По крайней мере, уважать будут.
К сожалению, не понял Коля самого главного закона: не верь, не бойся, не проси. Не «крысятничай», делись передачей, и ни в коем случае не зови на помощь вертухаев. Хуже будет! Не хочешь о себе говорить, — молчи! Не хочешь спать возле параши — не ной!
Не понял этого Коля, не внял. Уже на второй день орать начал. И было бы с чего! Ну спросил бы, чьи сигареты. Любой бы дал. Зачем же без спросу брать? Так ведь нет! Хорошо ещё, что «опустить» не успели. А то у Быка, похоже, конец зачесался. «Хата» переполнена. Конечно, не питерские «Кресты», и не Бутырка… Но все-таки… На четыре шконки девять человек. Здесь любая ссора — развлечение. Возмущался, в основном, Бык. Сам себя заводил. Остальные молчали, не вмешивались. Ждали, чем закончится. Хотя, чего там ждать, и так все ясно. Закон есть закон, против него не попрёшь! Пока разбирались, в камеру вошёл Дядя Борух.
Дядя Борух (Борис Камянов) — старый вор. Сидел ещё в Союзе. За кражи, взломы, сейфы щёлкал, как семечки…Короче, «медвежатник», элита! Как он оказался в Израиле, зачем, почему?.. Одному Богу известно. Судя по всему, уже с первой отсидки в колонии для несовершеннолетних он оказался в ярых «отрицалах». Чувствовался в нем характер. Иначе бы он не стал тем, кем стал. Вор Дядя Борух был не по слову, а по призванию и по признанию «законников». Есть такие люди. Кем бы они ни были, ворами или профессорами, они пользуются огромным уважением. Есть, как говорится, «честные воры» и «честные менты», все остальные, которые рядом, так, шваль подзаборная.
Никто не смел ослушаться Дядю Боруха, всесильного вора, даже израильские полицейские. Когда в израильских КПЗ, будь то Беэр-Шева, Ашкелон или Хайфа, стало невозможно жить от жары и холода, он заставил поставить кондиционеры. Дядя Борух всегда отстаивал как интересы воровской элиты, так и последнего из «обиженных». Властью он обладал куда большей, чем любой из израильских президентов. Одного его слова, движения бровей бывало достаточно, чтобы провинившегося изметелили до смерти. Он был справедлив и не знал компромиссов. Дядя Борух никогда не вмешивался в дела кланов, будь то «марокканцы», «эфиопы» или «кавказские»…Но его часто просили выступить в качестве третейского судьи. Он пользовался непререкаемым авторитетом.
— Что здесь случилось? — спросил Дядя Борух низким, хриплым голосом. Таким голосом мог говорить ротный, прошедший Афганистан, Чечню или Ливан. Как будто в горле навсегда остался раскалённый солнцем песок. — Вы что, забыли, где находитесь?!
— Все нормально, — проблеял Бык, вжавшись в угол.
— Эх, пацаны, пацаны… Что вы творите? Я вас предупреждал: в клочья разорву!
Сказано было тихо, вроде бы скучно, но от этого становилось ещё страшнее. Будто лезвие к горлу приставили.
— А тебе, парень, я вот что скажу, — продолжал Дядя Борух. — Жить будешь. Как — это вопрос. «Крысятничество» на первый раз прощаю. Но расплатиться ты должен.
А наутро схлестнулся Натан с Быком. Никто не имеет права ставить на человека, тем более уже прощённого. Бык был вспыльчив, сидел не один раз, что позволяло ему считать себя чуть ли не козырным. Правда, сидел он все больше по бытовухе, как «кухонный боец». То по пьянке кому-нибудь рожу начистит, то сожительницу изобьёт… В своё время Бык закончил минский пединститут и даже успел поработать в провинции учителем истории. Но в Израиле стал постоянным клиентом полиции, КПЗ, тюрьмы… Охранники хоть и не уважали его, но относились как к старому знакомому. «Вай, вай, — говорил ему Горкадзе, тбилисский еврей, пять лет отработавший в тюрьме „Эшель“, а теперь пребывающий охранником в КПЗ Беэр-Шевы, — как же так? Опять ты здэсь? Нэ живётся тэбэ тихо».
Сергей Быков действительно воспринимал каждую очередную отсидку совершенно спокойно, без эмоций. Как маленькую неприятность, которую надо пережить.
Был он небольшого роста, рано облысевший, худощавый, никакими особыми талантами не блистал, зато обладал непомерным честолюбием. Этакий наполеончик. Чуть что, сразу лез в драку. Правда, делал он это всегда с оглядкой. Никогда не «выпендривался» на тех, кто сильнее физически. Самым большим удовольствием для него, или, как говорил сам Бык — «смаком», было поиздеваться, унизить, особенно, новичков. Очень он любил камерную «прописку». Пока не нарвался на неприятности. Неприятность звали Игорь Шульман.
