Мы знали наверняка, что Корсиканец сидит в фургоне: он начал вновь
обхаживать Жослин, а потому в мельчайших подробностях расписал ей все
мероприятия по охране банка. Мне казалось, солнце светит лично для меня: его
лучи проникали куда-то под кожу, туда, где у нас кнопочка счастья.
Здание, на крыше которого мы сидели, находилось чуть поодаль от главной
площади: строения, чьи фасады выходили на саму площадь, по случаю
сегодняшнего дня были увенчаны дополнительным архитектурным убранством -
полицейскими на крышах (столь представительное собрание полицейских достойно
искреннего восхищения); но мы не жаловались — с нашего места открывался
прекрасный вид на происходящее внизу. На площади не то чтобы собралась
толпа, но прохожие были — причем все они двигались как-то нарочито медленно.
Я бы не сказал, что их внимание целиком было поглощено архитектурными
достоинствами местной застройки. Когда мы уже готовы были откланяться, внизу
на площади двое подростков принялись развертывать транспарант, гласящий:
«Вперед, мыслители, вперед!» — спровоцировав полицию на
применение не совсем адекватных средств подавления.
— Нас ждут: поклонники, строчка в истории, пора, — напомнил Юбер,
расстегивая ширинку. — Прошу прощения за вульгарность. — Он попытался
направить струйку мочи на тех полицейских, что без фуражек. Желтая ленточка
— чем ближе к земле, тем тоньше — протянулась от четвертого этажа вниз, с
дробным стуком дробясь о крышу полицейского фургона. В окне напротив
какая-то дама поливала циннии.
Мы отправились на первый этаж, а потом — на другой конец города, в
маленький банк, где месяц назад Юпп открыл счет.
Минуты за четыре до закрытия мы подошли к окошку. Широко улыбаясь, Юпп
смотрел, как кассир отсчитывает деньги. Сумма была достаточно солидной,
чтобы заметить ее утрату, но все же не очень велика. Мы лишь давали понять,
что захоти — мы могли бы нанести серьезный ущерб. «Пусть не думают,
что мы пошли на это из-за денег», — сформулировал нашу позицию Юпп.
Выходя на улицу, я ощутил легкую грусть: полицейские, взявшие главную
площадь в кольцо оцепления (и не одно), могли даже не подозревать о том,
однако ограбление состоялось, деньги ушли у них из-под носа — просто утекли
по проводам. Банда Философов уходила в отставку.
* * *
Мы устроили прощальный ужин.
— Что еще можем мы сделать? Ни-че-го... — вздохнул Юпп. — С ограблением
банков покончено. Осталось не омрачить наш триумф позорным арестом в
супермаркете — с мороженым цыпленком между ног, — и все. Главное — вовремя
остановиться.
Что ж, тут я целиком и полностью был с ним согласен, особенно — глядя
на обильно приправленную зизифорой [Зизифора бунгс — растение, применяемое в
качестве специи в некоторых восточных кухнях] рыбу в моей тарелке: еще пара
щепоток специи, и гастрономический букет превратился бы в нечто одноцветное
— порой граница между «хорошо» и «плохо» почти
неуловима.
Итак, оставив Тулон, мы отправились в Драгиньян, поскольку (a) тот
славился своим рестораном, и (b) пусть я не встречал ни одного серьезного
исследования на эту тему, но наш отъезд хорошо укладывался в русло надежно
зарекомендовавшей себя традиции делать ноги, заметать следы и таять в
пространстве: подобно Маклесфилду, Драгиньян был одним из тех городишек,
которые в список мест, посещаемых знаменитостями, хоть даже и принадлежащими
к преступному миру, могут попасть лишь под номером, выражающимся семизначной
цифрой. Искать нас там не взбрело бы в голову даже полиции.
Хоть ты ее знаешь, но знаешь ли ты...
Если бы не Жослин, нам ни за что бы не выйти на Сесиль.
Идея наведаться к ней в гости целиком и полностью принадлежала Жослин:
нам надо было похитить кого-нибудь из родственников Сесиль. Жослин знала,
что Сесиль, которая в итоге и нагрела «заказанный» нами банк,
воспользовавшись межбанковской кредитной линией для чрезвычайных ситуаций,
исчерпала все имевшиеся возможности отпрашиваться со службы, ссылаясь на
состояние здоровья, а потому настойчиво искала иного предлога, который
позволил бы ей воздерживаться от появления на работе, но тем не менее
по-прежнему регулярно получать чек, обеспечивающий существование всего
семейства: Сесиль, ее матушки и детей.
Естественно, переведя деньги со счета городской полиции (открытого для
оплаты различных мероприятий клуба отставных полицейских «На лучшем
счету») на наш счет и сообщив об этом лишь после того, как она
вернулась домой и узнала о местопребывании своей похищенной матушки, Сесиль
попадала под серьезнейшее подозрение.
