– Его черные навыкате глаза смотрели с такой печалью, словно он сидел у постели умирающего родственника, а не за расшатанным столом перед приехавшим по его душу опером.Журавлев до дна выпил стакан воды, с трудом отдышался.– Все, Рованузо, мое терпение лопнуло. – Ладонью растер липкую испарину по голым рукам, потом вытер пальцы о брюки. – Собирайся на нары.– Кирилл Алексеевич, я вас не узнаю. К чему эти дешевые приемы? Что надо, я и так вам рассказываю. Кстати, не прошу наград. Рассказывали тут про одного чудика. – Круглое лицо Рованузо, тоже липкое от пота, расплылось в широкой улыбке. – Уж не знаю, чем на него воздействовали, наверно, гипнозом. Заключил сделку: он всех подельников топит, а ему за заслуги на ниве борьбы с преступностью – орден Красного Знамени. Нет, есть еще такие люди! Вы представляете? А почему сразу не Звезду Героя? Суд его и наградил. – Рованузо тяжко вздохнул. – Всем по «червонцу», а орденоносцу – семь. Жена три года по всем инстанциям бегала, требовала освободить героя невидимого фронта.Добегалась. Поделилась горем с подружкой. Весточка дошла до лагеря. Там ее сердечного наградили по всем правилам. – Он стал вдруг серьезным, потер большой нос, чуть скосив глаза на дверь. – Я вас ни о чем никогда не просил, Кирилл Алексеевич. А сейчас, хотите, на колени стану! Не давите, не скажу. Жить хочу.Лютой же смертью умру, неужели не понимаете?!Журавлев поморщился, от азартной жестикуляции Рованузо рябило в глазах.Хотел было заорать, но то ли от жары, то ли вспомнив, что дом «хрущевский», слышимость запредельная, сплошной акустический коммунизм, передумал и, понизив голос, дожал:– Нет, Рованузо. Или ты сейчас говоришь имя, адрес и на чем можно взять этого человека, или сядешь. По нехорошей статье.– И можно поинтересоваться, какую гадость вы мне сосватаете за мой многолетний и безвозмездный, подчеркну, труд?– Растление несовершеннолетних, – по слогам произнес Журавлев. В горле опять пересохло, голос хрипел, срывался на фальцет.– Бог ты мой! – Рованузо обхватил горящие щеки. – И это шьют мне, отцу семейства. Двух семейств, если честно... И почти деду! У Раечки же будет выкидыш, если узнает. Креста на вас нет, Кирилл Алексеевич. Хотя о чем это я! У вас же вместо креста – партбилет.– Лапшу будешь вешать в камере, Рованузо. Там народ от скуки пухнет, вот им там свои еврейские хохмочки и вкручивай. – Журавлев повернулся и дважды бухнул кулаком в стену. – Сегодня и начнешь.Дверь сразу же распахнулась, и на пороге возник улыбающийся Белов. Голубая милицейская рубаха с капитанскими погонами, специально для этого случая захваченная из Москвы, была расстегнута до пупа. За неделю он успел хорошо загореть и видом был не хуже местных ментов, вечно полусонных от жары и кислого винца. Журавлев отметил, как мелко, по-птичьи задрожали веки у Рованузо. Первый по сценарию акт под названием «Явление мента народу» они выиграли вчистую.– Привет, Рованузо Исаакович! – Белов на радостях крепко приложился к шее Ашкенази, тот только дрогнул всем телом, но промолчал. – Привет, говорю, старый греховодник!– Не имею чести... – прохрипел Рованузо, сморщившись от второго дружеского шлепка.– Это-то мы знаем. Уф! – Белов сел на колченогий стул. – Замаялся я за тобой бегать. Из Москвы давно вестей не получал?– Я газетки читаю. «В „Правде“ пишут правду, в „Известиях“ – известия», так, кажется, у Маяковского? – Рованузо кисло улыбнулся. – Там про меня ничего не написали.