— Да, я слышал.
— Знаете, меня всегда удивляло, почему Ленинград дал всех больших поэтов. Не Евтушенко или Вознесенского, а таких великих, как Ахматова и Мандельштам. Вы знакомы с поэзией Мандельштама?
— Насколько я знаю, партия его не жалует.
— Да, но его нет в живых, а это удивительным образом меняет его политическое положение, — заметил Аркадий. — Гляньте, к примеру, на нашу Москву-реку. Кажется, что она вся растрескавшаяся, как покрытая бетоном улица. А у Мандельштама: «Как медуза, невская волна». Так много можно сказать одной фразой!
— Вы, возможно, не догадываетесь, — Осборн взглянул на часы, — что на Западе практически никто не читает Мандельштама. Он слишком русский, а потому непереводим.
— Что я и говорю! Слишком русский. Это может стать недостатком.
— Вы действительно так думаете?
— Взять хотя бы убийство в Парке Горького, о котором меня расспрашивали. С тремя жертвами блестяще расправились с помощью автоматического оружия западного образца. Согласитесь, на русский это никак не переводится. Бывает, что во время демонстрации ветер слегка колышет полотно портрета, а изображенное на нем лицо, не меняя выражения, вздрагивает. Такую дрожь, еле заметное волнение, и уловил в глазах Осборна Аркадий.
— Господин Осборн, вы, должно быть, почувствовали известную разницу между таким человеком, как вы, и человеком вроде меня. Мой образ мыслей настолько скучный, плебейский, что пообщаться с кем-либо умудренным опытом, для меня большая честь. Можете представить, как мне трудно постичь причину, по которой иностранцу пришлось брать на себя труд убивать троих русских. О шпионаже речи здесь нет. Признаюсь, в данном случае я безоружен. Обычно, когда я обнаруживаю труп, на месте преступления все вверх дном — всюду кровь, отпечатки пальцев, возможно, тут же и орудие убийства. Мальчишка с крепкими нервами справится с этим делом не хуже меня. Мотивы? Супружеская измена, пьяная драка, копеечный долг, случается, одна женщина убивает другую из-за пропавшей курицы. Приходится признать, что настоящий рассадник страстей — общие кухни. Откровенно говоря, если бы у меня хватило ума стать идеологом, или управлять министерством, или отличить одну шкурку от другой, то я этим бы и занимался. А так вам только остается сочувствовать труженику-следователю, который столкнулся с преступлением, мастерски задуманным, дерзко исполненным и, если не ошибаюсь, остроумным.
— Остроумным? — с интересом переспросил Осборн.
— Вот именно. Помните, что сказал Ленин: «Рабочий классе не отделен китайской стеной от старого буржуазного общества. И когда наступает революция, дело не происходит так, как со смертью отдельного лица, когда умерший выносится вон. Когда гибнет старое общество, труп его нельзя заколотить в гроб и положить в могилу. Он разлагается в нашей среде, этот труп гниет и заражает нас самих». Теперь представьте себе буржуазного бизнесмена, способного расправиться с двумя советскими рабочими и бросить их в самом центре Москвы. Станете ли вы после этого утверждать, что ему не хватает остроумия?
— Вы говорите, с двумя? Мне казалось, что в парке обнаружили троих.
— С тремя. Господин Осборн, вы хорошо знаете Москву? Вам нравится здесь бывать?
Они пошли дальше, оставляя на камнях темные следы. Был на поздний час, водители включили фары. Видневшийся впереди мост облегала мрачная желтая мгла.
— Так вам нравится в Москве? — повторил Аркадий.
— Знаете, следователь, во время поездки в Сибирь мэр одного городка показал мне самое современное сооружение в городе. Там было шестнадцать унитазов, два писсуара и единственный умывальник. Это был общественный нужник. Там собираются руководители и, спустив штаны, обсуждают важные дела, — Осборн помолчал. — Конечно, Москва намного больше.
— Простите, господин Осборн, — Аркадий резко остановился. — Разве я чем-то вас задел?
— Нет, я на вас не в обиде. Просто мне подумалось, что я отвлекаю вас от вашего расследования.
— Ну что вы, — Аркадий тронул Осборна за замшевый рукав, и они пошли дальше. — Скорее, наоборот. Если я хотя бы на минуту смог мыслить не как русский, а как гений делового мира, все мои беды были бы позади.
— Не понимаю…
— Только гений мог найти что-то такое, ради чего стоило убивать русских. Нет, это не лесть, а дань восхищения. Пушнина? Но ее можно купить и у вас. Золото? А как его вывезешь? И сколько стоило хлопот, чтобы избавиться от сумки…
— Какой сумки?
Аркадий громкими хлопками изобразил выстрелы.
