И госпожа Моосгабр, попрощавшись, ушла.
V
На другой день после обеда госпожа Моосгабр возвращалась из кооперации с покупками. В небольшой черной сумке она несла хлеб, немного сахара и полкило крупы. Подходя к своему обветшалому дому, она встретила каменщиков, которые шли с работы. Они шли в заляпанных известкой блузах – стоял солнечный сентябрьский день, – пели и на госпожу Моосгабр почти не обратили внимания. «Кончили бы наконец, – подумала госпожа Моосгабр, – а то еще и вправду все разобьемся. Флаг я сняла… – посмотрела она на фасад обветшалого дома, – но прежде чем спрячу, выстираю его. А вечером…»
А вечером госпожа Моосгабр собиралась идти в парк, к фонтану. К фонтану, к статуе поэта, где слонялся маленький Айхенкранц. «Вечером пойду в парк к фонтану, – говорила она себе, подходя к дому, – найду там мальчика. Вчера мы его не нашли, но завтра я должна пойти доложиться госпоже Кнорринг. Придет туда и обобранный у могилы старик, и несчастная мадам Айхен. Вечером пойду в парк и найду мальчика». И вот с мыслями о госпоже Айхенкранц. о вечерней прогулке по парку и о завтрашней встрече с госпожой Кнорринг госпожа Моосгабр подошла к своему дому.
Отворяя в проезде возле груды кирпичей, тачки и бочки с известкой дверь, она подумала, что в квартире кто-то есть. А войдя в коридор, и вовсе страшно испугалась. Из кухни доносился какой-то гнусный голос, и, прежде чем она успела бросить сумку на пол и, возможно, ненадолго выбежать из квартиры, дверь из кухни открылась и на пороге появился Везр.
– Целую руку, – сказал он.
– Целую руку, – сказал он чуть погодя.
– Целую руку, – сказал он в третий раз и повернулся спиной.
Держа небольшую черную сумку, она последовала за ним на кухню, словно в забытьи. Хоть и ждала, что он придет к ней в дом, и готовилась к этому, но теперь, когда он на самом деле явился, она последовала за ним, словно в забытьи. Ей казалось, что за то время, пока он сидел в тюрьме, он стал еще сильнее и грубее. У него были широкое лицо, низкий лоб и холодные светлые глаза. Такие холодные и светлые, что тот, на кого он смотрел, преисполнялся ужасом. Госпожа Моосгабр коснулась лба, и вдруг ей привиделось, что она сидит на диване у черного флага, который собиралась стирать, а небольшая черная сумка с покупками стоит у ее ног. А этот ужасный Везр сидит за столом, напротив него Набуле и еще один человек. Сначала она приняла его за одного из свидетелей на свадьбе. У него были короткие растрепанные волосы, низкий темный лоб и опущенные уголки губ. Он был похож на облезлого черного пса.
– Она думает, что видит сон, но какая разница, – сказал Везр, и голос его был наглый, как голос самого страшного могильщика. – От этого есть одно средство, но я не стану его применять, а то она еще сомлеет, – сказал он и поднес ей кулак к переносице.
– Она думает, что видит сон, – взвизгнула мордастая Набуле и придурковато засмеялась, закружилась и запрыгала, – но это все наяву. Если бы она задержалась, – взвизгнула Набуле, – на столе уже ничего бы не было.
– Было бы, – сказал Везр и закурил сигарету, руки у него были еще больше, чем у жениха Лайбаха, сигарета в них совсем спряталась. – Было бы, потому как сегодня я и ей хочу кое-что отвалить. В честь моего прихода. Чтобы не держала нас за сквалыг. – Он быстро протянул руку к столу и стал там что-то считать. И в эту минуту госпожа Моосгабр, сидя на диване, заметила, что на столе лежит куча денег и считает Везр не что-нибудь, а банкноты; в эту минуту она также заметила, что на Набуле летний плащ, которого она на ней еще ни разу не видела, кричаще-зеленый с темным воротником, и что он, Везр, одет в черный костюм и белую рубаху с галстуком – этого костюма она тоже ни разу не видела, и еще заметила, что на буфете висит зонтик с красивой блестящей ручкой. Ей вдруг показалось, что у нее кружится голова, но тут Везр снова заговорил.
