Обслужили супер, доставка супер
Давайте покамест немного пройдемся.
И они, замедлив шаг, стали прогуливаться.
– Любопытно, как вы представитесь, – засмеялась привратница, глядя на молодого человека в свитере перед киоском, – как вы будете выяснять и чем все дело кончится. Что она скажет о мальчике и что скажет об этих посылках.
– Если сама не скажет, мне придется затронуть этот вопрос, – сказала госпожа Моосгабр и потрясла большой черной сумкой, – удивительно, что «Отправка посылок» отдельно от почты, в самом конце туннеля, у лифта. Когда я в прошлый раз ехала под землей на свадьбу, сюда в ратушу и к трактиру «У золотой кареты», все было иначе. Почты здесь решительно не было.
– Может, тогда еще посылки не отправляли подземной дорогой, – кивнула привратница, – может, их еще развозили почтари на лошадиных упряжках. Послушайте, госпожа Моосгабр, – выпалила привратница одним духом, – вы говорите, что у этого мальчика должны быть преступные наклонности? Преступные наклонности, надо же, какой ужас! Вы их также коснетесь?
– Их, пожалуй, нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – разве что так, между прочим. Я должна определить, что следует выяснить в первую очередь. Чтобы выяснять, надо уметь определять.
Привратница засмеялась и посмотрела на колею. К перрону подходили поезда – зеленые, красные, желтые. Поскольку теперь они прогуливались, ожидая, когда наконец юноша в оранжевом свитере отойдет от киоска, госпожа Моосгабр какое-то время провожала поезда взглядом, а потом сказала:
– Люди в вагонах сидят или стоят. Припоминаю, когда в прошлый раз мы ехали на свадьбу, то сидели. Билеты мы купили вон там, за ограждением. Но это только когда мы ехали отсюда. Когда мы ехали сюда, мы покупали их в Блауэнтале.
Наконец юноша у киоска начал прощаться – это было видно по его жестам. Госпожа Моосгабр и привратница чуть поодаль приостановились.
– Он уже уходит, уже уходит, – выпалила привратница, и ее щеки ярко пылали, – наш час приближается. Но взгляните, – вдруг выкрикнула привратница, – посмотрите, силы небесные! Или у меня галлюцинация? – Юноша так сильно кивал головой, что теперь они уже хорошо видели женщину за окошком, и у привратницы глаза на лоб полезли.
– У меня галлюцинация, – выкрикнула привратница снова, – ведь она в окошке смеется. Ведь она смеется, госпожа Моосгабр, ведь она совсем не страдает.
У женщины за окошком были ярко накрашенные губы, на голове завивка с темной заколкой, и она действительно смеялась.
– Это может быть маска, – госпожа Моосгабр затрясла черной сумкой, – я тоже иногда смеюсь.
Юноша почти распрощался – он уже занес ногу, чтобы наконец удалиться, и привратница, успев еще раз оглядеть перрон, сказала:
– Что-то, госпожа Моосгабр, нигде не видно этого мальчика. Но ведь он тут и вправду возит тележку только под вечер. Смотрите, молодой человек уже отошел.
И привратница еще раз обернулась вслед уходившему юноше – ее щеки ярко пылали – и сказала:
– Думается, госпожа Моосгабр, я сегодня увижу то, что еще никогда не видала. В самом деле, я еще никогда не видала того, что через минуту увижу.
* * *
Они подошли к киоску в тот момент, когда к перрону подлетел зеленый поезд. Госпожа Моосгабр вынула из сумки документ и проговорила:
– Скажите, пожалуйста, – проговорила она, – вы госпожа Линпек?
Женщина с завивкой и заколкой продолжала за окошком смеяться. Она посмотрела подкрашенными глазами на госпожу Моосгабр и продолжала смеяться.
– Что вам угодно? – не переставая смеялась она. – Пряник?
