку, но к завербованным особое отношение — ясно, что не ангелы вербуются на три года работы в преисподней. К тому же милиционеры были в меньшинстве. Они так и не дошли до купе, где сидел Аркадий, под дружное ржание им пришлось покинуть вагоны. Начальник станции отмахнулся от Чучина, и проводники, словно в пантомиме, снова забегали по платформе. Поезд дернулся, и Чучин с начальником станции проплыли мимо. Железные крыши платформ сменились дымовыми трубами и заборами с двумя рядами колючей проволоки, ограждающими оборонные заводы, — начались северные окраины Москвы. У следующей платформы поезд все еще набирал скорость. Ожидающие пригородных поездов пассажиры не обращали на него внимания, и он, оглашая воздух гудком, уверенно промчался мимо милицейского поста. Прощай, Москва. Аркадий глубоко вздохнул. Оказывается, и воздух в вагоне не такой уж спертый.
Поезд отличался еще тем, что он был самый старый и самый грязный, какой только могло отыскать Министерство путей сообщения. Купе столько раз потрошили и уродовали, что в нем не осталось ничего, что можно было еще испортить или украсть. К тому же в нем негде было повернуться. На четырех деревянных полках и на полу разместились локтем к локтю пятнадцать человек. Проводник до конца поездки заперся у себя в служебном купе. Эту дорогу вряд ли можно было назвать кратчайшим путем в Ленинград. Поездка на «Красной стреле» с Ленинградского вокзала занимала полдня. Этот поезд, везущий по старой колее в своих обветшавших вагонах реабилитированных рабочих, как их называли в печати, покрывал расстояние за двадцать часов. В убежище у проводника были самовар, баранки и варенье. В купе, в котором ехал Аркадий, достали сигареты и водку. Потолок заволокло дымом. Кто-то предложил ему выпить, он выпил и в ответ угостил сигаретой.
Бутылку держал похожий на Сталина коренастый смуглый осетин, с такими же, как у того, бровями, усами и угрюмым взглядом.
— Знаешь, бывает, что в такие поезда сажают стукачей, — сказал он Аркадию. — Хотят поймать и вернуть обратно. Так вот, мы стукачей ловим и ножом по горлу.
— В этом поезде нет стукачей, — ответил Аркадий. — Тебя не вернут. Попадешь туда, куда им нужно.
Осетин сверкнул глазами.
— Едрена вошь, правильно говоришь!
Колеса отмеряли полдень и вечер. Икша, Дмитров, Вербилки, Савелово, Калязин, Кашин, Сонкрво, Красный холм, Пестово. Не было смысла не пить. Позади оставался не день, а целых три года. Лучше чистый спирт, чем водка. Сколько умных глаз и умелых рук! А сколько разных языков! Купе подобралось многонациональное. Растратчик из Армении — понятно без слов. Пара грабителей из Туркестана. Вор из Марьиной Рощи. Сутенер из Ялты, загоревший, в темных очках.
— Что в пальто? — нагло спросил сутенер.
У Аркадия были с собой сумка с материалами из той лачуги, пистолет, удостоверения личности свое и сотрудника КГБ, которого насмерть забил Кервилл. Никто не осмелился бы задать такой вопрос Кервиллу; похоже, что его хотели обчистить.
— Коллекция хренов-недомерков, которую ты забыл на Черном море, — отрезал Аркадий.
Он хлебнул чифиря. Чифирь — это чай, заваренный не в два, не в десять, а в двадцать раз крепче. В лагерях голодающий заключенный на нескольких чашках чифиря мог работать три дня подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57