Мне нужно узнать вас, иначе как я определю, отравлена моя вода или нет? И даже после этого останется еще одна, самая тяжелая проблема. Люди могут позволить себе любить жукеров, будучи уверены, что все жукеры мертвы. А вы все еще живы, и люди очень боятся вас.Человек встал и показал на свое тело. Презрительно, будто оно было хилым, уродливым.— Нас?— Они боятся того же, чего боитесь вы, когда смотрите в небо и видите звезды людей. Они боятся, что когда-нибудь придут на планету, а вы добрались туда первыми.— Мы не стремимся быть первыми, — ответил Человек. — Мы хотим жить там тоже.— Тогда дайте мне время. И научите меня, чтобы я мог научить остальных.— Все, что хочешь. — Человек обвел взглядом остальных свинксов. — Мы научим тебя всему.Листоед встал. Он говорил на мужском языке, но Миро понял его:— Некоторые вещи не принадлежат тебе. Ты не можешь их дать.Человек отрезал на звездном:— То, чему научили нас Пипо, Либо, Кванда и Миро, тоже не принадлежало им. Но они поделились с нами.— Их глупость не должна стать нашей глупостью. — Листоед все еще говорил на мужском языке.— Да. И мудростью их мы тоже не всегда обладаем, — отозвался Человек.Тут Листоед сказал что-то на древесном языке, Миро не понял что. Человек не ответил, и Листоед ушел.Вернулась Кванда. Глаза красные от слез.А Человек уже снова смотрел на Голос.— Что ты хочешь знать? — спросил он. — Мы расскажем и покажем тебе. Все, что можем.Голос повернулся к Миро и Кванде:— Что я должен спросить у них? Я знаю так мало и не понимаю, что нам надо знать.Миро посмотрел на Кванду.— У вас нет ни каменных, ни металлических орудий. Но ваши дома сделаны из дерева, как ваши луки и стрелы.Человек ждал. Пауза затянулась.— Так где же вопрос? — удивился он.«Как мог он не увидеть связи?» — подумал Миро.— Мы, люди, — вмешался Голос, — используем каменные или металлические орудия, когда хотим срубить дерево и сделать из него дома, стрелы или дубинки, которые носят многие из вас.Потребовалась минута, чтобы до свинксов дошел смысл его слов. Потом внезапно все они повскакивали на ноги и побежали — безумно, бесцельно, кругами, врезаясь друг в друга, в деревья, в хижины. Все молчали, но изредка тот или другой свинкс испускал дикий крик — такой, как показывал Мандачува.Жуткое зрелище. Внезапный приступ безумия. Все это выглядело так, словно свинксы потеряли способность управлять своими телами. Сегодня Голос послал к черту правила, которые соблюдались все эти годы необщения, осторожности, умолчания, и результатом стало повальное сумасшествие.Из этого хаоса вынырнул Человек и бросился на землю перед Голосом.— О Голос! — громко выкрикнул он. — Обещай, что никогда не позволишь им срубить моего отца Корнероя их каменными и металлическими орудиями! Если вам хочется убить кого-нибудь, здесь есть древние братья, которые с радостью отдадут себя. Можете взять мою жизнь, но не убивайте моего отца!— И моего! — подхватили другие свинксы. — И моего!