– Я Наталия Моосгабр, – сказала госпожа Моосгабр и протянула документ, – Моосгабр из Охраны. Взгляните.
Госпожа Линпек сразу замерла, выкатила глаза, и вдруг госпожа Моосгабр и привратница сунулись к ней головами. А дело в том, что голова самой госпожи Линпек ни с того ни с сего опустилась за окошком на прилавок.
– О небо, – охнула госпожа Линпек, не поднимая головы с прилавка, – о небо, что опять происходит? Что это значит? Неужто снова является призрак? Нет, – она подняла голову с прилавка и подкрашенными глазами, полными ужаса и отчаяния, выглянула в окошко на перрон, – нет. Я сегодня вечером брошусь под поезд. Здесь, под этот поезд… – Она дернула головой в сторону колеи, по которой как раз подходил красный поезд. – Вы наверняка пришли из-за гиены, которая тут воровала, а из-за чего же еще вы могли прийти? Но мой мальчик не имеет с этим ничего общего, ни из одной посылки он не взял ни столечко. – Госпожа Линпек за окошком показала ноготь, и госпожа Моосгабр заметила, что он длинный и накрашенный. – Разве мы воруем? Никто из нас никогда ничего не воровал, разве что мой первый муж – алименты. А знаете что, мадам, – госпожа Линпек за окошком дернула головой так, что пышная завивка аж подскочила, – я об этом слышать больше не хочу. Я не хочу об этом ни с кем разговаривать. У меня здесь лавка, я должна торговать. Взгляните… – махнула она рукой из окошка на полупустой перрон и строго смерила взглядом госпожу Моосгабр, – взгляните, много ли тут людей! Брошусь под поезд, и крышка. – И госпожа Линпек решительно повернулась к колее, по которой как раз отходил красный поезд.
Привратница стояла позади госпожи Моосгабр и только глаза таращила.
– Мадам, – выпалила она, и ее щеки ярко пылали, – с чего это вы взяли, госпожа Моосгабр пришла вовсе не за тем, чтобы вы бросались под поезд. Госпожа Моосгабр – большая специалистка, у нее богатая практика. Ей было дано поручение, и теперь она приступает к делу.
Госпожа Линпек отвернулась от колеи и строго посмотрела на привратницу.
– А вы что, мадам?! – закричала она. – Вам-то что здесь надо? Вы свидетельница? Кидаетесь на меня вдвоем, как на овечку? Как на овечку на этой коробочке сыра… – И она ткнула рукой куда-то за стекло. – Вы пришли меня зарезать?
– Совсем не как на овечку, совсем не зарезать, – наконец сказала госпожа Моосгабр и затрясла черной сумкой, – это привратница госпожа Кральц из нашего дома, ей нечего было делать, вот она и пошла со мной. Она знает, что я в Охране уже двадцать лет.
– Госпожа Моосгабр в Охране уже двадцать лет, мадам, – выпалила привратница, по-прежнему тараща глаза, – я привратница в доме, как и представила меня госпожа Моосгабр. Я никакая не свидетельница. Видите, госпожа Моосгабр, – привратница укоризненно покачала головой, – видите, я все-таки должна была идти в двух шагах от вас, мадам, кажется, не на шутку нас испугалась…
– Нет, не испугалась, – покачала головой госпожа Моосгабр, – с какой стати мадам должна нас пугаться? Нет никакой необходимости.
В эту минуту к киоску подошел какой-то не очень старый, но совсем плешивый человек и попросил лимонаду. Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, лицо госпожи Линпек за окошком прояснилось, глаза засветились, и на ее красных губах появилась улыбка.
– Лимонаду, – улыбнулась она за окошком, протянула куда-то руку и откупорила открывалкой бутылку. Потом налила лимонаду в стаканчик, что был под прилавком, а плешивый человек дал пятак, взял стаканчик, чуть отошел и стал пить. Госпожа Моосгабр скользнула по нему взглядом, увидела, как он держит стаканчик и пьет, но потом, быстро отвернувшись, снова посмотрела на госпожу Линпек.
