– Представляете, мадам, – наклонилась госпожа Айхенкранц в лавке под прилавок, – представляете, у меня ни одной бутылки не осталось! Одни пустые, – она указала под прилавок, – но какая разница, я дам вам кое-что получше. Пива.
И она принесла в кухню на стол бутылку пива и стакан.
– Однако ж, мадам, – вдруг сказала госпожа Моосгабр, сидя на стуле с сумкой у ноги, – на это я не рассчитывала. У меня с собой всего десять геллеров.
– Бог с вами, мадам, – засмеялась госпожа Айхенкранц и сняла чепец, под которым была целая копна иссиня-черных локонов, – вы же гостья. И такая редкая гостья, я рада, что могу вас угостить. Угощу вас шоколадно-вафельным тортом… – Госпожа Айхенкранц сбегала в лавку, сунула там руку под какой-то стеклянный колпак и подала на стол шоколадно-вафельный торт. Потом откупорила пиво и налила в стакан. – Вот, пожалуйста, ешьте и пейте.
– Мило у вас, – сказала госпожа Моосгабр, когда напилась и поблагодарила, – я только сейчас заметила, что это окно выходит прямо в парк. У меня окно в кухне из матового стекла и выходит на лестничную клетку. Вы и спите здесь?
– Здесь, на кушетке, – кивнула госпожа Айхенкранц, – но вы еще не видели комнату. Она рядом… – И госпожа Айхенкранц, быстро открыв другую дверь, показала комнату. – Взгляните, – сказала она.
Госпожа Моосгабр встала и заглянула в комнату. Там были шкаф, стол, стул и еще одна кушетка. На стене висели картинки.
– Прекрасно, – кивнула госпожа Моосгабр, – а здешнее окно выходит на кустарник.
– На кустарник, на кладбище, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – это окно рядом с той задней заржавелой дверью, от которой нет ключей. Этого окна со стороны кладбища вы и не видели, оно заросло кустарником. Но зимой, когда кусты высыхают, из него можно смотреть на могилы.
Госпожа Моосгабр кивнула и вернулась посидеть в кухне.
– Прекрасно, – повторяла она, – прекрасно. И какой тут везде аромат. Я почувствовала его, как только вошла. Не то марципаном пахнет, не то ладаном. Или вы, может…
– О, мадам, – вскинулась госпожа Айхенкранц, – о, мадам, что вы имеете в виду? Если я и не окуривала квартиру по случаю именин Раппельшлунда, то это ничего не значит, кто это делает! Вот на именины княгини – дело другое, я, конечно, всегда здесь окуриваю и ставлю на окна цветы, свечки, пироги, и вино ставлю, и на это окно, что смотрит в парк, и на то, что в комнате, это уж точно. Но на Раппельшлунда – и не подумаю. Здесь пахнет сухими цветами.
– Здесь вы и готовите? – спросила госпожа Моосгабр, посмотрев на плиту.
– Да, здесь и готовлю, – кивнула госпожа Айхенкранц, – жаль, как раз сейчас нет ничего приготовленного. Была б воронья похлебочка, тогда бы вы, мадам, отведали ее, это такое лакомство. Но для этого нужна молодая ворона, старая не годится. Невкуснее даже, чем из цыпленка. Вы уже ели похлебочку из ворон?
– Еще нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – я ела однажды собаку. Но это было давно. Вы куда ходите за хлебом? – спросила она.
– К Элизабет Вердун, – сказала госпожа Айхенкранц, – на привокзальную площадь.
– Это пекарня? – спросила госпожа Моосгабр, но госпожа Айхенкранц покачала головой:
– Это маленькая лавочка, они берут хлеб у Мооса.
– Я хожу в кооперацию, – сказала госпожа Моосгабр, – хлеб там хороший и дешевый. Всегда раз в три дня, к трем часам. Завтра как раз и пойду.