— Мы бы никогда не посадили Корнероя так близко от ограды, — сказал Мандачува, — если бы знали, что вы… варелез.Голос снова вскинул руки:— Разве люди рубили деревья на Лузитании? Хоть одно? Никогда. Закон запрещает это. Вам нечего бояться.Свинксы останавливались по одному. Наступила тишина. Наконец Человек поднялся с земли.— Вы заставили нас еще больше бояться людей, — обратился он к Голосу. — Лучше было бы вам и вовсе не приходить в наш лес.Ему ответил звонкий голос Кванды:— Как можешь ты говорить это после того, как вы замучили моего отца?Человек ошеломленно уставился на нее, явно потеряв дар речи. Миро обнял Кванду за плечи. И в наступившей тишине заговорил Голос Тех, Кого Нет:— Вы обещали мне, что ответите на все мои вопросы. Я спрашиваю вас: как делаете вы деревянные хижины, луки, стрелы, дубинки? Мы рассказали вам о единственном известном нам способе. Теперь расскажите мне о вашем.— Брат отдает себя, — пояснил Человек. — Я уже говорил вам. Мы просим древнего брата помочь в нашей нужде, показываем ему образ, и он отдает себя.— Можем ли мы увидеть, как это делается? — спросил Эндер.Человек оглянулся на других свинксов.— Вы хотите, чтобы мы попросили древнего брата отдать себя, просто чтобы вы могли посмотреть? Нам еще годы и годы не нужны будут новые дома, да и стрел хватает с лихвой.— Покажи ему!Миро повернулся, и остальные тоже — из леса на поляну вышел Листоед. Он спокойно и уверенно продвинулся на середину поляны. На окружающих не глядел, а говорил, как будто был герольдом или уличным глашатаем, — ему явно было безразлично, слушают его или нет. Он пользовался языком жен, а потому Миро улавливал только отдельные слова.— Что он говорит? — спросил Голос.Миро, который все еще стоял на коленях рядом, с чужаком, начал шепотом переводить.— Листоед, судя по всему, отправился к женам, и они сказали, чтобы братья исполняли твои просьбы. Но это не так просто, он говорит им… Я даже слов этих не знаю… Что они все умрут. Что кто-то из братьев умрет — это уж точно. Посмотрите, они не боятся, никто из них.— Я не знаю, как проявляется у них страх, — сказал Голос. — Я их еще совсем не знаю.— Да и я тоже, — ответил Миро. — Следует отдать вам должное: за какие-то полчаса вы подняли тут больше шороху, чем я видел за всю свою жизнь.— Это врожденный дар, — отозвался Голос. — И давайте заключим соглашение. Я никому не скажу про вашу Сомнительную Деятельность. А вы сохраните в тайне мое имя.— Это просто, — кивнул Миро. — Я и сам-то поверить не могу.Листоед закончил свою речь, повернулся, подошел к двери хижины, фыркнул и нырнул внутрь.— Мы попросим дар у древнего брата, — объявил Человек. — Так сказали жены.Так все и случилось. Миро стоял, обняв Кванду, рядом на траве сидел Голос, а свинксы творили чудо, куда более ощутимое и убедительное, чем те события, на основании которых Густо и Сида получили титул ос Венерадос.Свинксы обступили старое толстое дерево на самом краю поляны, а потом стали по очереди забираться на него. Забравшийся немедленно начинал колотить по стволу палочкой. Скоро все устроились на стволе и ветвях, распевая что-то непонятное и выбивая палочками сложный, прерывистый ритм.— Древесный язык, — прошептала Кванда.Всего через несколько минут дерево стало явно крениться. Половина свинксов немедленно слетела на землю и принялась толкать ствол, чтобы он упал на поляну, а не на другие деревья. Остальные колотили по дереву еще яростнее, пели еще громче.Одна за другой начали отваливаться могучие ветви. Свинксы сразу подхватывали их и уносили с того места, куда должен был упасть ствол. Человек принес одну из них Голосу, тот осмотрел ветку и протянул Миро и Кванде. Толстый конец, которым ветка крепилась к дереву, оказался совершенно гладким. Край не был плоским, поверхность образовывала острый угол. Но никаких волокон, обломков, капающего сока — никаких следов насильственного отторжения от ствола. Миро провел пальцем по излому — дерево было холодным и скользким, как мрамор.Наконец от «древнего брата» остался только ствол, нагой и величественный. Белые пятна, отмечавшие расположение отвалившихся ветвей, ярко блестели на солнце. Пение стало почти невыносимым, потом смолкло. Дерево наклонилось, а потом легко и плавно заскользило к земле. Раздался страшный, сотрясающий поляну удар, и наступила тишина.