– Ну, на зоне у тебя будет время газетки читать. Сколько ни оторвешь, все на параше и прочитаешь. – Белов сделал грустное лицо. – Новости у меня для тебя такие, Рованузо. Бардачок Лизки Шу-шу погорел. Лизочка, на вас, старых извращенцев, не надеясь, строчит показания, только бумагу подноси. Так что, милый, приплыл ты. – Он тяжело вздохнул и участливо посмотрел на Рованузо.Такие дела... У Лизки мы целый гроссбух конфисковали. С заказами. Что же тебя, старого хрена, на малолеток потянуло, а? На нормальной бабе надорваться боишься?– Доказать еще надо! – прошипел Рованузо.– Нет, от изнасилования тебя адвокаты отмажут, денег хватит. А вот растление несовершеннолетней я тебе обещаю, как с куста.– Слушайте, капитан! – Рованузо повернулся к Белову. – Давайте не усугублять и без того нелепое положение. Когда я вижу человека в соответствующей форме и погонах, у меня сразу же возникает вопрос – сколько?– Понятно-о! – протянул Белов. Встал во весь рост, как скала нависнув над маленьким, пухленьким Ашкенази. – Это ты мне? Секи, коллега! Эта тварь муровца купить решила! – Косил под народного любимца Жеглова. Выходило похоже. Журавлев зажмурился от удовольствия. – Вонь ты камерная... Муровца купить! – Белов, как козырным тузом, шлепнул об стол красными муровскими корочками. – Усохни, плесень, МУР по твою душу пожаловал, понял!Муровские корочки в отделе имели только Белов и еще один опер. В ход они шли, если требовалось сыграть милиционеров. Журавлев тайно завидовал обладателям «мурок»: кроме конспиративных возможностей, они давали право бесплатного проезда на городском транспорте. На кагэбэшные удостоверения эта привилегия почему-то не распространялась.Прием, как и рассчитывали, сработал. Журавлев, внимательно следивший за Ашкенази, отметил, какими беззащитными стали черные, чуть навыкате глаза Рованузо, уставившиеся на красную книжечку, лежащую на столе. Лицо вытянулось, на разом побледневших щеках и шее отчетливо проступила коричневая сыпь веснушек. Второй акт – «Сгною в камере, сука!» – они тоже отыграли без сучка и задоринки.В сущности, они безбожно блефовали. Свинтить Лизку Шу-шу, в прошлом известную валютную шлюху, по старости лет переквалифицировавшуюся в хозяйку элитного публичного дома, им бы никогда не дали. Да и жила бы Лизка в камере до первой весточки с воли. Слишком многое и о многих знала. Все, что они имели, – оперативные данные, что Рованузо каждый приезд в Москву посещает Лизкин «кошкин дом» и заказывает малолеток, едва «вставших на лыжи», как выражается мадам Шу-шу. И все. Остальное – тонкий расчет и запредельная наглость.Рованузо неожиданно всхлипнул и прошептал:– Кирилл Алексеевич, за что? Миленький вы мой, давайте я что-нибудь нехорошее про Советскую власть скажу. У меня родственники в Израиле есть.Сионисты проклятые. И меня подбивали. Готов дать любые показания! – Рованузо прижал ладонь к пухлой груди. – Только прошу... Шейте любую статью, можно даже расстрельную, я во всем готов сознаться. Но только не эту грязь!Журавлев равнодушно закурил, предоставляя Белову возможность спеть с Рованузо дуэт «Спасите, кто может». Сам решил поберечь силы для финала.Белов погладил Рованузо по огромной, в полголовы лысине и с садистской улыбочкой стал дожимать:– Не, кучерявый ты мой. Пойдешь по своей статье. А когда надоест петухом кукарекать, можешь закосить под диссидента. Бог даст, получишь новую статью.