– Да, мадам, – сказала теперь госпожа Линпек – лицо ее внезапно застыло, и голос, внезапно изменившись, стал спокойным и на удивление глубоким, словно она говорила из омута, – сейчас три, и потому у меня мало клиентов. Если бы вы с этой мадам, – она указала на привратницу, – посетили меня через полчаса, вы б изумились. Одни поедут с работы, другие, те, что работают ночью, – на работу, и перрон станет как муравейник. В такие часы у меня просто голова идет кругом. Лимонад, пиво, сладости, открытки, правая рука не знает, что делает левая, как в ракете. И еще вы бы видели, сколько народу в этом привокзальном ресторане!
– А скажите, пожалуйста, мадам, почему люди туда ходят? – спросила привратница, и щеки ее запылали снова. – В нем ждут поезда? Ведь поезда ходят каждую минуту, – сказала она, глядя на колею, по которой как раз подходил желтый поезд, – здесь никому не приходится ждать поезда.
– Здесь люди выходят или пересаживаются, – сказала госпожа Линпек с лицом застывшим и голосом по-прежнему спокойным и глубоким, словно она говорила из омута, – а потом, ничего не поделаешь, пропускают несколько поездов и идут посидеть в ресторан. Многие предпочитают посидеть здесь, чем где-то наверху, на поверхности. В здешнем ресторане хрустальные люстры, и если вы пройдете подальше, то увидите там и зеркала в два раза больше, чем где-либо в другом месте. Люди любят там назначать свидания или развлекаться хотя бы тем, что смотрят на перрон и на поезда. Открытки здесь у меня пользуются большим спросом, потому что люди при этом любят писать, закажут себе «Нескафе» или пиво и пишут. Приходят сюда люди и с похорон, чтобы выпить.
В это время лысый мужчина в стороне от них допил, выбросил стаканчик в корзину, что стояла у киоска, и ушел. Госпожа Моосгабр посмотрела ему вслед, потом на корзину, полную использованных стаканчиков, и опять перевела взгляд на госпожу Линпек. Но госпожа Линпек снова была неузнаваема.
– Я этого не переживу, – трясла она головой в окошке, и ее голос звучал несчастно, отчаянно, но теперь стал высоким, как голос дрозда, – легко говорить, она пришла не для того, чтобы вы бросались под поезд, нет, не бросайтесь. Не бросайтесь, – голова госпожи Линпек опустилась в ладони, – о небо, почему все время являются эти призраки? Я разве на сцене, я же в киоске и честно торгую, как обыкновенная продавщица. А всё эта гиена, – госпожа Линпек быстро подняла голову с ладоней и строго поглядела перед собой, – а всё эта старая Клаудингериха, мальчик из посылки ни одной нитки не взял. Никто из нас, кроме моего мужа, не воровал. А Охрана, – госпожа Линпек строго посмотрела на госпожу Моосгабр, – Охрана по сей день не помогла мне, чтобы он платил алименты. А знаете, как все дорого и во сколько мне мальчик обходится? Ведь у него на зиму даже пальто нет, – госпожа Линпек внезапно вздохнула, и холод в ее подкрашенных глазах сменился какой-то печалью, – из старого вырос, нового нет, где его взять, ежели он не ворует. И он все время вынужден ходить в этом зеленом свитерке, мадам… – госпожа Линпек посмотрела теперь на привратницу, которая стояла возле госпожи Моосгабр и уже с минуту не произносила ни слова, – еще и шапку придется купить, разве он может ходить в мороз без шапки, ну скажите вы, вторая мадам, вы сами скажите, ведь он замерз бы. А на Рождество и лыжи купить. Только об этом никто знать не хочет, люди такие странные, вместо этого одни лишь призраки, как на сцене, и сегодня вечером… – госпожа Линпек коснулась глаз, – я брошусь под поезд.