— Дело сделано. Оба мужчины и девушка мертвы. Убийца сгребает остатки закуски, бутылки, пистолет в кожаную сумку, продырявленную выстрелами, и катится на коньках по парку. Идет снег, темнеет. Остается выйти из парка, убрать коньки в сумку и, надеясь, что никто не видит, избавиться от нее. Разумеется, ее нельзя бросить в парке или сунуть в урну, иначе сумку найдут и, по крайней мере по Москве, сообщат куда надо. Значит, в реку?
— Река всю зиму подо льдом.
— Совершенно верно. Но даже если сумка как по волшебству исчезла, сам он должен вернуться на эту сторону реки.
— Через Крымский мост, — Осборн жестом показал в направлении моста.
— И не привлечь внимания какой-нибудь дотошной бабушки или милиционера. Люди так любопытны…
— Взять такси?
— Нет, иностранцам очень рискованно. Возможно, приятель, ожидающий в машине на набережной? Это даже мне достаточно очевидно.
— Тогда, может быть, просто сообщник.
— Сообщник? — рассмеялся Аркадий. — Ни за что. Мы же говорим, что их чем-то соблазнили, чем-то заманили. А сообщник бы помешал мухам слететься на сладкое, — Аркадий оборвал шутку. — Если серьезно, тот первый, убийца, очень и очень тщательно все предусмотрел.
— Кто-нибудь видел его с сумкой?
Река поворачивала. На поверхности появились мелкие капли дождя. Итак, Осборн опасается, нет ли свидетелей. К этому можно еще вернуться.
— По этой части ничего существенного. Главное, что мне очень хотелось бы знать, так это причина. Почему? Я имею в виду не объект, скажем, икону. Я хочу разобраться, почему идет на убийство умный и преуспевающий человек, возможно, богаче любого жителя Советского Союза, что еще ему надо? Если бы я сумел понять этого человека, я понял бы преступление. Скажите, смогу ли я его понять?
К Осборну было не подобраться. Аркадию казалось, что он скребет по гладкой и скользкой поверхности. Замша, соболь, холеное лицо, взгляд, все сводилось к одному, все воплощало одно — деньги. Никогда еще следователь не думал о них в таком контексте. В абстрактном смысле, в своих представлениях о расхитителях, да. Но никогда он так вплотную, ощутимо не сталкивался с деньгами. Осборн был их воплощением. Вот и пойми такого человека.
— Думаю, вам его не понять, — ответил Осборн.
— Может быть, секс? — спросил Аркадий. — Одинокий чужеземец встречает красивую девушку и приглашает к себе в номер. Дежурные по этажу, когда надо, таких вещей не видят. Они начинают регулярно встречаться. Неожиданно она требует деньги и предъявляет грозного мужа. Оказывается, она обыкновенная вымогательница.
— Не годится.
— В чем слабина?
— В отсутствии трезвой оценки. В глазах человека с Запада русские в массе своей уродливы.
— Неужели?
— Вообще говоря, ваши женщины не привлекательнее коров. Русские писатели так много распинаются о глазах своих героинь, загадочных и обольстительных взглядах, потому что им нечего сказать о других физических достоинствах, — распространялся Осборн. — Все дело в долгих зимах. Что может быть теплее толстенной бабищи с волосатыми ногами? Мужчины стройнее, но еще безобразнее. А раз красивая внешность отсутствует, сексуально привлекательными становятся крепкая шея и тупой взгляд, как у быков.
Аркадию показалось, что он слышит описание пещерного человека.
— Правда, судя по вашей фамилии, сами вы украинец, — добавил Осборн.
— Ладно, оставим секс…
— Разумно.
— …и в этом случае мы остаемся с немотивированным преступлением, — неодобрительно заметил Аркадий.
Повернувшись медленно и величественно, Осборн принялся его разглядывать.
— Удивительно. У вас сюрприз за сюрпризом. Вы это серьезно?
— Разумеется.
— Тройное убийство — и никаких мотивов?
— Да.
— Невероятно. Я хочу сказать, — оживился Осборн, — невероятно, чтобы такое могло прийти в голову опытному следователю вроде вас. Другое дело, если бы это стал утверждать другой человек, только не вы, — Осборн глубоко вздохнул. — Допустим, что произошло именно то, что вы утверждаете, — абсолютно немотивированное убийство без свидетелей. Каковы в этом случае ваши шансы найти убийцу?
— Никаких.
— Но вы считаете, что так оно и было?
— Нет. Но я только хочу сказать, что я не сумел найти мотивов. Однако это не значит, что их не существует. Дело, как вы говорили, в трезвой оценке. Представьте себе человека, который время от времени бывает на острове, населенном дикарями, людьми из каменного века. Он говорит на их языке, горазд по части лести, водит дружбу с местными вождями. В то же время он сознает свое превосходство, не принимает туземцев всерьез, считает их ничтожными существами, — Аркадий говорил медленно, вспоминая при этом довольно туманную историю о немецких солдатах, убитых Осборном и Менделем. — Когда-то, вначале, он оказался замешан в убийстве туземца. Это случилось в ходе межплеменной войны, так что его не наказали, а даже поощрили. И со временем он начинает лелеять воспоминания о содеянном, подобно тому как порой мужчина смакует все подробности своей первой близости с женщиной. Не правда ли, общество дикарей таит в себе какую-то притягательную силу?
