– Не похоже это на грипп, Гейвин. У тебя не было такого с горлом, когда ты болел гриппом, так ведь? Я знаю, что у меня не было.
– У меня один раз сильно болело горло… У меня были даже волдыри. Может, и с ним то же самое.
– Если мы не дадим ему аспирин, лихорадка его не отпустит, – простонала я.
– Дай, я попробую, – предложил Гейвин. Он удерживал Джефферсона в сидячем положении и поднес к его губам стакан.
– Давай, приятель. Выпей немного, – сказал Гейвин. Джефферсон заморгал и открыл рот так, что Гейвин смог залить туда тонкой струйкой воду с аспирином. Еще раз, когда вода попала ему в горло, он начал ужасно задыхаться, но Гейвин удерживал его, и Джефферсон смог проглотить немного жидкости. Затем он обмяк.
– Снова уснул. Давай подождем, пока не проснется, и попытаемся еще раз, Кристи.
Мы сели и стали наблюдать за ним. Каждый раз, когда Джефферсон открывал глаза, нам удавалось влить в него немного жидкости, но каждый глоток провоцировал еще большее удушье. Постепенно Джефферсон выпил весь аспирин. Но, несмотря на это, я решила быть все время рядом с ним и надеялась, что он заснет.
– Я тоже посижу, – сказал Гейвин. Джефферсон закрыл глаза, но не засыпал долго. Он стонал и плакал почти всю ночь. Вскоре, когда Джефферсон наконец уснул, заснули и мы с Гейвином.
Забрезжил рассвет, серый, мрачный, тревожный. Я открыла глаза и осмотрелась. На мгновение все вокруг показалось каким-то страшным сном. Л решила, что, возможно, я пришла сюда во сне. Затем я увидела Гейвина, который так и сидел на своей кровати, опустив голову и закрыв глаза. Он тоже крепко уснул. Я медленно наклонилась над Джефферсоном. Несмотря на глубокий сон, он выглядел странно. Словно он видел какой-то забавный сон. У него на губах застыла неподвижная улыбка, а брови были подняты. Но что-то в нем мне говорило, что это не просто улыбка, вызванная радостными воспоминаниями. Нет, изгиб его губ и застывшие брови вызвали дрожь в моих руках и губах.
– Гейвин, – прошептала я. – Гейвин, проснись. Я подергала его за ногу. Он открыл глаза и потянулся.
– Привет, – сказал Гейвин. – Как он?
– Взгляни на него, Гейвин.
Гейвин наклонился и посмотрел на Джефферсона.
– Забавно.
– Это странно, а не забавно. Джефферсон?
Я потрогала его лоб. Лихорадка не прогрессировала, и я решила, что это хороший признак, но когда он открыл глаза, то его взгляд выражал неподдельный ужас.
– Джефферсон?
Он застонал сквозь сомкнутые губы. А затем его тело вдруг затряслось. Казалось, он дотронулся до оголенного электропровода. При виде Джефферсона в таких конвульсиях, у меня перехватило дыхание. Даже Гейвин онемел на мгновение. И я закричала:
– Джефферсон!
Гейвин бросился к нему и обнял его. Пот градом катился по лбу Джефферсона, а на правом виске и щеке выступила испарина. Из угла рта потекла слюна.
Он начал давиться и затем, закатив глаза, обмяк в руках Гейвина.
– Гейвин!
Гейвин в оцепенении опустил Джефферсона на кровати и приложил ухо к его груди.
– Сердце бьется очень сильно.
– Его нужно отвезти к врачу… в больницу. Вновь охваченная паникой, я выскочила из комнаты и закричала изо всех сил:
– На помощь! На помощь! Тетя Ферн! Тетя Шарлотта! Кто-нибудь!
На мой крик из своей комнаты выбежала Шарлотта, следом за ней, натягивая на ходу брюки, выскочил Лютер.
– Что случилось, дорогая? В чем дело?