В эту минуту госпожа Моосгабр заметила, что из подкрашенных глаз госпожи Линпек стекают две слезы. Заметила это и привратница и в удивлении открыла рот.
– Мадам, – затрясла сумкой госпожа Моосгабр, – я, правда, не пришла для того, чтобы вы бросались под поезд, вам же госпожа Кральц уже сказала об этом. Но я все же лучше знаю, как трудно с детьми. Дорогая мадам, – госпожа Моосгабр затрясла сумкой, – я знаю мать, у которой сын был три раза в тюрьме, а дочка, того и гляди, туда угодит. Я знаю мать, которая пела детям колыбельную, а вы бы сегодня на нее посмотрели. Дочка свадьбу справляла, а ей ни куска не дала. А там были ветчина, салат, вино, лимонад, почитай, такой же хороший, как и у вас. И мать к этой свадьбе напекла ей еще пирожков, но дочка выбросила их в окно лошади. А потом и мать выгнала.
– Скажите, пожалуйста, – госпожа Линпек внезапно дернула головой, и ее несчастное, отчаянное лицо чуть ожило, слезы высохли под глазами, – а откуда она ее выгнала? Из дому?
– Не из дому, – покачала госпожа Моосгабр головой, – прямо из того трактира, где свадьбу справляли. У всех гостей на виду.
– У всех гостей на виду, – быстро вмешалась привратница, и ее щеки ярко пылали, – и у двух студентов тоже, а уж это для матери было невыносимым позором. Знали бы вы, мадам, что это значит. Госпожа Моосгабр это очень хорошо знает. Она в Охране двадцать лет и одному мальчику недавно глаз сохранила.
– Вороний? Эту черную ягоду? – спросила госпожа Линпек привратницу, но потом быстро отвернулась.
Появился покупатель. Это была женщина в цветастом платье.
– Мне лимонаду, пожалуйста, – сказала женщина и дала пятак.
Госпожа Моосгабр и привратница чуть отошли, и у госпожи Линпек за окошком внезапно опять просветлело лицо, на ее красных губах появилась улыбка.
– Лимонаду, – улыбнулась она за окошком, протянула куда-то руку, открывалкой откупорила бутылку, налила лимонаду в стаканчик. Женщина в цветастом платье взяла его, отошла в сторону и стала пить. Госпожа Моосгабр скользнула по ней взглядом, увидела, как она пьет, а потом опять обернулась к госпоже Линпек. К перрону как раз подходил красный поезд.
– Видите, поезда все время подходят, – сказала госпожа Линпек, и ее лицо опять немного застыло, и голос опять стал спокойный и глубокий, как омут, – все время подходят. Но клиентов пока мало, точно в пустыне Сахаре. Однако скоро начнется час пик, и клиенты повалят толпой, как в театр «Тетрабиблос». И тогда моя правая рука не будет знать, что делает левая, хуже, чем в ракете.
– Они быстро ходят, – кивнула госпожа Моосгабр, глядя на красный поезд, который снова тронулся, – люди, что стоят в нем, обязательно за поручни держатся. В туннелях и на поворотах так и кидает из стороны в сторону. Это я еще помню. Но в тот раз, помню, мы сидели.
– Чтобы вы поняли, – быстро сказала привратница госпоже Линпек, – госпожа Моосгабр ехала подземкой, когда выходила замуж. Свадьба была в трактире «У золотой кареты» за площадью, сейчас там стоят многоэтажки, и от трактира следа не осталось, правда, госпожа Моосгабр? А бракосочетание было в ратуше.
– В ратуше, – кивнула госпожа Моосгабр, – здесь, за вокзалом. Это было давно. Вокзала тут еще не было, была только такая часовенка.
– Почему в ратуше? – спросила госпожа Линпек, ее лицо снова немного ожило, и голос был спокойный, хотя и не глубокий, а высокий, как голос дрозда, – а не в церкви?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
И они, замедлив шаг, стали прогуливаться.
