И он её доказал. Это было нетрудно, особенно, если учесть, что Бык в тот день был немного подшофе. Его не посадили, но из милиции попёрли. В течение долгого времени он не мог найти работу, ударился в крутую пьянку, принялся побивать жену, которая, на счастье, оказалась еврейкой. На счастье, потому что она вывезла его в Израиль, надеясь, что там он излечится от алкоголизма. Зря надеялась. Столкнувшись с израильской действительностью, безработицей, антируссизмом, Бык совсем сошёл с катушек. Он пьяный просыпался, и пьяный засыпал, в перерывах лупил жену и детей, называя их «жидовским отродьем». В конце концов, жена сбежала от него вместе с детьми, а Бык на себе узнал прелести израильских тюрем.
Он отошёл от Дяди Боруха, снова присел у стены, рядом с Инженером.
— Все из-за тебя, гнус, — процедил Бык сквозь зубы.
— А я-то при чем? — Николай Борисович испуганно посмотрел на него и постарался отодвинуться.
— Чтоб тебе провалиться! И черт меня дёрнул с тобой связаться, — Бык отрешённо смотрел в пол.
— Может, обойдётся? — Инженер даже пожалел Быка.
— О! Чо я вижу?! Я вижу свои часы! — раздался чей-то возглас.
Все подняли головы. Развязной, переваливающейся походкой к Евгению направлялся парень с ярко выраженной кавказской внешностью.
— Слышь, пидор, это мои часы! Или ты не знал? — он нагло схватил Чёрного за руку. — Сам отдашь или как? Бык, ты мою маляву получил? Ты ему сказал, что это мои часы?
Евгений встал, оглядел парня. Тот был на полголовы выше, но в плечах чуть поуже. Скорее всего, привык не столько драться, сколько брать криком. В одиночку никогда не нападает, надеется на поддержку. Вон его дружки ухмыляются. Чёрных прислонился к стене.
— Нет, дарагой, нэ отдам, — он специально коверкал слова, надеясь вывести парня из себя. Ему это удалось.
— Да я тебя… — парень замахнулся, Евгений отклонился, и кулак со всего размаха врезался в стену. — У-у-у… — завыл парень, тряся рукой. «Кавказские» начали угрожающе подниматься со своих мест.
— Ша, пацаны, — тихо сказал Дядя Борух. — Кто ещё часы хочет? — он обвёл глазами камеру. Все молчали. — «Чёрный» — мой кореш. А тебя, Теймур, чтоб я больше не слышал. Понял? Я тебя спрашиваю, понял?
— Понял, — чуть слышно, сквозь зубы, процедил Теймур.
— Вот и вали в свою псарню!
Теймур убрался, покачивая больную руку, и бросая злые взгляды на Евгения.
— А ты молодец, Журналист, — доброжелательно сказал Дядя Борух, — не испугался.
— Что ж ты раньше не вступился?
— Хотел посмотреть, как ты себя поведёшь.
Евгений снова присел на своё место. Пришёл полицейский, вызвал троих на заседание суда, потом ещё двоих…Через четыре часа «Чёрный» остался в одиночестве. Никто из тех, кого уводили, не возвращался обратно. Он не знал, где они, впрочем, и не задумывался. Евгений достал пачку сигарет, вытащил из неё записку. Теперь никто не мешал ему прочитать.
«Валентин, ты знаешь, что делать. Только поторопись».
И это все? Из-за этого весь сыр-бор? Интересно, как же он передаст записку? И кому? Ведь никто не знает, что он здесь. И почему его не вызывают на суд? Но только он об этом подумал, пришёл полицейский, надел на него наручники и вывел из камеры. Снаружи стоял Элиягу, адвокат, грузинский еврей, приехавший в Израиль лет двадцать назад.
— О, Женя! Я ещё не успел прочитать твоё дело. За что тебя?
Евгений знал Элиягу уже несколько лет, изредка консультировался с ним.