– Джефферсон! Он очень болен! Он умирает! – выпалила я и заплакала. Лютер прошел в комнату посмотреть.
– Что, черт возьми, значит весь этот шум? – закричала тетя Ферн, высовывая голову из дверей.
– Джефферсон заболел, – сообщила ей Шарлотта.
– О, нет, только не это. Дайте ему аспирин и прекратите орать. Здесь есть два человека, которым нужен спокойный сон, – сказала она и хлопнула дверью.
– Лютер хочет отвезти нас в больницу прямо сейчас, – сказал Гейвин, выходя из комнаты. – Он говорит, что видел такое раньше.
Я посмотрела на Лютера, стоявшего за его спиной. Его лицо было обеспокоено, глаза потемнели.
– Лютер, что это? Что с моим братом?
– Это, конечно, не точно, – медленно проговорил он, – но подобное случилось как-то с моим двоюродным братом. Френш около тридцати лет назад, после того как порезался о ржавый плуг.
– Что?.. – переспросила я, с замирающим сердцем. Мы с Гейвином переглянулись. – Этот порез на его ноге, – сказала я. Гейвин кивнул. Я повернулась к Лютеру. – Что случилось с твоим двоюродным братом, Лютер?
– Он подхватил столбняк, – ответил Лютер и покачал головой. Он не продолжил свой рассказ. Я знала, что это означает, что его двоюродный брат умер.
В ужасе я бросилась к себе и принялась одеваться. У меня тряслись руки, когда мы с Гейвином заворачивали Джефферсона в одеяло. Гейвин вынес его, и мы пошли по коридору к ступенькам. Все это время Джефферсон не открывал глаз и не произнес ни единого звука. Мое сердце тяжело билось, когда я следовала за ними, не поднимая головы.
Я понимала, что все это моя вина. Если бы я не сбежала и не забрала бы с собой моего младшего брата…
На нем нет проклятья, думала я, но на мне, на моей стороне семьи. Я не имею права тащить его за собой под это темное облако и подставлять под тот же холодный дождь. Было очевидно, что кого бы я не коснулась, все начинают страдать.
– О, Боже, Боже, – причитала Шарлотта позади меня, заламывая руки. – Бедный мальчик!
– Что, черт возьми, происходит? – услышали мы тетю Ферн, когда были уже на лестнице.
Лютер уже вышел, чтобы подогнать к крыльцу грузовик. Ни я, ни Гейвин не были в настроении разговаривать с тетей Ферн. Мы не обратили на нее внимание и продолжали спускаться по лестнице.
– Мне скоро понадобится кофе! – заорала она.
– Не давайте ей ничего, тетя Шарлотта, – попросила я, когда мы дошли до конца лестницы. – Даже стакана воды. Она этого не заслужила.
Тетя Шарлотта кивнула, но ее внимание и забота были обращены к Джефферсону. Она проводила нас до грузовика.
– Ты сядешь с ним впереди, – сказал Гейвин, – а я сяду в кузов. Ты забирайся первой, а потом я передам тебе Джефферсона.
Лютер подошел к нам, чтобы помочь, но Гейвин взял ситуацию под свой контроль. Он аккуратно посадил Джефферсона мне на колени. Его голова удобно устроилась на моей груди, и я укачивала Джефферсона, пока Лютер забирался назад в грузовик.
– О, Боже, Боже, – причитала тетя Шарлотта, стоя в стороне.
Гейвин прыгнул в грузовик, и мы тронулись по разбитой дороге.
– Нам придется ехать до Лингбурга, – сказал Лютер. – Только там ближайшая больница, а этому малышу сейчас именно она и нужна.
Я не ответила. Я не могла глотать. Все, на что я была способна, это только кивать и смотреть на болезненное выражение лица моего братика. Его губы чуть-чуть разомкнулись, но глаза были плотно закрыты и неподвижны.
«О, мама, – плакала я в душе, – я не думала, что все так обернется. Прости меня, прости».
