Сознание незаметно вплетало в расслабленные мышцы команды, мышцы чуть заметно вздрагивали, реагируя на образы, рисуемые воображением. Движение вошло в тело задолго до того, как стало реальностью. И теперь тело жило само по себе, нужно было только не мешать ему, не думать, действовать, не рассуждая. * * * Гога открыл глаза. Тут же слабый свет закрыло что-то темное. Он напряг зрение и еле разглядел черты незнакомого лица. Хотел рукой отстранить человека, видеть свет, яркий дневной свет, а не эту белесую муть......Он был молодым и сильным. Шли последние отборочные соревнования перед первенством Союза, а дальше – Олимпиада, и если удастся выйти в финал, будущее он себе обеспечил, страна тогда еще не научилась забывать и предавать своих героев. Противник выпал неудачный, кряжистый и туповатый парень, явно из рода деревенских силачей: ни гибкости, ни техники, одна дурная сила. Гога мотал его по ковру, но тугая масса мышц не поддавалась на бросок. Гога стервенел, чувствуя, что упускает победу, его предупреждали: для включения в сборную она должна быть красивой, чистой. Наконец ему удалось прижать горячее потное тело к себе, завести руки противнику за спину. Гога гортанно выкрикнул, отрывая того от ковра и взваливая на грудь. До коронного броска прогибом осталось одно мгновение. В рывок Гога вложил все: злость, жажду победы и жажду того сытого и безоблачного будущего, что отнимала у него эта тупая деревенщина. Но нога скользнула по пятну пота на ковре, Гога потерял равновесие и рухнул спиной на ковер. Противник грохнулся всей массой ему на грудь, выбив из легких весь воздух. Показалось, что паровой молот размозжил ребра, от боли стало темно в глазах.В себя он пришел только в раздевалке. Нос раздирала едкая вонь. Он поморщился и открыл глаза. Звуки нахлынули разом со всех сторон, говорили громко, не обращая внимание на очнувшегося Гогу. «Сломал ребро... Чуть-чуть не проткнуло сердце... Можно списывать... На ковер ему больше нельзя», – услышал он.Он прислушался к себе. Эти, громогласные, были правы. Грудь заливало огнем. Но не ребро в нем сломалось – что-то другое. Там, под плавящимся в жаре сердцем, залегла холодная льдинка. Гога понял – это смерть. Отметина на всю жизнь. Жить с нею можно, забыть о ней-нельзя. Можно выходить на ковер, не позволяя себе думать о поражении, это очень просто. А как не дать себе думать о смерти, когда она здесь, под сердцем. Навсегда.Гога попытался встать. Больше ему здесь делать нечего. Надо уметь ходить и говорить «нет», именно с этого начинается мужчина, учил его отец. Чья-то холодная ладонь легла ему на лоб, вжала голову в жесткое изголовье топчана.«Лежи, Гога! Не вздумай встать. Пошевелишься – смерть!» – произнес незнакомый голос......Гога почувствовал, как чья-то ладонь легла ему на горячий лоб.– Помоги встать, – прошептал он, пытаясь разглядеть наклонившееся над ним лицо.– Лежи, Гога! Не вздумай встать. Пошевелишься – смерть! – произнес незнакомый голос...Машину подбросило на ухабе, тело отозвалось жгучей болью, льдинка под сердцем хрустнула. И обрушилась темнота. Теперь уже навсегда. * * * Снайпер знал – раньше чем через три минуты его искать не начнут. Личная, охрана надрессирована моментально покидать место нападения, увозя клиента, живого или мертвого. А боевиков, дежуривших в клубе, нужно еще выгнать на улицу, сориентировать и поставить на след. Но уйти тихо не получилось. Едва ноги коснулись земли, он услышал за спиной крик:«Вон он!»«Вляпался!» – Его предупреждали, что все без исключения ларьки вокруг клуба, как и везде, где регулярно бывал Гога, превращены в «посты наблюдения».О любой подозрительной активности немедленно становилось известно службе безопасности. Но это была профилактика. Если ожидали прибытия Гоги, на улицу выгоняли парные наряды с рацией."Кто знал, что они так быстро сориентируются. И кто знал, что «топтуны» окажутся именно здесь, именно в этот момент. Спокойно, играем «мокрый вариант».Только тихо!" – Он беззвучно опустил сумку на землю, достал пистолет, снял с предохранителя.Они были уже совсем близко. Снайпер отчетливо видел их силуэты через щель между мусорными баками. Прижался спиной к стене и медленно поднял ствол пистолета. Затаил дыхание. Пистолет с глушителем – не винтовка, надо подпустить цель на минимальное расстояние.– Померещилось, – сказал один.– Бля буду, видел, – только успел ответить второй – и, взмахнув руками, опрокинулся на спину.– Ты че? – удивился первый – и, как подкошенный, рухнул рядом.Снайпер выбрался из-за баков, осмотрел пустой дворик. Никого.