Но доказать что-либо полиция была бессильна. Мы вовсе не собирались
ставить власти в известность о том, что в деле наличествует предварительный
сговор, тем паче не собиралась делать этого Сесиль. Более того, Сесиль даже
не претендовала на часть добытых с ее помощью денег: все, что ей было нужно,
— это благовидный предлог для оплаченного сидения дома, каковым вполне мог
служить нервный срыв, спровоцированный похищением любимой мамы «этими
ужасными налетчиками» (хотя мы и согласились на том, что в отдаленном
будущем Жослин одолжит Сесиль некую скромную сумму, которая ни у кого не
вызовет подозрений, но будет очень и очень кстати).
— Неужто все так просто? — спросил я Сесиль, уточняя детали операции.
— В принципе для перечисления денег необходимо наличие на документах
двух подписей, но если исходить из принципов, то и браки заключаются на веки
вечные...
Ужин в Драгиньяне 1.2
Мы почувствовали усталость, достигнув состояния, о котором говорят:
назюзюкались.
С тихим ужасом я обнаружил, что вновь оказался перед выбором, и с
удивлением поймал себя на мысли, что во мне заговорила склонность к
уединенной, скромной жизни, неспешным размышлениям — к тому, что явно не
входит в меню ресторана «У Одиль»; давно похороненный Эдди вдруг
сделал попытку восстать из гроба.
Юпп молчал, словно лишившись дара речи; он выпил больше обычного,
колючий, цепкий взгляд его затуманился. Впервые с момента нашего знакомства
я видел, что настороженное выражение, застывшее в его зрачках, вдруг
исчезло, вывесив табличку «Не беспокоить». Он потягивал вино -
клянусь, лучшее из всех, которые ему доводилось пробовать, — совершенно не
вникая во вкус.
Я же все никак не мог выбросить из головы историю одного египетского
вора, Аменкау, который, позаимствовав в чьей-то усыпальнице кое-какие
изделия из драгметаллов, отдал толику серебра писцу Ошефитемвусу за кувшин
вина и еще толику — Пенементенахту за бочонок меда. И они устроили
празднество, радуясь тому, сколь удачно удалось им спрятать концы в воду.
«Мы пришли с вином в дом надсмотрщика над рабами и влили в вино две
меры меда и пили его». Все эти трогательные подробности известны нам
из судебного приговора, вынесенного свыше трех тысяч лет назад. Бедняги
допустили лишь одну — но роковую — ошибку: стали сорить деньгами на людях.
Совсем как мы; надумай полиция прошвырнуться по дорогим ресторанам, где люди
швыряют деньгами...
Где я допустил в жизни ошибку 1000.1
— Меня еще никто так не целовал, — прошептала Зоя.
Я и поныне признателен Хеопсу за постройку великой пирамиды: пусть
заниматься любовью на камнях жестковато — это было незабываемо. И дело вовсе
не в том, что любовным ложем нам стало самое величественное сооружение в
подлунном мире... Иные вещи мы никогда не знаем наверняка, но, готов
клясться всеми святыми, то был лучший момент в моей жизни. А когда я сполз с
пирамиды вниз, все полетело под откос.
Ночь была холодна, звезды завистливо щурились, глядя на нас, но — вся
вселенная служила нам одеялом. Зоя, чьей специализацией была египтология,
больше всего радовалась именно месту нашего свидания. Что до меня — у меня
были кое-какие оговорки на этот счет, но, в конце концов, пирамида — не
флагшток, с нее не так просто упасть. Когда мы разомкнули объятия, я точно
знал (будто меня надо было в этом убеждать!): ответы на все загадки
мироздания заключены в книге формата 170 х 85 х 80 х 85, что-то египетское,
читать, как брайлевский шрифт, руками. Над нами сиял пламенный столп,
уходящий во тьму — если столп может ходить, — творение более величественное
и более причастное вечности, чем наш каменный матрас. Это пламя, огненным
венцом брызнувшее вверх над площадкой, венчающей пирамиду, научило меня:
протяженность пространства заполнена мраком и холодом, которых в нем слишком
много, тепло же, что согревает нас, исходит не от солнц, но от сгустка
пламени, обтянутого кожей.
Предавая бумаге то, о чем я не напишу
От того, что ответ столь прост и лежит на поверхности, впору прийти в
полнейшее, позорнейшее замешательство. Что-то подобное утверждали и отцы
пустынники, однако их речи всегда наводили на нас скуку — кому интересно
знать правду. Вот выверните ее наизнанку, скажите задом наперед, переведите
на какой-нибудь сраный иностранный язык: юлбюл, юлбюл, юлбюл. Сокровище,
которое не украдешь.
О нет, обрести его нелегко. Иже и сохранить.
Единый сущ Господь. Единый и многоликий. Там, на вершине пирамиды, я
сжимал в руках совершенство — как оно есть. Я был достаточно молод, чтобы в
груди у меня работал силовой генератор, но достаточно стар, чтобы не
обманываться на сей счет. Мы спустились к Нилу — сидели и смотрели, как
зигзагами бежит рябь по воде.