— Понятия не имею. Какие-то угрозы, шантаж, чуть ли не попытка убийства…
— Кому же это ты помешал? — Элиягу защищал, в основном, «кухонных бойцов», и потому находился в некоторой растерянности. Для него дело Евгения было в новинку. — Ладно. Разберёмся.
Черныха ввели в зал суда. Он уже бывал здесь раньше, но по другую сторону решётки. Зал был полон. Он увидел знакомые лица, глаза, ободряющие улыбки, сочувственные взгляды и злорадные ухмылки. Последних, правда, было немного.
Вошёл судья, все встали. Элиягу, прокурор, секретарь уже были на своих местах. Прокурор начал говорить. Он произносил свою речь на иврите, поэтому Евгений не сильно прислушивался. Только отметил про себя, что говорил прокурор эмоционально, страстно, обвиняя Евгения во всех смертных грехах, требовал для него максимального наказания…Что ж, такая у него работа, вздохнул он. Хреновая, прямо скажем, работа. Обвинять человека, который ни в чем не виноват. Ага, вот он говорит о какой-то плёнке…
— Существует магнитофонная плёнка с записью угроз подозреваемого, — гремел прокурор.
Тут встал Элиягу:
— Если уважаемый суд позволит, мы бы хотели услышать эту плёнку. И хотя для суда данная улика не считается основополагающей, более того, она даже не должна рассматриваться, или, по крайней мере, должна пройти экспертизу на интедефикацию голоса, я прошу предъявить её.
Прокурор засуетился, нагнулся к секретарю, тыкал ему в нос какие-то бумаги, а Элиягу в это время продолжал:
— Евгений Чёрных — известный журналист, его фотографии и статьи публикуются во многих газетах, он часто выступает по телевидению, то есть, его многие знают. Человек, лицо которого известно чуть ли не каждому жителю Израиля, вряд ли будет делать то, в чем обвиняет его уважаемый прокурор, — адвокат раскраснелся, его красноречие не знало границ.
Прокурор развёл руками, давая понять, что плёнки нет. Собственно, её и не могло быть, потому что Евгений никому не звонил с угрозами. Нет, бывало, конечно, в порыве раздражения он мог наговорить, что угодно, но всегда знал границы дозволенного. Элиягу распинался ещё минут сорок, сыпал цитатами, взывал к древним еврейским мудрецам, и даже отрывки из Танаха ввернул. Судья слушал с интересом, не перебивая. А адвокат, похоже, сам для себя открывал новые грани своего ораторского таланта. Когда он закончил, судья сказал, что суд, что по просьбе прокурора, переносится на неделю. Зачем нужна была эта неделя, непонятно. Может, прокурору необходимо было найти, из-под земли достать, эту злосчастную плёнку?
На выходе из зала Евгения ждал Элиягу. Рядом стояла Ирина. Она когда-то работала вместе с Черныхом в газете.
— Одно удовольствие было защищать тебя, — улыбаясь, сказал адвокат. — А то все алкаши, наркоманы, «кухонные бойцы»…
— Спасибо, Илья. Как ты думаешь, долго мне ещё сидеть?
— Вот этого не знаю. От судьи зависит.
— Я ужу наслышан про этого судью. Что он «русских» не любит.
— Да нет. Нормальный мужик. Не подарок, конечно.
Ирина подошла ближе, дотронулась до наручников. Криво улыбнулась, как будто вот-вот заплачет.
— Я тебе сегодня передачу принесу.
— Главное, сигареты. И одежду какую-нибудь. И консервы.
— Хорошо.
— И вот ещё что, — Евгений огляделся. Полицейский стоял в стороне, ждал, когда свидание закончится. Он сунул Ирине записку и тихо сказал, — передай обязательно. Там есть адрес.
Полицейский неторопливо подошёл к ним, легонько подтолкнул Черныха в плечо.
— Все, пойдём.
Евгений «гусиным шагом», в кандалах, направился в подвал. Там уже стояли заполненные «воронки», ждали только его. Дядя Борух поманил его пальцем и подвинулся, уступая место.
— Ну, как?