Он быстро снял куртку, вывернул наизнанку. Теперь из пятнисто-серой она стала черной, с цветными шевронами на рукавах. Из кармана достал кепку, парик был пришит прямо к подкладке. Свои волосы всегда стриг коротко именно для таких приемов. Теперь на воротник куртки падали жесткие светлые локоны.Через минуту, никем не замеченный, он вышел на оживленную улицу, ведущую к метро. В ярких пятнах света, бьющего из ларьков, топтались группки безликих горожан. Из ларьков на все лады неслись песни о тяжелой воровской доле. Глава пятьдесят четвертаяПОВОД К ВОЙНЕ Случайности исключены Неизвестно, на какие рычаги надавил Куратор, но Белова ко всеобщему удивлению оставили в покое. Конечно, покой был временный и относительный.Начальство затаилось, ожидая повода для теперь уже последнего разбирательства.А чтобы служба не казалась медом, применили классическую экзекуцию – приказали подготовиться к проверке секретного делопроизводства. Третий день весь личный состав отдела, как школьники, оставленные после уроков, изощрялся в чистописании. Писанину ненавидили все, а составляла она больше половины трудозатрат опера.Барышников, назначенный «классной дамой», со своего места обозревая тихо матерящихся оперов, склонившихся над грудами пухлых папок, время от времени изрекал максимы бывалого опера: «Сынки, это литератор не должен проживать дня без строчки. А опер живет так: сделал шаг – написал две справки, три докладные и одну аналитическую записку. Тем самым вы даете пищу для ума начальства и страхуетесь на все случаи жизни. Даже самый бестолковый шеф, увидев вашу писанину, поймет, что не может быть круглым дураком тот, кто накропал такой талмуд. И отношение к вам будет соответствующее. Короче, чем больше бумажек, тем чище задница. Так что пишите, сынки, не ленитесь». В ответ раздавался бурлацкий стон.Белов, запершись в кабинете, перебирал содержимое сейфа. Знал – кого-кого, а его будут трясти в полный рост. «Набирать негатив», – как говорят кадровики.Зазвонил телефон, Белов, чертыхнувшись, снял трубку.Сразу же захотелось разбить ее о голову человека на другом конце провода.Арсений Яровой, судя по дикции, был близок к полному алкогольному отравлению.Белов уже набрал в легкие побольше воздуха, готовясь послать так и туда, чтобы у Ярового навек отбило охоту звонить по этому номеру. Потом вспомил, что так и не вербанул Арсения. С ненавистью посмотрел на пухлые папки. Или реальная работа – или имитация кипучей деятельности и бумагомарательство. Вывод напрашивался сам собой.– Все ясно. Буду, – он посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут. * * * Белов брезгливо поморщился, когда Яровой, пролив полстакана на грудь, влил в широко распахнутый рот водку.– Блин, банкир хренов, а жрешь водку, как сапожник – проворчал Белов.Тоска с тобой, Арсений. Как встреча, так ты в сиську пьяный!– Ой, какие мы! – Яровой был на грани потери сознания. – А я и не банкир уже. Усе, лавочка сгорела.– Это когда же вы успели? – насторожился Белов.– Игорек, аккурат в пятницу накрылись медным тазом. Всплыло только сегодня. Начальство мылит веревку, кто поумнее – чемоданы пакует. Председатель уже сегодня получил первое китайское предупреждение. Кто-то лупанул жаканом в его распоследней модели «мерса». Горим, бля, синим пламенем!– Как же вас так угораздило? – Белов поковырял вилкой в тарелке, обвел глазами ставшую привычной обстановку. Мысленно попрощался с явкой. Если Яровой слетит с должности, халяве конец.– Элементарно. В пятницу заявились в конце дня пиджаки, сунули в нос мышонку из депозитария бумагу с печатью и выгребли векселей на пол-лимона.Доверенность оказалась липой. Короче, банк просел на энное количество миллионов баксов.– Почему? – удивился Белов.– Да потому, блин, что фирма «Рус-Ин», чью доверенность слепили, опротестовала все! А банк теперь обязан покрыть издержки. Причем тихо. О таком на всех углах не базарят.– А как же вы все за субботу вычислили, день же нерабочий? – В Белове против воли проснулось профессиональное чутье.– А у нас главбух чокнутая. Днюет и ночует на работе. В пятницу у нее что-то не сошлось. Приперлась в субботу с утра. Запросила из компьютера данные по операциям за неделю. Ну и намылила выдачу векселей в депозитарии. А они, между прочим, были в доверительном пользовании банка. Позвонила домой начальнику депозитарного отдела, а тот – ни ухом, ни рылом.– Что ты тут водку жрешь? Иди, рой землю, тебе за это бабки платят.– Нашел дурака! Векселя в тот же день перепродали. Кто-то не кисло наварился.– Потряси банковских мышей. Должны же быть концы?– Без меня потрясли. – Яровой шмыгнул носом. – Мышонка из депозитария завтра хоронить будем. Это он, дурачина, выдачу завизировал. Щегол еще, третий курс института.