Воспоминания, как уже бывало не раз, накатывались медленно и неотвратимо. Где же он все-таки допустил оплошность? Или его арест, это просто чья-то ошибка?
2. НАТАН
Натан давно уже понял, что этот мир не для него. Но в каком из известных миров ему жить, не знал. Он страшился смерти, хотя догадывался, что там, за чертой, душе, не обременённой телом, наверное, будет легче. Нет, не смерти Натан боялся, а предсмертья. Того, что предшествует уходу: боли и одиночества. О чем бы ни умолял Бога человек, а в глубине души он больше всего надеется на лёгкую смерть. Нет, не надеется, жаждет! Жаждет, потому что боится.
Окружающие говорили про него, что он злой и бездушный, что обмануть ближнего для него — все равно, что воды напиться. Что нет у него ни друзей, ни привязаностей, и за душой ничего святого… На самом деле ни черта они про Натана не знали. Не знали, что внешняя сила его, уверенность, всего лишь маска, за которой скрывается страх.
Страх появился давно, ещё в детстве, после первой драки. Эту драку Натан запомнил на всю жизнь. Была такая считалочка: «Жид, жид по верёвочке бежит». Натан не знал, что такое «жид». Думал, что это жадный человек. Но отец объяснил, что за такие слова по роже бить надо. И уже на следующий день вызвал он приятеля на поединок. А точнее, слегка заехал ему в нос. Был Натан не шибко сильный, не спортивный, толстоват даже…Короче, обычный еврейский пацан. К тому же боялся, потому что приятель был намного здоровее. Но когда друг ответил ему кулаком в глаз, что-то щёлкнуло у него в голове, зашумело, и он уже не чувствовал боли, ничего не видел перед собой, одна всепоглощающая ярость, которую Натан смог удовлетворить, только увидев приятеля на земле, грязного от крови и пыли. Вот тогда-то он и испугался по настоящему. Самого себя испугался, ибо понял, насколько он может быть страшен в слепой своей ярости.
Иногда Натан представлял себе, что будут говорить о нем после смерти. Например, так: «Он был сильным человеком. Когда он шёл, земля вращалась ему навстречу. Мужчины боялись и уважали его, женщины любили его и трепетали от ощущения его силы, люди искали его благоволения…» Так говорили об отце Натана, и ему хотелось, чтобы о нем отзывались так же.
Впоследствии, в любой драке он ждал первого удара, после которого мозг отключался, и переставал чувствовать боль. Вообще ничего не чувствовал, не видел, не осознавал. Только жажда крови и победы толкала его вперёд. Позже один врач объяснил ему, что подобное явление называется «амокова пляска». Это малоизученный синдром внезапного бешенства, которому подвержены жители некоторых островов Малайзии. Где находилась Малайзия, Натан примерно знал, посмотрел на глобусе, но какое отношение «амокова пляска» имеет к нему, представлял себе с трудом. Врач сказал, что малайцы называют это состояние «мата глаб», что означает «слепой глаз». Человек теряет ощущение времени, теряет над собой контроль, и начинает убивать всех, кто попадётся ему под руку.
Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блёстками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали…Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел… Цвета яркими, ослепляющими, и даже шёпот слышался так, будто вокруг него били барабаны… Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела…Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград…Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с «амоковой пляской». Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю…Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать… Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той чёрной бездны, Натан принёс предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на неё, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры… В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушёл, он только ещё глубже въелся в подсознание.
За то время, что Натан находился в этой израильской тюрьме, видения его не посещали, так же как и приступы эпилепсии, и взрывы дикой ярости. Только недоумение и полное равнодушие к будущему. Натан никак не мог понять, где же он «прокололся». Операция была продумана до мелочей. Конечно, это была чистой воды авантюра. Но зато какая! Агата Кристи могла бы им гордиться. По лицам следователей он видел, что его дело разваливается, доказательств нет, вещдоков нет, свидетелей нет.… Но израильская прокуратура не из тех, кто так просто отказывается от своих обвинений. Поэтому суд постоянно откладывался, дело отправлялось на доследование. И все-таки Натан чувствовал, что где-то был прокол. И чем дольше он тут сидит, тем больше возможностей у полиции найти концы. И черт его дёрнул ехать в этот Израиль, который давно уже перестал быть ИЗРАИЛЕМ, а стал просто израиловкой.