Переведут к политическим, если блатные отпустят. Вдруг так кому-нибудь понравишься, что он влюбится в тебя чистой мужской любовью. Ты разве этот вариант не учитывал, когда школьниц за интимные места хватал? – Белов свободной рукой выудил из-под стола початую бутылку портвейна, сделал глоток блаженно щурясь, как кот, заглотивший мышку, вытер рот ладонью. – Я же не на фуфло ловлю, Рованузо. У меня показания двух потерпевших, под тобой побывавших, уже имеются. Мамы их орут, требуют правосудия. Папаши секаторы точат. Поехали, брат, в Москву. Что в этой жаре сидеть, а?– Кирилл Алексеевич! – Рованузо попытался стряхнуть с головы руку Белова, но не вышло.Журавлев молча придвинул к нему блокнот. Ашкенази черкнул короткое слово и бросил ручку.– Все? – Журавлев, как мог спокойно, заглянул в блокнот. – И где его искать?– В Краснодаре. Там цех зашился. Он его на ноги ставит.– А что случилось?– Вы Толю Скоробогатько не знаете? О, это тот еще поц! – Ашкенази округлил глаза. Затараторил, словно прорвало. – Он на международном конкурсе мудаков спокойно займет второе место, это я вам говорю! Почему второе, спросите вы? А потому что мудак! – Рованузо нервно хохотнул. – Он решил поиграть изумрудами.Ха, тоже мне – Пеле бразильский! Нет, я бы понял, если бы он делал это с умом.Чтобы в этой стране работать с камушками, тем более с такими, нужно иметь две головы, как у того теленка в кунсткамере. А у Толи всего одна, и та – пустая. – Рованузо понизил голос. – Часть камушков он попытался продать. А из самого большого велел сделать своей киске кулон. Вы представляете! Те груди, промеж которых теперь болтается эта цацка, знает наощупь пол-Союза, я вам говорю!– Ну и что? – ткнул его в бок Белов.Рованузо охнул, распахнув рот, как рыба на песке.– Чего ты нам про этого чудика лепишь, кучерявый? Дело говори, дело! – Белов приготовился опять воткнуть локоть в тугой живот Рованузо, но тот уже говорил, захлебываясь словами:– Вам, лично вам, Кирилл Алексеевич, а не этому Душегубу... И вашей уважаемой всеми советскими людьми организации я говорю...– Короче, Рованузо, короче! – Журавлев грудью навалился на стол.– На изумруды Толя вытащил деньги из дела. И дело, конечно же, рухнуло.Почти. Пришлось вызывать... – Он осекся и закрыл рот пухлой ладошкой.– Крота, – закончил за него Журавлев, постучав пальцем по блокноту. * * * Ашкенази скорчился, словно от приступа язвы.– Не говорите этого имени вслух, умоляю! Это такой человек!– Умный?– Не то слово. У него десять голов, как у Змея Горыныча. И каждая работает, как у того Корчного! И связи... Везде! – Рованузо сделал такие глаза, что явись сейчас перед ним в блеске молний и языках пламени сам бог Ягве, на его долю уже бы ничего не осталось. Все почитание, раболепие и готовность умереть по первому же мановению мизинца достались неизвестному Кроту.– Приметы? – Журавлев поискал глазами пепельницу. Вспомнил, что убрал от греха подальше, чтобы не искушать Ашкенази, мужик тот был аффективный, при нажиме мог полезть в дурь. Пришлось стряхнуть пепел на липкую от винных пятен клеенку.– Хоть режьте! – Ашкенази рванул мокрый ворот рубашки.– Забирай, – небрежно махнул рукой Журавлев.– Не-ет! – Ашкенази, почувствовав жесткую хватку Белова, намертво вцепился в стол. – Скажу... Заставили... Без ножа зарезали, шаромыжники!– Не скажешь, а напишешь. – Журавлев подтолкнул. к нему блокнот, незаметно кивнув Белову на дверь: «Клиент потек, скройся с глаз!». Тот нехотя встал, прихватив со стола бутылку.– Боже мой, ну почему я не послушал Мару и не уехал? – пробормотал Рованузо, покрывая листок мелкими убористым строчками.