– В кооперации пекут хорошо, – кивнула госпожа Айхенкранц, – я бы тоже туда ходила, но здесь близ кладбища и парка нет ни одной кооперации. Вы живете на «Стадионе»?
– В Блауэнтале, – сказала госпожа Моосгабр, – возле перекрестка, неподалеку от торгового дома «Подсолнечник». Но только в старом районе Блауэнталя, не в новом, если вы там бывали. Дочь недавно вышла замуж и вскоре переедет в Алжбетов, копит деньги на квартиру.
– В Алжбетове замечательно, там ей определенно понравится, – кивнула госпожа Айхенкранц, – а за кого ваша уважаемая дочь вышла замуж? За художника или за кого-нибудь из Охраны?
– За каменщика, – сказала госпожа Моосгабр, – за каменщика по имени Лайбах. Это образованный, работящий парень. Пока живет у барышни Клаудингер на частной квартире. А мальчика нет как нет, – сказала госпожа Моосгабр и отпила немного пива.
– Нет как нет, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – где он только может быть! О Боже, сколько мучений, – сказала вдруг госпожа Айхенкранц и, опустив голову в ладони, села против госпожи Моосгабр, – сколько мучений, никто о них понятия не имеет. А теперь еще Охрана грозится, что отберет у меня мальчика. Я забочусь о нем, как могу, за каждым его шагом слежу и очень переживаю, что у него нелады в школе.
– Вот видите, – сказала госпожа Моосгабр и поглядела на ее пухлое лицо и черные локоны, – что-что, а это мне знакомо. И у моих детей были нелады в школе. Набуле с малолетства дралась, а Везр был грубый, до крови бил одноклассников, тоже не жалел кулаков. Во втором классе его послали в Охрану, так, собственно, я и познакомилась с госпожой Кнорринг. Представьте теперь, как давно я знаю ее, если Везру сейчас двадцать пять, а тогда госпожа Кнорринг только начала там работать. Везра определили в спецшколу, а после и Набуле попала туда.
– Это исправительный дом? – спросила госпожа Айхенкранц.
– Нет, не исправительный дом, – сказала госпожа Моосгабр, – это просто школа для трудных детей, там особая дисциплина и надзор. В исправительный дом он попал уже позже, когда вышел из этой спецшколы, – сказала госпожа Моосгабр.
– А потом что с ним случилось? – спросила госпожа Айхенкранц.
– А потом, – сказала госпожа Моосгабр, – сошелся с каменотесами, может, даже из той гранильной мастерской, что на площади, и уже дважды был за решеткой. Сейчас он там в третий раз, но срок ему уже вышел, и боюсь, он того и гляди домой явится. Домой явится – этак заскочит на минуту. А Набуле на свадьбе выбросила лошади пирожки, что я напекла ей, а потом и меня выгнала. Еще до ужина выгнала, корки сухой не дала. А я им колыбельную пела, когда были маленькие. И на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье. Не то, что сегодня, когда я в этой старой юбке да кофте.
– О, мадам, – сказала удивленно госпожа Айхенкранц, – так это ваши дети, о которых вы рассказывали на кладбище? – И госпожа Моосгабр кивнула.
– Да, мои собственные дети, – кивнула госпожа Моосгабр, – о них я вам и рассказывала. – И потом сказала: – Сколько я натерпелась – никому не пожелаю. Знали бы вы! Часто про себя думаю: лучше было бы их совсем не иметь. Но я хотела детей, то-то и оно. Судьба.
– Ужасно! – сказала госпожа Айхенкранц чуть погодя. – Ужасно! – И потом, снова опустив голову в ладони, сидела молча. – Значит, вы и сами прекрасно знаете, – сказала она минутой позже, подняв с ладоней голову, – какое это мучение. Но что я могу еще делать, я же вконец извелась. Наверное, как та госпожа, та… ее могилу под березой вы мне указали.