– Любопытно, как вы представитесь, – засмеялась привратница, глядя на молодого человека в свитере перед киоском, – как вы будете выяснять и чем все дело кончится. Что она скажет о мальчике и что скажет об этих посылках.
– Если сама не скажет, мне придется затронуть этот вопрос, – сказала госпожа Моосгабр и потрясла большой черной сумкой, – удивительно, что «Отправка посылок» отдельно от почты, в самом конце туннеля, у лифта. Когда я в прошлый раз ехала под землей на свадьбу, сюда в ратушу и к трактиру «У золотой кареты», все было иначе. Почты здесь решительно не было.
– Может, тогда еще посылки не отправляли подземной дорогой, – кивнула привратница, – может, их еще развозили почтари на лошадиных упряжках. Послушайте, госпожа Моосгабр, – выпалила привратница одним духом, – вы говорите, что у этого мальчика должны быть преступные наклонности? Преступные наклонности, надо же, какой ужас! Вы их также коснетесь?
– Их, пожалуй, нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – разве что так, между прочим. Я должна определить, что следует выяснить в первую очередь. Чтобы выяснять, надо уметь определять.
Привратница засмеялась и посмотрела на колею. К перрону подходили поезда – зеленые, красные, желтые. Поскольку теперь они прогуливались, ожидая, когда наконец юноша в оранжевом свитере отойдет от киоска, госпожа Моосгабр какое-то время провожала поезда взглядом, а потом сказала:
– Люди в вагонах сидят или стоят. Припоминаю, когда в прошлый раз мы ехали на свадьбу, то сидели. Билеты мы купили вон там, за ограждением. Но это только когда мы ехали отсюда. Когда мы ехали сюда, мы покупали их в Блауэнтале.
Наконец юноша у киоска начал прощаться – это было видно по его жестам. Госпожа Моосгабр и привратница чуть поодаль приостановились.
– Он уже уходит, уже уходит, – выпалила привратница, и ее щеки ярко пылали, – наш час приближается. Но взгляните, – вдруг выкрикнула привратница, – посмотрите, силы небесные! Или у меня галлюцинация? – Юноша так сильно кивал головой, что теперь они уже хорошо видели женщину за окошком, и у привратницы глаза на лоб полезли.
– У меня галлюцинация, – выкрикнула привратница снова, – ведь она в окошке смеется. Ведь она смеется, госпожа Моосгабр, ведь она совсем не страдает.
У женщины за окошком были ярко накрашенные губы, на голове завивка с темной заколкой, и она действительно смеялась.
– Это может быть маска, – госпожа Моосгабр затрясла черной сумкой, – я тоже иногда смеюсь.
Юноша почти распрощался – он уже занес ногу, чтобы наконец удалиться, и привратница, успев еще раз оглядеть перрон, сказала:
– Что-то, госпожа Моосгабр, нигде не видно этого мальчика. Но ведь он тут и вправду возит тележку только под вечер. Смотрите, молодой человек уже отошел.
И привратница еще раз обернулась вслед уходившему юноше – ее щеки ярко пылали – и сказала:
– Думается, госпожа Моосгабр, я сегодня увижу то, что еще никогда не видала. В самом деле, я еще никогда не видала того, что через минуту увижу.
* * *
Они подошли к киоску в тот момент, когда к перрону подлетел зеленый поезд. Госпожа Моосгабр вынула из сумки документ и проговорила:
– Скажите, пожалуйста, – проговорила она, – вы госпожа Линпек?
Женщина с завивкой и заколкой продолжала за окошком смеяться. Она посмотрела подкрашенными глазами на госпожу Моосгабр и продолжала смеяться.
– Что вам угодно? – не переставая смеялась она. – Пряник?
– Я Наталия Моосгабр, – сказала госпожа Моосгабр и протянула документ, – Моосгабр из Охраны. Взгляните.
