При виде Гейвина во фраке, я впала в еще большую истерику. У меня даже живот заболел, и я со стоном повалилась на кровать.
– Смотри, намочишь в штаны, если не перестанешь смеяться, – предупредил Гейвин.
Я уставилась на него и вдруг, так же внезапно, как расхохоталась, начала плакать. Я плакала навзрыд.
Слезы потоками текли по моим щекам. Это были горячие, безумные слезы из самой глубины того колодца внутри меня, в котором скопилось горе и боль. Гейвина напугала такая резкая перемена моего настроения, он присел возле меня и начал гладить по голове.
– Не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Я обещаю. Пожалуйста, не плачь, Кристи. Я не выношу, когда ты плачешь, – говорил он и начал целовать меня в заплаканные щеки.
Я обняла его за шею и уткнулась лицом в его плечо. Он продолжал гладить меня по голове и шепотом успокаивать. Рыдания прошли, и я успокоилась. Я подняла голову, но не отстранилась от Гейвина. Наши губы почти касались.
– Кристи, – прошептал он.
Мы поцеловались. Сначала это был легкий поцелуй, затем сильнее, пока кончики наших языков не встретились, вызвав просто электрическую дрожь в теле. Он целовал мою шею и обнаженные плечи, и я со стоном снова легла на кровать. Мне хотелось, чтобы он опустился ниже, но он колебался.
– Гейвин…
– Это из-за вина, – прошептал он. – Это из-за него ты такая.
– Гейвин, – продолжала я, глядя в его темные глаза, – у тебя когда-нибудь была близость с девушкой?
– Близость?
– Рядом с ней без одежды? – спросила я. Возможно, если бы не вино, я никогда не задала бы такой вопрос.
Он отрицательно покачал головой и снова поцеловал меня.
Жуткое воспоминание о том, как дядя Филип, вцепившись в меня, толкая и скручивая мое тело, удовлетворял себя, снова вернулось, но я прогнала его прочь. Это было отвратительно, это было не так. Я не хотела бояться прикосновений, поцелуев, тела Гейвина рядом с собой. Я не хотела, чтобы его губы напомнили мне дядю Филипа.
– Гейвин, – прошептала я, – коснись меня, заставь меня забыть.
– Кристи… ты… вино…
– Это не из-за вина. Пожалуйста, – сказала я. – Я не хочу ни о ком сейчас думать кроме тебя. – Я взяла его руку и положила себе на грудь.
– Кристи! Нет, только не так. Я буду чувствовать, что я тебя обманываю, – объяснил он, убирая руку. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы он не видел моего смущения. – Я хочу быть с тобой, но не тогда, когда ты в таком состоянии.
Я хотела крикнуть ему, что это не из-за вина, что женщина, которая хочет родиться в прекрасной любви, а не в насилии, совершенном безумцем. Я хотела представить, что сейчас это в первый раз, что я девушка, живущая нормальной жизнью, а не та, которую обесчестили. Мое тело до боли хотело нежности, доброты, ласки. Я хотела, чтобы наши поцелуи достигли самых дальних уголков моей души, возбудили мое воображение. Я хотела, чтобы Гейвин коснулся меня и погасил огонь страсти так, как это происходит между мужчиной и женщиной. Это должно быть чем-то прекрасным, а не тем ужасом, нависшим надо мной навсегда.
– Кристи. – Он коснулся моего плеча. Я застонала. – С тобой все в порядке?
– Нет, – простонала я – Я не могу больше хранить эти ужасные воспоминания, которые жгут мне сердце Я не могу остановить этот кошмар – Я гневно повернулась к нему. – Я сбежала из Катчерз Коув, Гейвин, из-за того, что со мной сделали. Я чувствовала себя грязной, оскверненной, и ни один душ или ванна не смогут очистить меня. И ты тоже так считаешь, да? Вот почему ты не хочешь прикоснуться ко мне.