Из Киева он бежал так быстро, будто за ним гналась свора голодных собак. Собственно, так оно и было. И свора, и собаки в человечьем обличье. Благо, новые документы он приобрёл загодя. Разве что из Анатолия Тимощука превратился в Натана Гринберга. Его родители были евреями, но ехать по старым документам он не мог. Обложили его профессионально, охоту устроили, суки…
Первая жена Натана тоже была еврейкой. Все в ней было хорошо, начиная от зажиточных предков (папа работал директором ювелирного магазина), и заканчивая огромной пятикомнатной квартирой (папин подарок) на улице Артёма, в самом центре Киева. Одно страшно раздражала Натана в жене: волосы на груди. Жёсткие, чёрные, кучерявые… Она пыталась избавляться от них, но когда волосы начинали отрастать, он постоянно натыкался на их колючесть. В итоге, он вообще перестал с ней спать, даже перебрался в другую комнату. И все чаще подумывал о разводе. Но не так-то легко это было сделать. И проблема заключалась не в шикарной квартире, не в безбедной жизни. Все это Натан мог бросить даже, не задумываясь. Но отец Елены взял его в свой бизнес. А Натан чувствовал, что живым из этого бизнеса, по своей воле, никто не уходит. Поначалу он был на побегушках, отвезти, привезти…Он и не пытался глубоко вникать. Это потом, позже, Натан осознал весь масштаб дел. Ушлый был мужик, его тесть, Яков Моисеевич. За десятилетия работы ни одного прокола. Его уважали все, от «авторитетов» до первого секретаря киевского горкома. Любил Яков Моисеевич широко пожить, погулять на курортах, съездить в санаторий обкомовский, с «комсомолочками» покувыркаться… Не забывал и про подарки жёнам, дочерям и любовницам «сильных мира сего». Да и они его не забывали. За то и милиция закрывала глаза на некоторые его делишки. Имел Яков Моисеевич свой подпольный цех по обработке алмазов, считался одним из крупнейших «цеховиков». Бизнес Якова Моисеевича в конце 70-х явно попахивал колонией строгого режима с конфискацией. Или как тогда говорили «пятнадцать и пять по рогам». Из близких, правда, никто и не догадывался, чем занимается глава семейства. Жили в довольстве, отказа ни в чем не знали…Радостно, можно сказать, жили. Но всему приходит конец. К власти в СССР пришёл Андропов. И эйфория кончилась. Обкомовских, городских и республиканских работничков снимали, повышали, на их место присылали других… «Цеховиков» сажали пачками. Имущество конфисковывали…Яков Моисеевич одним из первых почувствовал конец вольготной жизни и однажды позвал к себе Натана.
— Вот что, Толя, поговорить я с тобой хочу. Парень ты неглупый, хоть и себе на уме. Я до сих пор в тебе не разобрался. Но речь сейчас не об этом. Я задницей чую: недолго мне на свободе гулять. Но, видишь ли, я уже не молод, вряд ли из тюрьмы выйду. Можно было бы скрыться, лечь на дно, уехать за границу…Но я хорошо известен в определённых кругах, все равно найдут. Поэтому я хочу передать тебе кое-какие дела, связи…Тебя никто не знает, а те, кто знает, считают за придурка. Я-то уверен, что это не так, но переубеждать никого не собираюсь. И тебе не советую.
— Яков Моисеевич, вы думаете, я справлюсь? Никогда не чувствовал в себе таланта к такому рода бизнесу.
— У меня нет наследников. Только жена и дочь. И ты! Я больше никому не верю. Друзья? Друзья для того и существуют, чтобы продавать и предавать. Причём, чаще всего, по мелочи. В бизнесе друзей не существует, запомни это. С врагами проще, всегда знаешь, что от них ждать. И запомни ещё одно: не верь, не бойся, не проси. И то, что нельзя взять за деньги, можно за большие деньги. Или силой. Есть в тебе искра божья, я вижу. Иначе бы не позволил Ленке за тебя замуж выйти. К ней многие сватались, на мой капитал надеялись. Но хрен им всем, фиг что они получат! Но если ты не позаботишься о моей жене и дочери, я тебя из тюрьмы достану. Или с того света. Учти!