Госпожа Линпек сразу замерла, выкатила глаза, и вдруг госпожа Моосгабр и привратница сунулись к ней головами. А дело в том, что голова самой госпожи Линпек ни с того ни с сего опустилась за окошком на прилавок.
– О небо, – охнула госпожа Линпек, не поднимая головы с прилавка, – о небо, что опять происходит? Что это значит? Неужто снова является призрак? Нет, – она подняла голову с прилавка и подкрашенными глазами, полными ужаса и отчаяния, выглянула в окошко на перрон, – нет. Я сегодня вечером брошусь под поезд. Здесь, под этот поезд… – Она дернула головой в сторону колеи, по которой как раз подходил красный поезд. – Вы наверняка пришли из-за гиены, которая тут воровала, а из-за чего же еще вы могли прийти? Но мой мальчик не имеет с этим ничего общего, ни из одной посылки он не взял ни столечко. – Госпожа Линпек за окошком показала ноготь, и госпожа Моосгабр заметила, что он длинный и накрашенный. – Разве мы воруем? Никто из нас никогда ничего не воровал, разве что мой первый муж – алименты. А знаете что, мадам, – госпожа Линпек за окошком дернула головой так, что пышная завивка аж подскочила, – я об этом слышать больше не хочу. Я не хочу об этом ни с кем разговаривать. У меня здесь лавка, я должна торговать. Взгляните… – махнула она рукой из окошка на полупустой перрон и строго смерила взглядом госпожу Моосгабр, – взгляните, много ли тут людей! Брошусь под поезд, и крышка. – И госпожа Линпек решительно повернулась к колее, по которой как раз отходил красный поезд.
Привратница стояла позади госпожи Моосгабр и только глаза таращила.
– Мадам, – выпалила она, и ее щеки ярко пылали, – с чего это вы взяли, госпожа Моосгабр пришла вовсе не за тем, чтобы вы бросались под поезд. Госпожа Моосгабр – большая специалистка, у нее богатая практика. Ей было дано поручение, и теперь она приступает к делу.
Госпожа Линпек отвернулась от колеи и строго посмотрела на привратницу.
– А вы что, мадам?! – закричала она. – Вам-то что здесь надо? Вы свидетельница? Кидаетесь на меня вдвоем, как на овечку? Как на овечку на этой коробочке сыра… – И она ткнула рукой куда-то за стекло. – Вы пришли меня зарезать?
– Совсем не как на овечку, совсем не зарезать, – наконец сказала госпожа Моосгабр и затрясла черной сумкой, – это привратница госпожа Кральц из нашего дома, ей нечего было делать, вот она и пошла со мной. Она знает, что я в Охране уже двадцать лет.
– Госпожа Моосгабр в Охране уже двадцать лет, мадам, – выпалила привратница, по-прежнему тараща глаза, – я привратница в доме, как и представила меня госпожа Моосгабр. Я никакая не свидетельница. Видите, госпожа Моосгабр, – привратница укоризненно покачала головой, – видите, я все-таки должна была идти в двух шагах от вас, мадам, кажется, не на шутку нас испугалась…
– Нет, не испугалась, – покачала головой госпожа Моосгабр, – с какой стати мадам должна нас пугаться? Нет никакой необходимости.
В эту минуту к киоску подошел какой-то не очень старый, но совсем плешивый человек и попросил лимонаду. Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, лицо госпожи Линпек за окошком прояснилось, глаза засветились, и на ее красных губах появилась улыбка.
– Лимонаду, – улыбнулась она за окошком, протянула куда-то руку и откупорила открывалкой бутылку. Потом налила лимонаду в стаканчик, что был под прилавком, а плешивый человек дал пятак, взял стаканчик, чуть отошел и стал пить. Госпожа Моосгабр скользнула по нему взглядом, увидела, как он держит стаканчик и пьет, но потом, быстро отвернувшись, снова посмотрела на госпожу Линпек.