Я не почувствовала слез, пока слезинки не закапали у меня с подбородка Джефферсону на щеку.
Я откинулась назад, глубоко вздохнула и начала молиться. Я услышала, как в заднее окошко постучал Гейвин, и обернулась.
– Ты в порядке? – спросил он.
Ветер развевал его волосы. В глазах я увидела твердую уверенность. Я попыталась заговорить, но не смогла справиться с дрожью губ. Я покачала головой и снова уставилась вперед на бегущее навстречу шоссе. Я взглянула на Лютера. Он вел грузовик с предельной скоростью. Мотор пыхтел и чихал, но Лютер не сводил глаз с дороги, как человек, уже повидавший смерть, он бежал от воспоминаний, которые воскрешали эти события.
Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы увидели дорожный знак, который сообщал, что мы приближаемся к больнице. Затянутое облаками небо становилось все темней и темней. Я видела, как ветер раскачивает деревья. Водители машин зажигали фары, потому что стало очень темно. Я не сомневалась, что раньше чем мы приедем в больницу, нас застанет сильный ливень, но все, что нам досталось, это несколько капель на ветровом стекле. Когда наконец перед нами появилось здание больницы, я позволила себе перевести дух. Охранник рассказал нам, где находится пункт неотложной помощи, и мы поехали прямо туда. Как только грузовик остановился, Гейвин выпрыгнул из кузова и открыл дверь машины. Все это время Джефферсон не просыпался и не произносил ни звука. Гейвин аккуратно и бережно взял Джефферсона на руки с моих колен. Затем и я, выбравшись из кабины, последовала за ним к двери пункта неотложной помощи.
– Что случилось? – спросила нас медсестра, когда мы вошли.
– Думаем, что это столбняк, – сказал Гейвин. Она вышла из-за своей стойки и дала знать другой медсестре, чтобы та привезла каталку. Гейвин положил Джефферсона на нее, и обе медсестры быстро занялись делом: одна одела Джефферсону на руку прибор для измерения кровяного давления, а другая прослушивала сердце. Они озабоченно переглянулись, и одна из них быстро повезла каталку в смотровой кабинет, откуда в этот момент вышел молодой врач. Я последовала за ними.
– Ну, что у нас здесь? – спросил он.
– Мой брат сильно заболел, – объяснила я. – Он порезался несколько дней назад о гвоздь, и мы думаем, что, может быть столбняк.
– Ему делали противостолбнячную прививку? – спросил доктор.
– Не знаю, – ответила я. – Не думаю.
– Чем он порезался? – Доктор поднял веко у Джефферсона и осмотрел зрачок.
– О ржавый гвоздь… полагаю, – сказала я. Доктор резко перевел взгляд на меня.
– Так, а где ваши родители? Это ваш отец? – спросил он, кивая на Лютера, который вместе с Гейвином ждал в конце коридора.
– Нет, сэр.
Первая медсестра что-то ему зашептала, и они вкатили Джефферсона в смотровой кабинет. Следом вошел доктор. Я тоже пошла было за ним, но вторая медсестра меня остановила.
– Подождите здесь. Подойдите к регистратуре, вот туда, и дайте всю необходимую информацию приемной медсестре.
– Но…
Она закрыла дверь, прежде чем я успела что-либо возразить. И мое сердце так сильно билось, и я боялась, что следующим пациентом на каталке окажусь я. Слезы жгли мне глаза, и я попятилась назад.
– Что они сказали? – спросил Гейвин.
– Они хотят, чтобы мы подождали здесь. А я должна дать информацию медсестре в регистратуре.
Он взял меня за руку, и мы подошли к регистратуре. Лютер сел на стул в холле и уставился на нас с выражением ужаса на лице. Я оглянулась на закрытую дверь смотрового кабинета.