— Ничего. Перенесли на неделю.
— Понятно. Инженеру дали три месяца, в Рамле будет отсиживать. А Быку — полтора года, — глаза Дяди Боруха нехорошо сверкнули. — Значит, Натан тебе ничего не передавал?
— Нет, — теперь, когда Евгений избавился от записки, ему уже нечего было скрывать.
— Тебе видней, — старик пожал плечами, — но дело может повернуться таким образом, что и я ничем не смогу помочь. Под богом ходишь, Чёрный. Я ясно излагаю?
— Яснее некуда. Только не понимаю я тебя, Дядя Борух.
Камера встретила Евгения всеобщим радостным гулом. Он тоже был рад снова встретиться со своими новыми приятелями. Но ещё больше был доволен, когда дежурный вертухай принёс передачу. Там оказался блок сигарет «Ноблес», рыбные консервы, палка колбасы, печенье, несколько пачек чая и спортивный костюм.
— Гуляем, ребята, — Евгений вывалил содержимое на нижнюю шконку, отодвинул в сторону сигареты и костюм.
— Отложи для Дяди Боруха, — сказал Игорь Шульман. — Внеси, так сказать, свою долю в общак.
Евгений отложил две банки консервов, половину колбасы и пачку печенья. Он оглянулся, приглашая всех пировать, и наткнулся на пристальный взгляд Натана. Чёрный утвердительно кивнул ему. Натан облегчённо улыбнулся. Шульман стал заваривать чифир. Сашка Евреин бросился ломать хлеб и открывать банки. Остальные задвигались, перебираясь поближе к «хавке». Один Дора сидел в своём углу, с завистью глядя на пиршество. Он знал, что его не позовут, могут только подачку кинуть, как собаке. Евгений уже немного разобрался в камерной иерархии, поэтому не мешал другим распоряжаться его «дачкой». Открылась дверь, дежурный запустил Дядю Боруха.
— Ага, празднуете? Ништяк!
— Дядя Борух, это в общак, — Евгений протянул ему «долю».
— Молодец, Чёрный, уважаешь, — «авторитет» потрепал его по плечу. — Жалко, водочки нету. Ну, ничего!
Пока все рассаживались перед импровизированным столом, Натан рассматривал железную крышку из-под консервов. Потом взял пластмассовую ложечку, отломал ручку и накрутил на неё крышку. Разогрел изделие на зажигалке, пластмасса прочно сцепилась с железом. Получился неплохой и довольно прочный нож. Натан заточил его о стену, пальцем попробовал остриё.
— Класс! — удовлетворённо выдохнул он.
— Ну что, мужики, правеж делать надо, — Дядя Борух обвёл всех глазами, остановил взгляд на Быке. Зрачки сжались, как у кошки. Гробовое молчание было ему ответом, даже жевать перестали.
— Не дамся! — вдруг заорал Бык и бросился на «авторитета».
Натан подставил ему подножку и Бык растянулся у ног Дяди Боруха. Натан навис над ним с самодельным ножом.
— Убери нож, — приказал старик. — Встань, гнусь.
Бык поднялся. Испуганно смотрел на Дядю Боруха, но мышцы напряглись, в любой момент он готов был броситься в драку.
— Успокойся, Бык, не гоношись, — ласково сказал Дядя Борух, — я ж с тобой по-хорошему разобраться хочу. Я не держу на тебя зла, но ответить ты должен? Должен! Я правильно говорю, пацаны?
— Правильно, — поддержала его камера.
— И какое ж мы ему наказание придумаем? — все так же ласково спросил Дядя Борух.
— Я кричать буду, — глухо пообещал Бык.
— Что ж, дорогой мой, кричи. Тебе же хуже будет. Да и не услышит никто.
Авторитет моргнул Шульману. Игорь перехватил Быка сзади, наклонил его голову вниз. Он был намного сильнее, ему не составляло труда держать провинившегося в таком положении. Бык дёргался, вырывался, но ничего не мог сделать.
— Давай, Инженер, твоя очередь. Он ведь, кажется, хотел тебя обидеть?