– Это твои, – он отсчитал деньги и пододвинул их к Набуле, – это твои… – и он отсчитал деньги и пододвинул их к чужому человеку – черному псу, который все время молчал и лишь изредка бросал взгляды на госпожу Моосгабр, – а это, дамы и господа, мои. А вот это, – он указал на остаток, – дадим ей. В честь моего прихода. Чтоб не держала нас за сквалыг.
Госпожа Моосгабр увидела на столе четыре кучки денег, и голова у нее закружилась. Ей вдруг показалось, что она и вправду крепко спит.
– Она думает, что спит, – взвизгнула Набуле и как-то странно посмотрела на свою кучку денег.
– Спит, – сказал Везр, и его голос был наглым, как голос могильщика, – и от этого есть средство, но я не стану его применять, – сказал он и хватил себя ладонью промеж глаз, – им теперь все равно не пользуются, малость сильной воли – и полный порядок. – Он стряхнул пепел и кивнул головой в сторону Набуле. – Чего пялишься? – сказал он.
– Что это, – взвизгнула она, подбросив деньги над столом, – у тебя нет покрупнее? Если приду с ними в салон, скажут, что я побиралась на паперти.
– Два гроша на паперти тебе никто не даст, – сказал Везр и стряхнул пепел, – на паперти дают четвертак, в постели – двадцать геллеров. Может, какой богатый студентик даст больше… – засмеялся он. – Ну, хватай быстро. – И Набуле закружилась, запрыгала и схватила деньги.
– На эти высветлю волосы в салоне красоты, – закружилась она и подняла глаза, – эти на вечернее платье. Эти на украшения и на кушетку, из этой рухляди, – двинула она головой в сторону дивана, – пружины лезут. А на эти куплю картину. Ту трехглазую женщину с лебедем. – И она с придурковатым мордастым смехом сгребла деньги и сунула их в карман.
Госпожа Моосгабр смотрела на них с дивана, голова у нее кружилась, она едва дышала. На столе теперь лежали три кучки денег, и на буфете висел зонтик с красивой блестящей ручкой. Госпоже Моосгабр вдруг захотелось пить. Третий человек, что сидел молча и лишь изредка кидал на нее взгляды, этот черный пес, напоминал ей теперь какого-то знакомого Везра, одного из каменотесов. Госпожа Моосгабр невольно схватилась за черный измятый флаг, лежавший рядом.
– Это на мотоцикл, – сказал Везр и хлопнул по банкноте, – чтоб освежиться на нем после черной тяжелой работы, а на эти съезжу отдохнуть к морю. На кашалоте. – И он сгреб деньги и сунул их в карман. На столе остались две кучки, а на буфете зонтик с блестящей ручкой. Госпожа Моосгабр с дивана смотрела на все, голова у нее кружилась, ее мучила жажда. Вдруг она перевела взгляд на матовое окно, что выходило на лестничную клетку, и снова на минуту впала в забытье. На окне висели два неосвежеванных зайца. Висели за связанные задние ноги головами вниз.
Тут часы у печи пробили половину пятого, и госпожа Моосгабр на диване словно очнулась.
– Святый Боже, – очнулась она на диване, – святый Боже, вы делите здесь гроши. Вы здесь делите настоящее состояние. За это можно купить на «Стадионе» виллу. И разве ты не знаешь, – повернулась она к Набуле, – что Лайбах хочет купить квартиру в Алжбетове? Ты же дашь на квартиру, раз у тебя столько денег.
Они посмотрели на нее, Везр – своими холодными светлыми глазами, человек – черный пес хлестнул по ней взглядом, а Набуле заговорила. Завизжала.