Человек подошел к упавшему дереву, начал гладить огромный ствол, напевая что-то себе под нос, и под его руками кора стала трескаться и сползать. Трещины росли, потом соединились в одну большую, идущую вдоль ствола. Подбежали свинксы и начали стаскивать кору, словно кожуру с банана. Два длинных глубоких желоба. Свинксы утащили кору куда-то в сторону.— Вы когда-нибудь видели, на что у них идет кора? — поинтересовался Голос.Миро покачал головой. У него не было слов.Теперь вперед выступил Стрела, тоже что-то тихо напевая. Свинкс водил пальцами по стволу, словно указывая, какой должна быть длина и ширина каждого лука. Миро видел, как на стволе проступают линии, как трещит, сжимается и расходится древесина, а через мгновение в углублении ствола уже лежал лук — прекрасный лук из полированного дерева.Теперь свинксы подходили к дереву по очереди, пели свои песни и чертили на стволе. А потом отходили с новыми дубинками, луками, стрелами, легкими ножами с тонкими лезвиями, длинными прутьями для корзин. Под конец, когда ствол сократился наполовину, все отступили назад и запели хором. Ствол задрожал и рассыпался на десяток длинных, ровных жердей. Дерево исчезло.Человек медленно вышел вперед и опустился на колени рядом с жердями. Очень нежно положил руку на ближайшую. Потом откинул голову и начал петь. Одна мелодия, без слов, самая печальная песня, которую доводилось слышать Миро. Песня не кончалась, пел только Человек, и через несколько минут Миро заметил, что остальные свинксы смотрят на него и чего-то ждут.Потом Мандачува подошел к нему и прошептал:— Пожалуйста. Будет хорошо, если ты тоже споешь для брата.— Я не знаю как, — ответил Миро. Им овладели страх и беспомощность.— Он отдал жизнь, — сказал Мандачува, — чтобы ответить на твой вопрос.«Ответил на один, а породил тысячу», — подумал Миро, но все же шагнул вперед, встал на колени рядом с Человеком, коснулся пальцами той же холодной гладкой деревяшки, которую сжимал свинкс, запрокинул голову и дал своему голосу свободу, сначала медленно и неуверенно, нарушая мелодию и ритм, не слыша себя. Потом Миро понял цель этой странной песни, ощутил рукой смерть дерева, и его голос стал громким и сильным, столкнулся в воздухе с голосом Человека, оплакал гибель брата, поблагодарил его за самопожертвование, обещал использовать его смерть на благо племени, жен, детей, братьев, для их жизни и процветания. Вот в чем был смысл песни, смысл гибели дерева, и, когда песня закончилась. Миро наклонился, коснулся лицом холодной поверхности дерева и прошептал слова прощения — те самые, что шептал он на склоне холма над телом Либо пять лет назад. 15. РЕЧЬ Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил.) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды? Кванда Квенхатта Фигейра Мукумби. Записи диалогов. 103:0:1970:1:1:5.
Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, расположенные при соборе. Дом и Дона Кристанес, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагра собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.— Очень красиво, — сказал епископ.Босквинья обернулась к Дому Кристано.— Узнаете?Он покачал головой:— Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:— Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.— Я не знаю, зачем мы здесь собрались.Босквинья повернулась на стуле:— Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?— Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.Босквинья улыбнулась:— Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Звездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.— Конечно, нет, — отозвался епископ Перегрино. — Мы же колония.— Мы даже не колония, — возразила Босквинья. — Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.Епископ нахмурился:— Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?— О, — сказала Босквинья, — еще один шовинист.— У Церкви есть права, даже Звездный Кодекс…— Не кричите на меня. Я тут ни при чем.— Вы не предупредили меня.— Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, — они сделали бы вид, что отступают, потом вернулись бы тайком, а я не смогла бы сделать то, что сделала.— Что именно?— Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через анзибль.Дом Кристано хмыкнул:— Такие номера противозаконны, госпожа мэр.— Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого пока не ловила — парочка файлов, каждый раз когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.— Когда прибыл Голос Тех, Кого Нет, — вставил епископ Перегрино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51