– Нет, Кристи, – возмутился он. – Это не так. Я хочу прикоснуться к тебе. Мне приходится сдерживать себя каждый раз, чтобы не сделать этого.
– О, Гейвин, – заплакала я. – Не надо прилагать усилия, чтобы сдерживаться. Мне нужна близость с тобой, очень, – эти слова шли из какой-то неведомой мне глубины моего существа.
Он долго в нерешительности смотрел на меня и затем начал расстегивать свой фрак и рубашку. В свете керосиновой лампы я наблюдала, как он разделся до белья. Затем я сняла свое старинное платье и забралась под одеяло. Гейвин, посмотрев, спит ли Джефферсон, лег рядом со мной. Мгновение мы лежали не шевелясь, позволяя нашим телам соприкасаться.
– Кристи, – сказал он. – Я не уверен… я хочу спросить, что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Теперь, когда он был рядом со мной, я поняла, как далеко мы зашли и как быстро. Внезапно я испугалась. Может, Гейвин прав, может, не надо делать этого сейчас.
– Просто обними меня, – прошептала я, – я хочу заснуть в твоих объятиях.
– Это будет нелегко, – прошептал он. Его возбуждение объяснило мне – почему.
– О, Гейвин, я так жестока с тобой, мучаю тебя, требую то одного, то другого. Ты, наверное, ненавидишь меня.
– Я не могу тебя ненавидеть, Кристи. Это просто невозможно.
Его губы снова нашли мои.
– Гейвин, сделай так, чтобы я забыла, – попросила я. – Мне нужно забыть.
Его пальцы нащупали застежку моего бюстгальтера и расстегнули его. Затем он снял его с меня, и его пальцы нежно скользнули по моим соскам, набухшим и трепещущим.
– Кристи, Кристи…
Его пальцы приспустили мои трусики, и я помогла ему снять их совсем. Обнаженная, рядом с ним я чувствовала, что мое сердце так сильно бьется, что я была уверена, он тоже слышит.
Он снял с себя белье и, поцеловав меня, нежно вторгся в пространство между моих ног. Я закрыла глаза, а когда открыла их снова, я видела его глаза, его лицо.
– Кристи? – еще раз спросил он.
– Заставь меня забыть, Гейвин, – прошептала я и, отбросив все сомнения, сказала себе, что – это любовь, а не безумный животный секс. Это был экстаз, которого я ожидала.
Очень быстро те отвратительные воспоминания о том, что со мной произошло, стали уходить все дальше и дальше с каждым новым поцелуем, пока перед моими глазами не осталось только лицо Гейвина, его глаза полные любви.
Мое сердце наполнилось любовью и надеждой. Может, моя любовь к Гейвину и его любовь ко мне сможет в конце концов победить все проклятия, обрушившиеся на наши семьи.
Я уснула рядом с ним, мечтая о еще более прекрасном утре.
Змея в саду
Утром я проснулась одна. Наверное, ночью Гейвин вернулся к себе. Было еще очень рано, только что взошло солнце, и почти тотчас я вдруг вспомнила маму. Когда я стала достаточно взрослой, она обычно находила повод, чтобы зайти ко мне и поговорить об интимных вещах. Иногда она садилась рядом со мной за туалетным столиком и причесывалась, иногда она заходила ко мне, чтобы показать то, что она купила себе из одежды, но неизбежно разговор заходил о сексе.
Я вспомнила, как спрашивала у нее о том, откуда женщина знает, занимается она любовью или сексом Она отложила расческу, посмотрела на свое отражение в зеркале и улыбнулась.
– Возникает такое ощущение завершения, – начала она своим мягким мелодичным голосом, который я так любила. – Твои сердце и душа присоединяются к чему-то удивительному и таинственному, Кристи, – говорила она, поворачиваясь ко мне, и свет в ее глазах выдал ее собственные драгоценные воспоминания.
– Таинственному, мама?