– Бекенмошт, – кивнула госпожа Моосгабр, – верю вам. И вы еще не ведаете, что вас впереди ожидает. Посмотрите на Фаберов, вы их, наверное, знаете, раз пришли на похороны… – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр продолжала: – Наверное, что-то похожее. Во всяком случае, мадам жаловалась, что он злой и наглый, она была в полном отчаянии. Бедняга, кажется, еще и пил. А ваш не пьет?
– Ах, – махнула госпожа Айхенкранц, – тоже пьет. Возьмет бутылку пива, – она указала рукой в сторону лавки, – и всю выдует. Разве я могу уследить за ним? Разве могу уследить за каждым его шагом? Конечно, водкой я не торгую. Хотела, но мне не разрешили.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – Везр тоже пил. С восьми лет. А пиво – и того раньше, с восьми лет водку пил. А приходит ваш домой поздно?
– Поздно, – кивнула госпожа Айхенкранц, – когда кладбище закрывают, он попадает домой с другой стороны. Входит в ту заднюю дверку, что вы видели в кустарнике, он ее легко открывает. У него есть ключ. Но на кладбище, после того, как его закрывают, он никогда особенно не задерживается, самое большее, может, часок, а зимой и того меньше, когда рано темнеет, он боится там оставаться. Но зато в парке ему хоть бы хны. Бродит по парку до самых сумерек. Приходит уже в сумерки или совсем затемно.
– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – и Везр то же самое. Шлялся после семи. Ходил к реке под мост и приходил совсем затемно. Мадам, а он у вас немного… не приворовывает?
– А как же, – вздохнула госпожа Айхенкранц и прошлась ладонью по черным локонам, – наверное, и такое случается. Точно, конечно, трудно сказать, точно, конечно, не скажу, разве я могу за ним уследить, может, оно и случается… – госпожа Айхенкранц посмотрела в сторону лавки, на старые искусственные цветы, свечки, фонари и ленты – в дверь кухни все было хорошо видно, – откуда мне знать, где он все время мотается, куда ходит, мне что же, только и ходить за ним по пятам и не спускать с него глаз?
– Вот видите, мадам, – кивнула госпожа Моосгабр и отпила еще немного пива, – и Везр тоже воровал. С малолетства. Воровал все, что под руку попадало, и деньги воровал. У меня тоже, мои единственные сбережения. Так что все один к одному. А что ждет вас впереди, когда он вырастет, вы даже не представляете. Лишь бы вам из-за него не сойти с ума или руки на себя не наложить. Знаете, я в Бога не верю. Когда была маленькая, я молилась, но один приказчик, не то посыльный, отсоветовал мне, и с тех пор я не молюсь. Верю в судьбу. Все это судьба: и что я вообще имела этих детей и что на свою беду хотела их иметь, теперь судьба карает меня. Но я, мадам, знаю многих…
Внезапно госпожа Айхенкранц вскочила со стула и торопливо сказала:
– Вы знаете многих, мадам, вот мне и пришла в голову одна мысль. Скажите, пожалуйста, – она провела ладонью по черным локонам, – раз вы знаете многих, то, может, и некую Мари Каприкорну случайно знаете?
– Мари Капри? – удивленно проговорила госпожа Моосгабр. – Боже, это имя я уже слышала! Госпожа привратница Кральц называла его, но кто это, собственно? Кто эта Мари Капри?
– Я не знаю ее, – сказала госпожа Айхенкранц, – я не знаю. Я тоже о ней только слышала. Слышала о ней здесь на кладбище.
– Так она умерла? – спросила госпожа Моосгабр и посмотрела в сторону комнаты, окно которой выходило на кладбище.
– Нет, не умерла, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – просто я слышала о ней на кладбище. Но если вам интересно, я сообщу вам, когда что-нибудь узнаю о ней. На кладбище чего только не услышишь. Однажды я здесь даже услышала о новом магазине, где торгуют маслом. Мадам, пейте, пожалуйста, и возьмите торт.