– На квартиру, – завизжала она, – на квартиру, будто Лайбах не зарабатывает? Будто он не копит? Я же не какая-нибудь бродячая арфистка, чтобы носить тряпье по вечерам. А кушетка и картина, – завизжала она, – разве этого мало?
– Не ори, – сказал Везр, и его голос был грубым, как голос могильщика, – не ори. Небось не с Лайбахом разговариваешь. – И он, стряхнув пепел, повернулся к чужому человеку с короткими черными волосами, низким темным лбом и вислыми уголками губ, к черному псу. И чужой человек – черный пес, улыбнулся и проговорил:
– Мадам, – улыбнулся он, и его голос был мягкий, нежный, как бархат, – мадам, не хотите же вы, чтобы Набуле и одевала господина Лайбаха? Чтобы и еду ему подносила? Чтобы оплачивала его парикмахера? Каждый должен, мадам, зарабатывать свое… – улыбнулся он еще мягче, нежнее и также сгреб свои деньги и сунул их в карман. На столе осталась последняя кучка денег, на буфете зонтик, а на окне зайцы. И госпоже Моосгабр на диване опять показалось, что она грезит или что ей снится сон, она продолжала смотреть на все, голова у нее кружилась, ей хотелось пить, и тут вдруг Везр поглядел на нее холодными светлыми глазами и сказал:
– Ты действительно чудно выглядишь. Словно ты спишь или у тебя жар. Смотри, сколько здесь денег. Смотри сколько… – И он запустил руку в деньги, которые остались на столе, стряхнул пепел и сказал: – Сколько их, а ты всем треплешь, что я краду твои сбережения. Твои два гроша. Тут их у тебя двадцать. На эти деньги, – засмеялся он и стряхнул пепел, – ты и киоск можешь купить.
Госпожа Моосгабр чувствовала, что опрокинула у своих ног сумку, что у нее пересохло в горле и запеклись губы. У нее, наверное, был жар. Но тут опять заговорил чужой человек – черный пес.
– Двадцать грошей, мадам, – сказал он бархатным голосом и тихо улыбнулся, – двадцать грошей вы, должно быть, в жизни не имели. На них могли бы киоск себе купить и еще всякого товару. На них и на Луну могли бы слетать, и еще на мороженое бы осталось. Вы могли бы купаться в лаве в кратере Борман и еще поесть жареных миног. А вы треплете всем, что Везр крадет у вас гроши. Ах, мадам, – улыбнулся он, и его вислые уголки губ блаженно приподнялись, – как вы ошибаетесь.
Мордастая Набуле закрыла ладонями придурковатый рот, и Везр сухо сказал:
– Она хранила деньги в буфете, потом в плите, потом в кладовке вместе с мышиным ядом. Теперь они у нее в комнате в гримерном столике. Где чепец, очки и печатка. Верно, туда их сунула, когда ждала моего возвращения. Из тюрьмы, как она всем треплет… – Чужой человек – черный пес удивленно улыбнулся, а Везр продолжал: – Да, из тюрьмы. Из тюряги. Из кутузки. А давайте еще поговорим об этом окне. Что скажешь об этих двух зайцах? – Он повернулся к дивану и указал на матовое окно. – Что скажешь о них? Для одного человека – это жратва на целую неделю.
– Да, мадам, – мягко сказал чужой человек – черный пес, глядя на госпожу Моосгабр, – они совсем свежие, из них еще течет кровь. Ваш сын только что подстрелил их в лесу. Видели б вы, как они кувыркнулись, точно акробаты.
Госпожа Моосгабр смотрела на все с дивана, голова у нее кружилась, губы пересохли. Она глядела на оставшиеся на столе деньги, на зонтик на буфете и на зайцев на окне и вдруг, словно во второй раз, очнулась. Кивнула на зайцев и сказала:
– Я вам сварю их. Сварю, а кусок зажарю на масле. Или на перце, – сказала она и потянулась к ноге, чтобы поставить опрокинутую сумку. – Надо бы взять сметаны. В этой сумке у меня только крупа.