Николай Борисович заёрзал на своём месте, переводя взгляд с Дяди Боруха на Быка.
— Не…не… Я не могу. Нет…
— Ну, тогда ты, Санька, — кивнул авторитет Евреину.
Сашка начал расстёгивать штаны, но Бык, собравшись с последними силами, сбросил с себя Шульмана, выхватил у Натана нож, и с криком бросился на Дядю Боруха. Старик незаметным движением ткнул ему два пальца под горло и Бык, закатив глаза, свалился на пол.
— Эх, молодёжь, молодёжь, — вздохнул Дядя Борух и приказал, — В парашу его. Обоссать. И всю задницу порвать. Шваброй. Быстро!
Евреин затащил Быка в душевую, следом за ним туда же вошли Шульман, Лёша — убийца и Натан. Евгений слышал как орал Бык, хоть пущенная из душа вода и заглушала крики. Николай Борисович в ужасе закрывал уши руками. Дора сидел в углу, безразлично глядя в стенку. Он лучше всех знал, что сейчас происходит в душевой. Он уже прошёл через эту боль и унижение…
— Ты, Журналист, не думай обо мне плохо, — спокойно сказал Дядя Борух. — Думаешь, мне это надо? Но закон есть закон. Не я его придумал. Выйдешь отсюда, напишешь. Клёвое чтиво будет.
Дверь душевой открылась. Евгений увидел Быка, стоящего на коленях между своими мучителями. Его голая задница была в дерьме и крови, из заднего прохода торчала швабра. Во рту он держал член Лёши — убийцы, глаза были закрыты, по щекам текли слезы…
— Вот теперь, Женя, ты знаешь, что такое «эскимо». Никогда не доводи до этого. Лучше харакири сделать, — Дядя Борух поднялся, постучал в дверь камеры и, когда она открылась, вышел, ни с кем не попрощавшись.
— Скоты, скоты, — как заклинание повторял Николай Борисович, качаясь из стороны в сторону.
Натан, Шульман и Лёша молча вышли из душевой, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Вот теперь и пожрать можно, — радостно заявил Лёша, потирая ладошки. Кажется, он был очень доволен собой.
— Не суетись, — осадил его Натан. — Всему своё время. Инженер, жрать будешь?
Николая Борисовича вырвало прямо на пол. Тошнотворный запах разнёсся по всей камере.
— Во блин! Убирай теперь, — Шульман коротким ударом сбросил Инженера с койки. — Или тоже швабру хочешь?!
6. БЕГСТВО В ПЕТЕРБУРГ.
(Натан)
Незнакомец провёл Натана в ближайший дом. Завесил единственное окно старым байковым одеялом, зажёг керосинку, выставил на стол чугунок с вареной картошкой, солёные огурцы, помидоры и трехлитровую банку самогонки. Дом был пуст. Кроме стола, трех колченогих табуретов, проваленного, частично сгоревшего дивана и огромной кровати с пожелтевшей от времени периной, ничего не было. Только в углу висела почерневшая икона, на которой с трудом угадывался лик Иисуса.
Птенец снял свою доху и оказался стареньким, очень ветхим мужичком. На вид ему можно было дать и 70, и 150 лет. Хотя Натан мог бы предположить, что и во времена Парижской коммуны ему было столько же.
— Садись, мил человек. Здесь не часто люди ходят, — старик выговаривал слова ясно, чётко, без шамканья. Может быть даже слишком чётко. Так говорят, когда язык не является родным от рождения. — Рассказывай, кто ты, как сюда попал, откуда меня знаешь?
Натан протянул ему записку. Старик взял её осторожно, двумя пальцами, за краешек. Долго читал, шепча про себя слова, потом разлил по стаканам самогон:
— Давай! Помянем Яшу…
— Он жив, — заикнулся было Натан. — Я его недавно видел.
— Нет. На этом свете его уже нет, — старик опрокинул в себя стакан, не закусил, не занюхал, только вдохнул поглубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40