– Да, дорогая. – Она взяла меня за руку и стала вдруг такой серьезной, как учитель в воскресной школе – Таинственному, потому что ты начинаешь осознавать те вещи, которые были так очевидны, но ты их просто не видела или не слышала, или не обращала внимания. Женщины, которые развращают свои тела, которые стремятся получать только сексуальное удовлетворение, живут всего лишь в полсилы. Когда я влюбилась по-настоящему, все стало более насыщенным. Неожиданно я начала замечать некоторые вещи, которых раньше не замечала. Я никогда раньше не подозревала, какими прекрасными могут быть звезды, как сладко могут петь птицы, каким удивительным и таинственным может быть океан, и какими благоговейно воодушевленными становятся такие обычные вещи на восходе солнца. Меня все занимало. Каждое мгновение было драгоценным. Самое важное, Кристи, – она пристально глядела на меня, – самоуважение. Мне не было стыдно за те чувства и то удовольствие, которое доставляло мне мое тело. Ты знаешь, что я поняла? – добавила она почти шепотом. Я никогда не забуду выражения ее глаз, когда она сказала мне: – Девушки, которые отдают себя мужчинам для одномоментного удовольствия, ничего не стоят даже в сексе. Они заглушают и душат лучшую часть себя, они закрывают двери для души и любви. Они считают звезды чем-то само собой разумеющимся, пение птиц просто будит их по утрам, океан для них – монотонный шум, а встать рано утром, чтобы увидеть восход солнца – просто глупость. Словно… словно они не захотели полететь вместе с ангелами и теперь вынуждены тащиться от одной мелочи к другой. Ты понимаешь, о чем я? – спросила она.
– Думаю, да, мама, – ответила я ей, но на самом деле я поняла это только теперь.
Не сразу, когда первые солнечные лучи осветили деревья и земля впитала темноту словно губка, я почувствовала, как все вокруг зазвучало. Я поняла, что каждое утро цветы, трава, лес и звери как бы рождаются заново. Я распахнула окно и вдохнула тепло утреннего воздуха, словно так же я могла вдохнуть и солнечный свет. Я обхватила себя руками, закрыла глаза и вспомнила, как наши с Гейвином души коснулись друг друга, обещая никогда не лгать и любить навсегда. Я не упустила своего полета с ангелами.
– Доброе утро, – сказал Гейвин, подходя сзади. – Я вернулся к себе ночью, так как решил, что Джефферсон будет меня искать, – добавил он и поцеловал меня в щеку.
– Где Джефферсон?
– Ты не поверишь, но он сам встал и спустился вниз к Лютеру и Шарлотте. Он не смог дождаться, когда окунет руки в свои банки с краской. Я бы сказал, они с Шарлоттой просто нашли друг друга, а как тебе кажется?
– Да, все это делает жизнь легче и удивительней, – вздохнула я. Гейвин улыбнулся и затем стал серьезным.
– Но ты должна понять, что, несмотря на то, что мы так счастливы здесь, мы не можем остаться здесь на вечные времена, как думает Шарлотта. Джефферсону нужны друзья его возраста, ему надо ходить в школу и…
– Я знаю. – Мне стало грустно, я откинулась на подушку и скрестила руки.
– Ты должна знать, что это всего лишь временный выход, Кристи. Мы должны придумать что-то еще.
– Мудрый старина Гейвин, – передразнила я. – Я, конечно, мечтательница, а ты – трезво мыслящий человек.
– И мы отлично сочетаемся, – подхватил он, улыбаясь. – Когда бы я ни становился рассудительным, ты ударяешь меня по голове очередной выдумкой.
– А когда я слишком далеко ухожу в мечты, ты вытаскиваешь меня обратно к реальности. Так же, как и сейчас.
– Я лучше тебя поцелую, вместо ответа, – сказал он и нежно поцеловал меня в губы. Я посмотрела в его глаза и почувствовала трепет в груди.
– Нам пора собираться, пока они не соскучились по нас, – прошептала я.