– Там в таких дозах воровать нельзя. Израиль – страна маленькая. Тебе бы ее на месяц не хватило, – не удержался Белов от последнего комментария, притормозив на пороге, и незаметно для Ашкенази показал Журавлеву большой палец. Неприкасаемые Журавлев улыбнулся своим воспоминаниям, и еще раз посмотрел на фотографию Ашкенази – теперь тот стал еще округлее, но выражение лица осталось прежним – ждущим очередных неприятностей.– Кто он теперь? – спросил Журавлев, возвращая карточку Гаврилову.– Финансовый советник у Гоги. Ваше мнение – его легко сломать?– Как два пальца... – скривил губы Журавлев. – Пяти минут нам хватит.– А почему так уверены? – Гаврилов удивленно вскинул белесые брови.– А он на всю жизнь напуган. Есть такие, собственной тени боятся. Я с ним в свое время работал. – Журавлев усмехнулся, вспомнив потное от страха лицо Рованузо. – Как доктор говорю, пять минут – и он наш.– Дай бог, дай бог. – Гаврилов подошел к окну. По лужайке носился Конвой, пытаясь ухватить за штаны размахивавшего длинными руками Костика. Пес почему-то решил не подпускать Костика к тарелке спутниковой антенны, стоящей у угла дома.– Хорошо вы тут ужились. Душа радуется. Да вы лежите, Кирилл Алексеевич. – Он повернулся к попытавшемуся встать с дивана Журавлеву. – Не дай бог, еще один гипертонический криз нагуляете. Тяжко пришлось, а?– Здорово прихватило. – Журавлев с трудом сел. – Возраст уже не тот.– Я у вас вот что хотел спросить. – Гаврилов присел рядом. – Мы оказались в довольно щекотливом положении. Вам я доверяю, вы наш. Тем более, опыт... Но завтра Максимов и Кротов будут действовать практически самостоятельно. Сразу скажу, Кротову я не доверяю. А как Максимов?– А что после случившегося я могу о нем сказать? Железный парень.– Как посмотреть. Для нас он нечто экстраординарное. Но не забывайте, он пришел из того мира, где решения принимают за доли секунды. Иначе – в гроб. Там выживают те, у кого между решением и действием – доли секунды. В кризисной обстановке ему цены нет, за то и нанят. Но вот завтра... Знаете, я уверен, что он ликвидирует любого, если возникнет чрезвычайная ситуация. Сработает инстинкт самосохранения. Но если угроза будет исходить не от Ашкенази, а от Кротова? Как считаете, уберет он старика или возможны варианты? Вы тут невольно сроднились, это надо учитывать.Журавлев задумчиво покачал головой.– Говорите уж начистоту, Гаврилов. Боитесь, что они перешушукались у вас за спиной?– Именно!– Тогда спите спокойно. Слишком разные люди., – Но волей судьбы оказались в одной лодке. Разве вам Кротов еще не предлагал денег, а?– Не предлагал. – Журавлев посмотрел на улыбающегося своей дурацкой улыбочкой Гаврилова. – Потому что знает, что я отвечу.– Отвечайте «нет», Кирилл Алексеевич, не прогадаете. У Кротова денег нет, можете мне верить. А я вам и вашим родным деньги перевожу регулярно. Лучше уж синица в руках, да? Да и отжил он свое. Теперь правят бал не герои вчерашнего дня, а трусы, дожившие до лучших времен. – Он похлопал по ладони карточкой Ашкенази. – Или молодые шакалы, учуявшие запах Мертвечины, вроде качков Гоги.– Будущее всегда принадлежит трусам, подлецам и шакалам, – тихо, словно самому себе сказал Журавлев.– Мысль! Вы не зря взялись писать, Кирилл Алексеевич. Есть в вас божья искра. Хотите, поделюсь деталькой для романа.– Хм. Давайте, если не жалко. – Он уже привык, что все, кому по дурости сболтнул, что грешит писательством, начинают сватать ему сюжеты для будущих книг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86