Я был без ума от того, как Зоя стопит машину (я никогда не видел, чтобы
кто-нибудь столь элегантно отставлял большой палец). Без ума от того, как
она стоит в очереди за билетами в кино. Без ума от Зои, положившей на лицо
косметику. Без ума от Зои без грима. Я могу продолжать до бесконечности.
Единственное в ней, что не вызвало моего восторженного одобрения, — это
признание, что она больше не хочет меня видеть, сделанное недели через две
после нашего возвращения в Кембридж.
— Из философов выходят хорошие любовники, но паршивые мужья, — сказала
тогда она.
Это было шуткой.
— Ты слишком молод. И ты — из породы добряков, а не из породы тех, за
кого выходят замуж.
На этот раз она не шутила. Она была на два месяца меня старше.
Моя специализация — наука о знании, о доведении мысли до остроты
разящей стали, но спросите меня, как же вышло, что я сижу в каком-то кабаке
в Драгиньяне, с пьяным в дым инвалидом, а она — в Корнуолле с двумя детьми,
и с трудом вспоминает мой голос всякий раз, как я звоню ей, через год на
третий, — и я отвечу: без понятия. Не то чтобы у нас вышла какая-то роковая
ссора, или я совершил ошибку, или случилась размолвка.
Зоя была седьмой дочерью седьмой дочери. Бедная семья из Салфорда.
Полная противоположность мне, непрактичному, единственному ребенку. Она -
упрямая. Собранная. Мои мольбы и призывы — глаза в глаза, письменно и по
телефону — просто отправлялись в архив. Для нее все это было уже архаикой.
Куда большей, чем история древности.
Та поездка в Ист-Энд была моей последней попыткой штурма. Я — поистине
невероятным образом — раздобыл ее новый адрес. Но когда я добрался до нужной
улицы, во всем районе отключили электричество. Передо мной на многие мили
вперед простиралась зона абсолютного затемнения. Я не мог прочесть названия
улиц, не мог рассмотреть номера домов. С полчаса я блуждал во мраке, после
чего направился в паб в освещенной части города. На следующее утро полиция,
высадив дверь, тщетно пыталась достучаться до моего оцепеневшего сознания.
Вот так-то. Да здравству... Короче: здравствуй, жизнь, раз так тебя и
разэтак! Что же — я любил ее больше, чем можно любить? Или я просто
чувствительный слизняк, пустое место, ноль без палочки?
Когда патологоанатом вскроет мое сердце, что найдет он там — портрет
Зои.
Драгиньян 1.3
— Да, но где же Жослин? — в который раз задал вопрос Юпп.
Она опаздывала уже на два часа, и это смущало тем больше, что, как
правило, она появлялась, овеянная шелестом той минуты, на которую была
назначена встреча. Я уже начал беспокоиться, не произошло ли с Жослин чего
недоброго, а также беспокоиться (правда, в значительно меньшей степени), не
пришла ли она к выводу, что ей и так хватает в жизни борьбы с хаосом, чтобы
усугублять это еще и присутствием ходячего источника бардака по имени Эдди.
Общаясь с женщинами, я обычно не могу отделаться от ощущения, что они
принимают меня за кого-то другого — намного более интересного, стильного и
веселого человека, — и вот сейчас у них раскроются глаза, они увидят, кто я
есть на самом-то деле.
Юпп, весь ужин пребывавший в состоянии какой-то покорной апатии, вдруг
оживился, услышав, как за соседним столиком кто-то обронил, что после
сегодняшнего полицейским впору пожертвовать свою зарплату в пользу
какого-нибудь детского приюта. Юпп выставил всей компании выпивку за свой
счет.
Мы выкатились из ресторана в ночь: двое, вероятно, самых ужратых, самых
эрудированных и самых везучих грабителей в этом секторе Галактики.
Исход из ресторана: еврейское счастье
Охотно соглашаюсь: пищеварению отнюдь не идет на пользу, когда вы мирно
шествуете к стоянке, где оставили машину, а навстречу вам из темноты вдруг
выскакивает комиссар полиции — особенно если именно вам этот комиссар обязан
тем, что возглавил список тех полицейских всех времен и народов, на которых,
заходясь от хохота, показывают пальцем на улице, если именно его карьеру вы
втоптали в грязь, ославив беднягу на всю страну, и именно в его квартире не
так давно вы учинили погром...
Воистину — зрелище, которое мне менее всего хотелось бы видеть. Хуже
может быть только (a) созерцание Фелерстоуна, на котором гроздьями висят
жрицы любви всех мастей и оттенков кожи, пышущие к тому же юностью и
здоровьем, и (b) вид неожиданно перекрывающей обзор слоновьей задницы,
владелец которой твердо вознамерился присесть именно там, где я имел
несчастье встать. И все же нечто во мне радостно воспрянуло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51