– И мне вы тоже дали бы кусок? – спросил чужой человек – черный пес и тихо, мягко посмотрел на нее.
– Конечно, – сказала госпожа Моосгабр растерянно, – если вы… друг моих детей, то они вас наверное пригласят.
– Мадам, – снова заговорил чужой человек – черный пес и тихо улыбнулся, – а не сварили бы вы кофе?
– Сварю, – кивнула госпожа Моосгабр и, встав с дивана, подошла к буфету, но тут вдруг Набуле разразилась смехом.
– Кофе напьемся сегодня от пуза, – разразилась она смехом и закружилась в своем кричаще-зеленом плаще с черным воротником: – Ведь мы идем в «Риц».
В кухне наступила тишина. Госпожа Моосгабр нерешительно стояла у буфета, смотрела на Набуле, смотрела на Везра, смотрела на чужого человека – черного пса, а потом посмотрела на стол. Тут вдруг Везр, стряхнув пепел, взглянул на сестру.
– И то правда, – взглянул он на сестру, – ведь мы идем в «Риц». Может, ты встретишь там и того студента, как бишь его… Баар… может, будет там и тот, второй. Не вари кофе, – повернулся он к матери, – а зайцев свари хоть на водорослях. Что это за черная тряпка? – указал он на диван.
– Флаг, – сказала госпожа Моосгабр, – он висел на доме. Умер Фабер. – И потом добавила: – Я хочу его выстирать и пойти в парк к фонтану.
Везр погасил сигарету и посмотрел на мать. Потом перевел взгляд на мордастую Набуле, ладонью прикрывавшую рот, посмотрел на чужого человека – черного пса и откинулся на спинку стула. Откинулся на спинку стула, положил руку на стол, как это делают чиновники, и сказал:
– Значит, она хочет выстирать флаг и пойти в парк. Выстирать флаг и пойти в парк к фонтану. А что я вернулся, как она говорит, из кутузки… – засмеялся он, как могильщик, – ей хоть бы хны. Что я там вот этой рукой налопатил, – он потряс своим огромным кулаком и засмеялся, как могильщик, – ей плевать. Что сейчас идем отпраздновать это и хотим, чтоб она тоже пошла с нами, ей до фени. Она будет стирать флаг, а потом пойдет в парк к фонтану.
Госпожа Моосгабр как вкопанная стояла у буфета и не верила своим ушам. Если раньше ей казалось, что все это во сне, теперь же она решила, что, скорей всего, помутилась в рассудке. Она не могла и слова вымолвить.
– Ну что стоишь и пялишься? – сказал Везр.
– Ну что стоишь и пялишься? – повторил он чуть погодя.
– Ну ты чего! – вскричал он в третий раз…
– Господи, – прошептала госпожа Моосгабр и оперлась о буфет. – Господи, откуда мне знать, что вы идете праздновать. Что хотите и меня пригласить. Возможно ли это?
– Все возможно, – сказал Везр сухо, глядя на мать своими холодными светлыми глазами, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, нет невозможного.
– Мадам, – снова улыбнулся человек – черный пес, и голос его был нежный, мягкий, как бархат, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, и вправду нет ничего невозможного. Мы идем праздновать и хотим пригласить вас. Но вы и вправду считаете, что Везр пришел из тюрьмы? Мадам, – улыбнулся он, – лишь бы вы не говорили еще, что эти деньги, зайцы и зонтик краденые. Что все это мы где-то награбили. Вы ведь, мадам, даже не знаете, кто такой Везр.
– Я бы пошла, – выговорила наконец госпожа Моосгабр, все еще опираясь о буфет, – флаг я бы завтра выстирала, и в парк к фонтану…
– Ну вот, – Везр резко оборвал мать и уставил холодные светлые глаза на ее ноги, – ступай прихорошись. Через минуту мы едем. Но прихорошись как положено, Бог весть, кто в «Рице» будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46