Госпожа Моосгабр отпила еще пива и опустила взгляд на ногу, где стояла ее большая черная набитая сумка.
– Мило у вас, – покивала она головой, – когда я была маленькая, я хотела иметь такую же лавочку. Знаете, я всегда хотела иметь киоск и продавать пиво, салат, ветчину, лимонад… я и гроши на это копила, на такую лавочку или киоск, но потом… – госпожа Моосгабр вздохнула, – потом ничего не вышло из этого. Киоска, – сказала она медленно и грустно, – у меня не было. С малолетства я хотела быть экономкой. Как одна моя школьная подружка, она была ею. Вышла замуж, муж вскоре умер, и она стала экономкой в одной семье. Ну я пойду потихоньку…
– А что вы сделаете для того старика с золотой цепочкой, мадам? – сказала госпожа Айхенкранц. – Вы пригласили его через три дня в Охрану. Мальчик ничего не взял у него, а гроши – тем более. Он и не мог даже. Ничего из его фалды он не вытащил у могилы.
– Наверное, старик их где-нибудь потерял, – со вздохом сказала госпожа Моосгабр, – однако мальчика мы не нашли…
– Но мы ведь искали, – сказала госпожа Айхенкранц, – все время после обеда искали. О Боже, какой ужас, если бы Охрана взяла его у меня, просто не знаю, что бы я делала.
Госпожа Моосгабр вдруг несколько смешалась и неуверенно посмотрела на госпожу Айхенкранц. Потом неуверенно сказала:
– Но, мадам, почему вы так боитесь, что Охрана заберет его у вас? Вам стало бы легче, раз он такой непутевый. Во всяком случае, вам было бы спокойно.
– Спокойно, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – возможно, спокойно. Возможно… Но, знаете, мадам, как в этих исправительных домах… вы лучше других знаете, что говорят… страшно там. Руки сдавливают тисками, ноги забивают в колодки, стегают ремнями, некоторые даже зрение там теряют… – Госпожа Айхенкранц удрученно посмотрела на госпожу Моосгабр, но госпожа Моосгабр молчала, уставившись в стол. Тогда госпожа Айхенкранц, наклонившись к ней, сказала? – И потом, мадам, мне без него никак нельзя. Он в лавке мне помогает. Как бы я вообще торговала, не будь его у меня? Правда, мадам, что тут поделаешь, если он помогает мне на жизнь зарабатывать…
– Ну ладно, – кивнула госпожа Моосгабр, встала, взяла сумку и неожиданно оглядела пол, – тогда не беспокойтесь. Вы тоже приходите в Охрану, приходите через день после обеда, может, все и уладится. Вы говорите, – госпожа Моосгабр снова оглядела пол и еще раз запустила глаза в лавку, которую видно было в дверь, – вы говорите, мальчик вечером шляется в парке?
– В парке, у фонтана, у статуи поэта, – кивнула госпожа Айхенкранц и, посмотрев на стол, сказала: – Но, госпожа, вы вафельный торт не съели. Возьмите его с собой. Дайте-ка… – Госпожа Айхенкранц взяла торт и положила его в сумку госпожи Моосгабр. – Не выпьете ли еще?
– Нет, достаточно, и спасибо за угощение, – сказала госпожа Моосгабр и снова оглядела пол, – в парке у фонтана, у статуи поэта, говорите? – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр направилась к двери. Но у двери еще раз огляделась и вдруг спросила: – Мадам, а мышей у вас нету?
– Как же, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – конечно, и тут, и там есть. Еще бы, с одной стороны парк, с другой – кладбище, нет-нет да и забежит иная. Но к тортам им не подобраться, – сказала она быстро, – они у меня под стеклом.
– Неплохо бы вам поставить мышеловку, – кивнула госпожа Моосгабр и уже за дверью лавочки добавила: – Чтобы не развелись. Чтобы не развелись под вашей крышей… это настоящее бедствие. Значит, через день после обеда в Охране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46