Мой маленький брат умирает в той комнате, думала я. Я везла его сюда на своих руках. Он держался за меня и доверял мне с того самого момента, как мы покинули Катлерз Коув, а теперь он лежит в незнакомой комнате без сознания. Мои плечи затряслись, и все тело вздрагивало. Гейвин обнял меня за плечи.
– С ним все будет в порядке. Не волнуйся! – говорил он.
– Кто из вас приходится родственником пациенту? – спросила медсестра из регистратуры.
– Да, мэм, – сказала я, вытирая глаза. – Я его сестра.
– Так, заполните, пожалуйста, этот бланк. Имя и адрес напишите здесь, – она указала авторучкой.
Я взяла этот листок и посмотрела. Глаза застилали слезы, все плыло, слова сливались.
– Это необходимо заполнить, – более твердо сказала она, видя, что я не решаюсь.
Я снова вытерла глаза и вздохнула. Я кивнула и начала писать. Я заполнила все, что могла, но когда надо было написать имена родителей или опекуна, я оставила там пропуск. Она сразу же это заметила.
– Почему вы не вписали имен ваших родителей здесь? – спросила она.
– Они умерли, мэм.
– Так… сколько вам лет?
– Шестнадцать.
– Это ваш опекун? – спросила она, кивая на Лютера, который сидел, не двигаясь и не произнося ни слова.
– Нет, мэм.
Ее это начало раздражать.
– С кем вы и ваш брат сейчас проживаете, мисс? – спросила она.
– Ни с кем, – ответила я.
– Ни с кем? – Ее смущенная улыбка быстро превратилась в сердитое выражение. – Я не понимаю. Нам нужна эта информация.
Я не могла удержаться и громко расплакалась. Даже объятия Гейвина не успокоили меня. Он помог мне сесть рядом с Лютером, держа меня в своих объятиях. Я уткнулась ему в плечо. Медсестра больше не задавала вопросов и ничего не требовала. Некоторое время спустя я перестала плакать и немного успокоилась. Я села, облокотившись на спинку стула, и закрыла глаза. Когда я открыла их, я почувствовала себя оглушенной и онемевшей от всех этих событий.
До этого момента я не осознавала, что в больнице есть люди кроме нас. Но повернувшись, я неожиданно увидела пациентов в приемной: мужчину с окровавленной повязкой на лбу, другого в инвалидной коляске с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Вокруг нас была суета. Повсюду сновали медсестры и врачи. Помощник медсестры отвозил пациентов в отделение флюорографии. У лифта в коридоре стояли люди, которые, видимо, пришли навестить больных.
Наконец, после бесконечного ожидания из смотрового кабинета вышли молодой доктор и медсестра. Они остановились возле регистратуры, и медсестра отдала им бланк, заполненный мной не полностью. Доктор удивленно поднял брови. Медсестра что-то сказала ему, он взглянул на нас и направился к нам. Я затаила дыхание. Гейвин крепко сжал мою руку. Лютер кивнул, хлопнув ладонями по коленям.
– Кристи Лонгчэмп? – сказал доктор.
– Да, сэр.
– Вашего брата зовут Джефферсон?
– Да, сэр.
– Так, похоже, он действительно заразился столбняком. Ему надо было сделать противостолбнячную инъекцию сразу же после того, как он поранился, – осуждающе произнес он. У меня сжалось горло. – Разве родители не знали о его ране?
Я отрицательно покачала головой.
– Ее родители умерли, – сказал Гейвин. – Они погибли при пожаре.
Доктор, прищурившись, уставился на Гейвина. Затем он повернулся ко мне.
– Сначала поговорим о твоем брате. Он сейчас в коме, так обычно бывает после столбнячных судорог.
– С ним все будет в порядке? – быстро спросила я, не в состоянии сдерживаться.
Доктор посмотрел на Лютера, а затем снова на меня.
– Обычно течение болезни зависит от возраста пациента и инкубационного периода. Для маленьких детей это намного серьезней, и особенно для тех, у кого болезнь запущена, – холодно проговорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48