– Да, мадам, – сказала теперь госпожа Линпек – лицо ее внезапно застыло, и голос, внезапно изменившись, стал спокойным и на удивление глубоким, словно она говорила из омута, – сейчас три, и потому у меня мало клиентов. Если бы вы с этой мадам, – она указала на привратницу, – посетили меня через полчаса, вы б изумились. Одни поедут с работы, другие, те, что работают ночью, – на работу, и перрон станет как муравейник. В такие часы у меня просто голова идет кругом. Лимонад, пиво, сладости, открытки, правая рука не знает, что делает левая, как в ракете. И еще вы бы видели, сколько народу в этом привокзальном ресторане!
– А скажите, пожалуйста, мадам, почему люди туда ходят? – спросила привратница, и щеки ее запылали снова. – В нем ждут поезда? Ведь поезда ходят каждую минуту, – сказала она, глядя на колею, по которой как раз подходил желтый поезд, – здесь никому не приходится ждать поезда.
– Здесь люди выходят или пересаживаются, – сказала госпожа Линпек с лицом застывшим и голосом по-прежнему спокойным и глубоким, словно она говорила из омута, – а потом, ничего не поделаешь, пропускают несколько поездов и идут посидеть в ресторан. Многие предпочитают посидеть здесь, чем где-то наверху, на поверхности. В здешнем ресторане хрустальные люстры, и если вы пройдете подальше, то увидите там и зеркала в два раза больше, чем где-либо в другом месте. Люди любят там назначать свидания или развлекаться хотя бы тем, что смотрят на перрон и на поезда. Открытки здесь у меня пользуются большим спросом, потому что люди при этом любят писать, закажут себе «Нескафе» или пиво и пишут. Приходят сюда люди и с похорон, чтобы выпить.
В это время лысый мужчина в стороне от них допил, выбросил стаканчик в корзину, что стояла у киоска, и ушел. Госпожа Моосгабр посмотрела ему вслед, потом на корзину, полную использованных стаканчиков, и опять перевела взгляд на госпожу Линпек. Но госпожа Линпек снова была неузнаваема.
– Я этого не переживу, – трясла она головой в окошке, и ее голос звучал несчастно, отчаянно, но теперь стал высоким, как голос дрозда, – легко говорить, она пришла не для того, чтобы вы бросались под поезд, нет, не бросайтесь. Не бросайтесь, – голова госпожи Линпек опустилась в ладони, – о небо, почему все время являются эти призраки? Я разве на сцене, я же в киоске и честно торгую, как обыкновенная продавщица. А всё эта гиена, – госпожа Линпек быстро подняла голову с ладоней и строго поглядела перед собой, – а всё эта старая Клаудингериха, мальчик из посылки ни одной нитки не взял. Никто из нас, кроме моего мужа, не воровал. А Охрана, – госпожа Линпек строго посмотрела на госпожу Моосгабр, – Охрана по сей день не помогла мне, чтобы он платил алименты. А знаете, как все дорого и во сколько мне мальчик обходится? Ведь у него на зиму даже пальто нет, – госпожа Линпек внезапно вздохнула, и холод в ее подкрашенных глазах сменился какой-то печалью, – из старого вырос, нового нет, где его взять, ежели он не ворует. И он все время вынужден ходить в этом зеленом свитерке, мадам… – госпожа Линпек посмотрела теперь на привратницу, которая стояла возле госпожи Моосгабр и уже с минуту не произносила ни слова, – еще и шапку придется купить, разве он может ходить в мороз без шапки, ну скажите вы, вторая мадам, вы сами скажите, ведь он замерз бы. А на Рождество и лыжи купить. Только об этом никто знать не хочет, люди такие странные, вместо этого одни лишь призраки, как на сцене, и сегодня вечером… – госпожа Линпек коснулась глаз, – я брошусь под поезд.