Игорь появился в камере неделю назад. Вошёл, нервно озираясь, потёр глаза, привыкая к полумраку…Чувствовалось, что это не его стихия. Но страха в глазах не было. Скорее, любопытство. Был он высок, худ, сутул, лицо вытянутое, чисто выбритое… Все время искал место своим длинным рукам. То в карманы засунет, то подбородок начнёт чесать, то затылок…
— Привет, мужики, — сказал он.
— Какие мы тебе мужики! — сразу же взъелся Бык. — Ты бы нас ещё «козлами» обозвал. Ты кто такой? Откуда взялся? Делай предъяву!
— Ша, гнида. Фасон держать не умеешь, а туда же… «Предъяву» ему!
Вся камера уставилась на новенького. Такого ещё не бывало. А он как-то мгновенно успокоился, сел на нижнюю койку, огляделся…
— Меня зовут Игорь Шульман. Слыхал, наверное? — обратился он к Быку. — За что закрыли, пока не знаю. Допрос был, но я так ничего и не понял. Какая-то курва жалобу накатала. Бэседер, разберёмся. — Он немного помолчал, потом спросил, кивая на Быкова: — А этот пидор, случаем, не дырявый? А то уж больно похож…
— Не-ет, — протянул, позевывая, Боря Спиногрыз. — Он по жизни такой, трахнутый. А вон тот, — он показал в угол, где сидел на корточках Миша Дорман, — да. Но за дело. В Ашкелоне пацанят имел. Ещё и на видео их снимал, падла.
— Эй ты, — Шульман поманил Быка пальцем, — здесь будет моя шконка. Понял? И чтоб тебя рядом со мной не стояло. Если не хочешь узнать, что такое «эскимо».
Странно, но Бык промолчал. Обиду, однако, затаил. Мало того, что Дядя Борух его сегодня ночью без развлечения оставил, мало того, что с Натаном сцепился, так ещё этот новенький права качает! Ничего, отольются кошке мышкины слёзки.
На своей койке заворочался Сашка Евреин. Вот интереснейшая личность. Хоть и Евреин, а чистокровный русак. Посадили за подделку документов. Правда, Сашка говорит, что он ни при чем. Какая-то девица в министерстве прочитала фамилию, и написала ему в теудат-зеуте «иудей». Хотя, кто его знает, может он её обольстил, а теперь сдавать не хочет. На воле у него осталась жена, которая постоянно таскала ему передачи, и самое главное, сигареты и телефонные карточки. На сигареты все, что хочешь обменять можно, а уж за телефонный звонок должника можно и на «кол» посадить.
— Ужина ещё не было? — хриплым со сна голосом спросил Сашка.
— Не было, — отозвался из своего угла Миша Дорман по кличке Дора.
— Эй, Саня, ты чего ночью делать будешь? Весь день проспал, — Шульман отбросил старую газету.
— Зато рож ваших поганых не вижу. А ночью я представляю себе зелёный лес и голубое небо, тропинку между деревьев…
— И голую голубую бабу, — засмеялся Бык.
— А ты, Бык, вообще, молчи. Тебе слово не давали, — Игорь пристально посмотрел на Сергея. — Или тебе Натан мало вломил? Так я добавлю. И Дядя Борух не поможет.
— Я эту тропинку из детства помню, — Саня прикурил сигарету. — Мне года два было, а я помню.
— В этом дерьме все, что угодно вспомнишь. Даже самого себя, обмотанного пуповиной, — Натан сплюнул на пол.
Шульман хотел было сказать, что в «хате» не сорят, а плевок — это вообще оскорбление уважаемому обществу, но тут загремел замок.
— Эй, вы, куда ведёте? — заорал Бык, — И так переполнено! Дышать нечем!
— Потерпишь, — ответил охранник Горкадзе. — Завтра кого-нибудь в Офаким переведём. Или в Нетивот.
— Обрадовал, блин! Сам, наверное, не хочешь туда.
— Мне— то что? Я человек подневольный, военный.
Камеры предварительного заключения (или «маацар» на иврите) и в Офакиме, и в Нетивоте славились своей перенаселённостью, духотой и дурным отношением начальства и охраны к заключённым. В Беэр-Шеве, по сравнению с другими, КПЗ считался одним из лучших, самым уютным, если, конечно, в такой ситуации может идти речь об уюте. А уж по сравнению с российскими, здесь вообще курорт. Так говорил Дядя Борух. А он знал, что говорил. Насмотрелся за свою жизнь. В камере было два помещения. В одном туалет с душем, в другом, соответственно, спальные места. Нельзя сказать, чтобы было очень просторно, но те, кто приходил из других мест, утверждали, что здесь намного лучше.
— Всё, принимайте новичка, — Горкадзе ввёл в камеру парня. Тот держал под мышкой матрац. На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Невысокого роста, длинные волосы, борода, одет в джинсу…
— О, пацаны, лоха привели, — загорелся Бык. — Ну-ка, ты, иди сюда!
Парень оглядывался, искал, куда бы положить матрац. Но место было только возле Доры. Он кинул матрац рядом с ним.