— Чего же здесь притягательного?
— Этот человек обнаруживает в себе скрытые желания и знает место, где им можно дать волю. Место за пределами цивилизации.
— А что, если он прав?
— С его точки зрения, он, возможно, и прав. Туземцы — примитивные существа, в этом нет сомнения. Но мне сдается, что при всей его внешней цивилизованности он питает такое же отвращение и ненависть по отношению ко всем людям. Разница в том, что только на этом острове дикарей он может открыто дать волю своим желаниям.
— И все же, если он убивает из прихоти, вам его не поймать.
— Но все происходит иначе. Во-первых, ему приходится ждать много лет, прежде чем позволить себе снова дать волю своему дикому инстинкту. К тому же он не профессионал, а раздираемый желанием дилетант. Любопытно, что дилетант, если ему удалось одно преступление, почти всегда старается копировать самого себя, будто он обладает секретом нераскрываемого преступления. Так что существует определенный шаблон. Кроме того, убийство тщательно подготовлено. Человек, который ставит себя выше других, уже в силу одного этого считает, что он владеет обстановкой. Даже принимает во внимание оглашающий парк гром пушек в увертюре Чайковского. Он стреляет сквозь сумку, убивает здорового верзилу, потом второго парня и девушку, срезает лица, фаланги пальцев и исчезает. Но заранее планировать можно только до этого момента. Как бы то ни было, всегда имеется элемент случайности: лоточница, закатившая свою тележку в кусты, чтобы передохнуть; мальчишки, играющие в прятки на деревьях; влюбленные, готовые уединиться где угодно. Подумайте сами, куда деваться влюбленным зимой.
— Значит, был свидетель?
— Что толку от свидетелей? Они ничего не помнят точно уже на следующий день. А спустя три месяца они, откровенно говоря, опознают любого, кого я захочу. Теперь только убийца может мне помочь.
— А он поможет?
— Допускаю, что, если даже я затаюсь, как лягушка на дне реки, он захочет меня разыскать.
— Зачем?
— Потому что убийством все не кончается. Когда проходит первое возбуждение, даже самый последний тупица начинает это понимать. Не кажется ли вам, что эта исключительная личность захочет ради простого удовольствия лично убедиться в полной беспомощности следователя вроде меня, может быть, полюбоваться своей неуязвимостью?
— А не будет ли это ненужным риском?
— В общем и целом, — Аркадий раздавил окурок, — риск не так уж велик.
Они дошли до Новоарбатского моста. По обе стороны реки как маяки светили друг другу красные звезды на гостинице «Украина» и здании Министерства иностранных дел. Подъехал автомобиль Осборна.
— Вы откровенный человек, следователь Ренко, — произнес Осборн задушевным тоном, словно после этой утомительной прогулки между ними возникла приевшаяся, но ставшая привычной непринужденность. Он изобразил улыбку, которой в конце спектакля одаривает публику характерный актер. — Теперь желаю вам удачи, потому что у меня остается только неделя, и боюсь, мы с вами больше не увидимся. Но мне хотелось бы оставить вам кое-что на память.
Осборн снял с головы соболью шапку и надел ее на Аркадия.
— Это мой подарок, — сказал он. — Когда в бане вы говорили, что всегда мечтали о такой шапке, я уже тогда подумал, что должен подарить ее вам. Пришлось угадывать размер, но у меня глаз наметанный. — Он оглядел Аркадия со всех сторон. — Самый раз.
Аркадий снял шапку, черную как тушь, гладкую как атлас.
— Великолепная шапка. Но, — он с сожалением вернул ее собеседнику, — я не могу ее принять. В отношении подарков у нас существуют определенные правила.
— Вы меня очень обидите, если откажетесь.
— Хорошо, дайте несколько дней подумать. К тому же у нас будет повод еще раз поговорить.
— Буду рад, — Осборн крепко пожал Аркадию руку, сел в машину и направился через мост.
Аркадий сел в свою машину у гостиницы «Украина» и поехал в Октябрьский райотдел милиции, чтобы узнать, не были ли замечены какие-либо иностранцы, ожидавшие в машине возле парка примерно во время убийства.
Когда он уезжал, показалось большое оранжевое солнце. Оно плавно скользило между канатами Крымского моста. Отблески его монетками сверкали в окнах министерства. Оно уже заливало набережную, где совсем недавно они прогуливались с Осборном.
* * *
У старшего следователя Ильи Никитина редкие влажные волосы были зачесаны назад. По-восточному прищурясь, он глядел сквозь дым зажатой в зубах сигареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57