В эту минуту госпожа Моосгабр заметила, что из подкрашенных глаз госпожи Линпек стекают две слезы. Заметила это и привратница и в удивлении открыла рот.
– Мадам, – затрясла сумкой госпожа Моосгабр, – я, правда, не пришла для того, чтобы вы бросались под поезд, вам же госпожа Кральц уже сказала об этом. Но я все же лучше знаю, как трудно с детьми. Дорогая мадам, – госпожа Моосгабр затрясла сумкой, – я знаю мать, у которой сын был три раза в тюрьме, а дочка, того и гляди, туда угодит. Я знаю мать, которая пела детям колыбельную, а вы бы сегодня на нее посмотрели. Дочка свадьбу справляла, а ей ни куска не дала. А там были ветчина, салат, вино, лимонад, почитай, такой же хороший, как и у вас. И мать к этой свадьбе напекла ей еще пирожков, но дочка выбросила их в окно лошади. А потом и мать выгнала.
– Скажите, пожалуйста, – госпожа Линпек внезапно дернула головой, и ее несчастное, отчаянное лицо чуть ожило, слезы высохли под глазами, – а откуда она ее выгнала? Из дому?
– Не из дому, – покачала госпожа Моосгабр головой, – прямо из того трактира, где свадьбу справляли. У всех гостей на виду.
– У всех гостей на виду, – быстро вмешалась привратница, и ее щеки ярко пылали, – и у двух студентов тоже, а уж это для матери было невыносимым позором. Знали бы вы, мадам, что это значит. Госпожа Моосгабр это очень хорошо знает. Она в Охране двадцать лет и одному мальчику недавно глаз сохранила.
– Вороний? Эту черную ягоду? – спросила госпожа Линпек привратницу, но потом быстро отвернулась.
Появился покупатель. Это была женщина в цветастом платье.
– Мне лимонаду, пожалуйста, – сказала женщина и дала пятак.
Госпожа Моосгабр и привратница чуть отошли, и у госпожи Линпек за окошком внезапно опять просветлело лицо, на ее красных губах появилась улыбка.
– Лимонаду, – улыбнулась она за окошком, протянула куда-то руку, открывалкой откупорила бутылку, налила лимонаду в стаканчик. Женщина в цветастом платье взяла его, отошла в сторону и стала пить. Госпожа Моосгабр скользнула по ней взглядом, увидела, как она пьет, а потом опять обернулась к госпоже Линпек. К перрону как раз подходил красный поезд.
– Видите, поезда все время подходят, – сказала госпожа Линпек, и ее лицо опять немного застыло, и голос опять стал спокойный и глубокий, как омут, – все время подходят. Но клиентов пока мало, точно в пустыне Сахаре. Однако скоро начнется час пик, и клиенты повалят толпой, как в театр «Тетрабиблос». И тогда моя правая рука не будет знать, что делает левая, хуже, чем в ракете.
– Они быстро ходят, – кивнула госпожа Моосгабр, глядя на красный поезд, который снова тронулся, – люди, что стоят в нем, обязательно за поручни держатся. В туннелях и на поворотах так и кидает из стороны в сторону. Это я еще помню. Но в тот раз, помню, мы сидели.
– Чтобы вы поняли, – быстро сказала привратница госпоже Линпек, – госпожа Моосгабр ехала подземкой, когда выходила замуж. Свадьба была в трактире «У золотой кареты» за площадью, сейчас там стоят многоэтажки, и от трактира следа не осталось, правда, госпожа Моосгабр? А бракосочетание было в ратуше.
– В ратуше, – кивнула госпожа Моосгабр, – здесь, за вокзалом. Это было давно. Вокзала тут еще не было, была только такая часовенка.
– Почему в ратуше? – спросила госпожа Линпек, ее лицо снова немного ожило, и голос был спокойный, хотя и не глубокий, а высокий, как голос дрозда, – а не в церкви?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46