И в ту же ночь вылетел Яков Моисеевич из окна. Вылетел как птица, да приземлился неудачно. Сломал позвоночник, парализовало его полностью. Но властей это не остановило. Хоть и не осудили Якова Моисеевича, но семью почистили основательно. Пришлось Натану с женой покинуть квартиру в центре, теперь в ней жил новый начальник милиции, и перебраться в двухкомнатную хрущевку в пригороде. Правда, и там они долго не задержались. Через несколько месяцев умерла свекровь, Ольга Михайловна. Не смогла привыкнуть к нищете. А Елена ударилась в загулы, начала путаться с заезжей кавказской публикой… Жизнь понеслась под откос. Несколько раз Натан заставал в квартире каких-то уродов, которые трахали его пьяную жену. Он не лез в драку. Сам себя боялся. Боялся, что прибьёт кого-нибудь, и, в первую очередь, эту шалаву, жену. Но однажды именно так и случилось. В ту ночь Натан вернулся поздно, в третьем часу. Сначала разгружал вагоны, потом выпил с приятелями — грузчиками, и, идя домой, надеялся, что непрошеные гости уже разошлись. Долго не мог открыть дверь, что-то подпирало её изнутри. Разозлившись, он врезал ногой по хлипкой двери и увидел, что в коридоре развалился голый мужик. Тот был настолько пьян, что даже не шелохнулся, когда на него свалилась выбитая дверь. Натан почувствовал нарастающую ярость, которая тисками сжимала виски. В мозгу что— то щёлкнуло, и наступила темнота. Он не помнил, что произошло дальше. Только когда пришёл в себя, увидел, что сидит на полу в спальне, а на кровати лежат два зарезанных тела: жены и какого-то мудака. Ни сожаления, ни страха Натан не испытывал. Скорее наоборот. Облегчение, избавление и полную ясность перед будущим. Он вытащил нож из тела Елены и вышел в коридор. Мужик лежал в той же позе, только из виска медленно вытекала кровь. Он был мёртв. Очевидно, Натан хорошенько приложился к его голове ногой. Он вложил в руку мертвеца нож. Огляделся. Подумал: не собрать ли вещи, не махнуть ли на все четыре стороны? Покачал головой. Нет, это не выход. Натан опрокинул несколько стульев, перевернул стол, разбил пару бутылок, сбросил на пол телевизор…И позвонил в милицию.
Дело закрыли быстро. Никто не стал глубоко копать. Друзья подтвердили, что он почти до утра разгружал вагоны, соседи, — что среди ночи слышали шум драки. Так что Натан даже не попал под подозрение. Правда, на допросы его потаскали. Но интересовались не столько убийством жены, сколько деньгами тестя. Но и тут Натан ничем не мог помочь. Он понятия не имел, куда Яков Моисеевич спрятал свой немалый капитал. Может прогулял, прокутил, потратил на любовниц, мало ли… От капитана милиции, Голобородько, с которым Натан был давно знаком, он узнал, что его парализованный и впавший в беспамятство тесть, пребывающий на данный момент в доме престарелых, оказывается, был держателем общака. Натан немного знал воровские законы, и потому был немало удивлён, что человек, ни разу не нюхавший зоны, может быть держателем общака. Хотя чем черт не шутит! Это говорит только об одном, что его тесть пользовался непререкаемым авторитетом у криминальных генералов и маршалов. Но он задумался. Яков Моисеевич был мужик умный, тёртый, даже по самым минимальным меркам, его капитал должен был перевалить за несколько миллионов. А если добавить сюда общак! От такой суммы у кого угодно голова закружиться. Не удивительно, что милиция рыла землю в поисках. Но Натана интересовал другой вопрос: почему до сих пор никто не пришёл к нему ни за общаком, ни за деньгами Якова Моисеевича? Или его действительно считали придурком, которому ничего нельзя доверить? Что ж, может оно и к лучшему. Скорее всего, милиция следит за каждым, кто приходит к тестю. Недаром его перевели в дом престарелых. Но ведь он, Натан, какой — никакой, а родственник, и вполне легально может навестить тестя.
С тех пор как Яков Моисеевич выбросился из окна, Натан его не видел. Не до того было. Несколько дней он колебался, ехать или не ехать. Не то, чтобы боялся слежки, просто не знал с чего начать разговор. С того, что он не уследил за женой и свекровью? Так его вины в этом нет. Или сразу начать с денег? Впрочем, разговор вообще вряд ли получится. От Голобородько он знал, что Яков Моисеевич не разговаривает, не двигается, и вроде как полностью потерял память.
Дом престарелых находился на Подоле, и внешне больше напоминал бомжатник, чем государственное заведение. Что как раз не удивительно: государственное, значит, ничье . Правда, Яков Моисеевич лежал в отдельной палате, небольшой, но довольно чистой, на втором этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40