— Ты кто? — спросил Шульман. — Постой, постой, что-то мне твоё лицо знакомо. Ба! Так это ж Евгений Чёрной, журналист. Я твои фотографии в газете видел. Ты-то как сюда попал? За что? Садись сюда, со мной.
Журналист присел на койку. Зажал руки между коленями.
— Честно говоря, понятия не имею. Мне позвонили из полиции, сказали, чтоб я пришёл, что какая-то жалоба на меня, нужно проверить…Я, как нормальный человек, пришёл, а меня в наручники…И понеслось! Тут тебе и шантаж, и угроза убийства, и связь с криминалом, и черт знает что ещё! Я уж и не помню толком.
— Да-а, — протянул Игорь, — влип ты по самые яйца. Если полиция вцепилась, так просто не отвертишься. И что, ты хочешь сказать, что ни в чем не виноват?
— Ну знаешь, было бы желание, а компромат на любого можно найти. Что же теперь делать?
— Ждать. Кто у тебя адвокат?
— Нет у меня адвоката.
— Значит, дадут бесплатного. Правда, здесь и платные адвокаты — дерьмо. Не переживай, судя по всему, влепят тебе года три. Ну, ладно. Где ж тебе пристроиться? — Шульман оглядел переполненную камеру. Остановил взгляд на Мише. — Слышь, Дора, дуй в душевую. Будешь возле параши спать.
— А почему я? — заныл Дорман. — Пусть новенький туда идёт.
— Дора, ты никак головой поехал? Права вздумал качать! — Натан недоуменно повертел головой. — С ним здесь, как с человеком обращаются, а он…Хочешь, чтоб мы тебя «марокканцам» отдали? Смотри, у нас не застоится. Они любят таких, как ты. Будешь им не только трусы стирать, но и задницу подставлять. Хочешь?
Дорман молча свернул свой матрац и скрылся в душевой. Оттуда донеслось его недовольное ворчание. Евгений бросил свои вещи на освободившееся место. Рядом лежал смуглый парень, все время смотрел в потолок, будто хотел в нем дырку сделать. Его смуглость была не природная, скорее всего, обгорел на жарком израильском солнце.
— Не обращай на него внимания, — сказал Натан. — Он румын, не понимает ни хрена, ни на иврите, ни по-русски.
— За что же его сюда?
— Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда ещё не было.…Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?
— Не приходилось.
— Ну, тогда, с крещеньецем тебя, — Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. — Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в «хате» не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке… Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку… Иначе сам будешь считаться «опущенным». Понял?
Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреину. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.
— О, наш убивец прочухался, — засмеялся Шульман.
— Сам ты убивец, — прошепелявил мужичонка. — Дай чифирчику.
— Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, — пояснил Натан Евгению. — Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.
— За что ж он её так?
— По пьянке. Она ему сказала, что он не мужик. А Лёша обиделся. Потом неделю от полиции бегал. В итоге, сам пришёл и сдался.
— А что было делать? — подал голос Бляхман. — Жрать нечего, денег нет. Тут хотя бы кормят. — Он тяжело вздохнул. — Она сама виновата. Разве можно так мужика оскорблять? Я ж из Дагестана, у меня кровь горячая.
— Башка у тебя дурная, а не кровь горячая! — Игорь поднялся, чтоб заварить новую порцию. — Эй, Колян, подваливай к нам, не бойся, — позвал он бывшего главного инженера, — ничего тебе Бык не сделает.
Николай Борисович молча взял из рук Шульмана банку с чифирем, выпил, и снова отошёл в свой угол, куда испуганно забился с самого утра. Весь день он мучительно размышлял, чем ему придётся рассчитываться за ночное прегрешение. Что с него ещё потребует Бык, или хуже того, Дядя Борух? И надо ж было такому случиться! Он чисто автоматически взял ту злосчастную сигарету, даже не задумался. Нет, он знал, что чужое брать нельзя, но даже представить себе не мог, чем это обернётся. Кто бы мог подумать, что он, Николай Борисович Кляймер, главный инженер огромного производства, бывший депутат всех мыслимых и немыслимых советов, член коммунистической партии, близкий друг первого секретаря Молдавии, и т.д. и т.п., окажется в таком дерьме?! Что он будет бояться какого-то недоноска, какого-то Быка, который и на быка-то не похож…
— Слышь, Колян, не мучайся, — угадал его мысли Шульман. — Твоя «хавера» телекарт принесёт? Вот и отдашь его Быку. Будете в расчёте. И не расстраивайся. Много тебе не дадут. В крайнем случае, три месяца не будешь появляться дома. Ты же не судимый, в первый раз…
— Все мы когда-то были в первый раз! — буркнул Натан. — Смотря какой судья попадётся. Есть тут один гад, лысый…То ли ''марокканец'', то ли ещё кто, короче, сефард… «Русских» терпеть не может. Залепит на полную катушку! Мало не покажется! Как говорится, «мама, не горюй».
Натан улёгся на койку, закинул руки за голову и прикрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40