– Ясно. Рубят концы. – Белов не удержался и потянулся к бутылке. – Кого подозреваешь? – мимоходом спросил он. Яровой западни не почувствовал.– Меньше всего этого мальчишку. – Яровой растер по красному лицу липкую испарину. – Может, и был в доле, да делиться даже грошами не захотели. Скорее всего, на него просто перевели стрелки. Тут работал эксперт, а прикрытие обеспечивал какой-то крупный чин. Наиболее вероятно, начальник депози-тарного отдела. Тот еще жук. По моим данным, имеет прямые выходы на армянскую группировку.– А тебя никто не подозревает? – влепил заранее подготовленный вопрос Белов.– Не понял? – Яровой заметно вздрогнул, краска в миг слетела с его лица.– Что, разом взбледнулось, Арсений? – усмехнулся Белов. – Так уж сложно допереть, да? – Он пальцем, как крючком, зацепил воротник рубашки Ярового; рванул; когда тот ткнулся головой ему в плечо, Белов до хруста сжал липкую шею Ярового. – Тихо, мент! – прошептал он в самое ухо. – К тебе приходили от того питерского мужика?– Да, – просипел Яровой.– И ты им помог закадрить мальчика из депозитария?– Нет! Без меня обошлось, клянусь, без меня!!Белов оттолкнул его от себя, вытер о пиджак испачканные в испарине руки.– Ты им, сучара, в Питере подписку о сотрудничестве дал. Я не спросил, а ты промолчал. Надеялся, что Белов лопухнется. Я с таких, как ты, при Андропыче, светлая ему память, погоны с мясом срывал.– Вспомнил! – сплюнул Яровой. Белов прищурился, но промолчал. Достал из кармана листок, положил перед Яровым.– Что это? – насторожился тот.– Меня жаба задавила, Арсений. Кому ни попадя подписки даешь, а я тебя уже сколько терплю – и все даром. Ставь закорючку, не тяни.– Про подписку уговора не было!– Баран ты, Арсений! – Белов опять вытянул руку, но Яровой успел шарахнуться к стене. – Что, страшно? А жить тебе не страшно? Мальчишку замочили, а тебя в назидание потомкам жить оставят?– Мне твоя подписка, как дохлому зайцу горчичник. Что, я ею от пули прикроюсь?– Ошибаешься, – покачал головой Белов. – Сначала подписка, потом письменные показания. Мелким почерком, с мелкими подробностями. И я гарантирую тебе полную безопасность.– И до конца дней держишь за оба яйца!– Ну, если считаешь, что кто-то будет держать нежнее... – Белов потянулся к листку. – Но когда тебе агрегат с корнем вырвут, ко мне не беги. Я ниткой с иголкой не владею. Пальцы не те. Грубые очень.– Стой! – Яровой перехватил его руку. – Условия?– Да какие могут быть условия? – удивился Белов. – Берешь ручку и пишешь.В комнате отчаянно затрезвонил телефон. Белов сорвался с места, сердцем почувствовав беду.– Да! – едва переведя дыхание, сказал он в трубку.В ответ раздался истерический крик, пробившийся сквозь треск помех.– Кто это? Настю?! Я же тебя, дурака, предупреждал, ни на шаг от нее!Понял. Уже еду.Белов ворвался в кухню, на ходу натягивая куртку.– Арсений, ключи!– Какие ключи? – Яровой успел допить бутылку и теперь еле ворочал языком.– От твоей «тойоты», баран! – не выдержал Белов.– Щас нарисую. – Яровой сунул сразу обе руки в карманы заляпанных закуской брюк. – Не хе-хе устроился! Хату отобрал, машину отбирает... Щас еще сучку привезет... А меня на мороз выбросит.Пока он копошился, Белов взял листок, убедился, что закорючка Ярового на месте, сложил пополам и спрятал в нагрудный карман. Лицо его закаменело, но Яровой этого не видел.Как только связка ключей упала на ладонь Белова, он без замаха врезал правой в подбородок Яровому. Тот отлетел к стене, забился в угол и заскулил.– Это тебе за сучку. – Белов потер онемевший кулак. – Если к моему приходу не настрочишь показаний, дам за светлую память товарища Андропова. Мало не покажется. И не вздумай, козел, броситься в бега! Сиди здесь и жди меня.Через пятнадцать минут он влетел в палату. Дежурная сестра потянула его за рукав, но он резко вырвался.Сидевший у койки милиционер повернулся на шум. Лицо у него было осунувшееся от недосыпания, с набрякшими под глазами мешками, усы свисали к уголкам губ. Можно служить в милиции, можно быть врачом, но находиться в этих схожих близостью к краю ипостасях одновременно – уже перебор. По всему было видно, мужик дошел до ручки, и жизнь, которая, как ни тужься, а все равно уткнется в больничную койку или тюремные нары, ему давно опостылела.– Тихо! Вы Белов?– Да.– Она назвала ваше имя. Все просила позвонить. Пока не потеряла сознание...– Что с ней? – Белов понял, что боится подойти ближе, боится услышать то, что сейчас скажет ему этот усач, выжатый ночными дежурствами в Склифосовско-го, давно превратившегося в общегородской военно-полевой госпиталь.– Проникающее в легкое. И еще одна в бедро, но это легче.– Ее надо готовить к операции, а вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86