– Знаю. Теперь я – фермер, – напомнил он, расправляя грудь и тыча в себя пальцем, – у меня есть работа, да и у тебя тоже. Нужно взбить масло, испечь хлеб и помыть полы.
– Я разрешаю тебе помыть полы, Гейвин Стивен Лонгчэмп, – сказала и я швырнула в него подушку. Он поймал ее и засмеялся.
– Ну-ка, шевелись, – он погрозил мне пальцем. Мы быстро оделись и спустились вниз. Хомер уже пришел и завтракал с Лютером и Джефферсоном, когда мы вошли в кухню. Я удивилась, что Хомер здесь так рано. Он что, не завтракает со своими родителями? Лютер заметил мое удивление.
– Хомер пришел, чтобы помочь собрать сено на восточном поле, – объяснил Лютер.
– А у Джефферсона замечательная идея, – объявила Шарлотта. – Даже Лютер согласился, правда, Лютер?
Он хмыкнул и продолжал завтракать.
– Да? И что же это за идея? – спросила я.
– Раскрасить сарай. Мы должны придумать, в какой цвет. Может быть, в красный, как у мистера Дугласа, или в зеленый?
– Никогда не видела, чтобы сарай был зеленым, – сказала я.
– Я знаю, – объявила Шарлотта, – мы раскрасим одну сторону – в красный, другую – в зеленый, перед – в красный, а сзади сарай будет зеленым. Или, может, перед покрасить в зеленый цвет, а сзади – в красный?
– Все эти цвета, наверное, смутят коров, – улыбнулся Гейвин. – Они решат, что в июле вдруг наступило Рождество.
– О, ты так думаешь? – печально произнесла Шарлотта.
– Да коровам все равно, в какой цвет, – пробормотал Лютер. – И они понятия не имеют о Рождестве.
Я видела, что он не хочет расстраивать или разочаровывать Шарлотту.
– Каждый может помочь нам, – объявила Шарлотта.
– Мы с Хомером покрасим перед сарая, – заявил Джефферсон. – Правда, Хомер?
Хомер взглянул на нас, а потом на Джефферсона, прежде чем кивнуть.
– А у Хомера разве нет работы на своей собственной ферме? – спросила я.
– Дугласы больше не работают на ферме, – ответил Лютер. – Они на пенсии.
– О. У тебя есть братья или сестры, Хомер? – поинтересовалась я.
Он отрицательно покачал головой.
– Его родители были совершенно одинокими, когда он появился, – быстро сказал Лютер. Он отодвинул свою тарелку в сторону. – Ну, нам пора, – он взглянул на Гейвина. Гейвин залпом выпил свое молоко и кивнул.
– Сегодня я испеку яблочный пирог, – пообещала Шарлотта. – Теперь мне придется просто разорваться, чтобы накормить столько едоков.
– Только не забудь о нем, а то он сгорит, – предупредил Лютер. – Нечего важничать только потому, что у нас гости.
– Если я захочу поважничать, я смогу, – бросила в ответ Шарлотта. Лютер, как обычно, хмыкнул.
– Когда мы начнем красить сарай? – спросил Джефферсон.
– Завтра, – ответил Лютер. – Если мы управимся с тем, что намечено на сегодня.
– Может, тогда я вам помогу, – предложил Джефферсон.
Лютер даже улыбнулся.
– Я никогда не отказываюсь от помощи пары рук, и неважно, большие они или маленькие. Идем.
– Крестьяне снова уходят, – пробормотал Гейвин мне в ухо, когда вставал из-за стола, чтобы присоединиться к Лютеру и Хомеру. Джефферсон задвинул стул.
– Чем ты будешь сегодня заниматься, Кристи? – спросил он меня.
– Я собираюсь заняться нашей одеждой, уберусь в доме и загляну в библиотеку. Сегодня вечером я почитаю тебе, и ты тоже потренируешься в чтении.
– У-у…
– А еще таблица умножения. В этом году у Джефферсона с ней были проблемы, – объяснила я, строго глядя на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48