Как по писаному
Демокрит: «Зло незаслуженное — вдвойне зло».
Насилие часто осуждают. Но оно не так уж ужасно, если раздавить ближнего (морально или физически — не столь важно) предстоит вам. В таком случае весь процесс приобретает даже некоторую пикантность, что дает простор разнообразным объяснениям всевозрастающей популярности насилия в современном обществе.
— Шассса выммм пискзу укссскину мммыть! — объявил я.
Я не удивился, что остался не понят массами: за последние пятнадцать минут мои зубы поредели так, словно в этот промежуток времени уложились долгие годы счастливой старости, проведенные в какой-нибудь стране третьего мира, вдали от кабинетов стоматологов. Если верить моему же, не совсем четко сфокусировавшемуся в сознании отражению в зеркале, я носил темные очки — на месте глаз можно было различить лишь два темных пятна, каждое вполлица, — а губы больше всего напоминали борт надувной спасательной лодки. Это зрелище, вкупе с нарастающей болью во всем теле, не способствовало склонности к пониманию и прощению — что, впрочем, было к лучшему, ибо такого рода переживания способны лишить вас значительной доли удовольствия от предстоящего погрома.
Мимикой мне удалось заставить бармена вылезти из-за стойки и позаботиться о том, чтобы мой напарник встал на ноги...
Безуспешно пытаясь одной рукой пристроить на место разбитый слуховой аппарат, другой Юбер извлек из карманов своей бездонной куртки еще один пистолет, поменьше (заметим — при этом не менее эффективный как средство отделения души от тела), и взял роль распорядителя церемонии на себя.
К этому моменту мы уже надежно завладели вниманием зрителей, на лицах которых застыло выражение «ну-почему-сегодня-выходя-из-дому-я-не-захватил-с-собой-пистолет?!».
Юбер безуспешно возился со слуховым аппаратом. При этом даже абсолютно неискушенному в устройстве слуховых аппаратов человеку было ясно, что какое бы будущее ни ждало эти осколки, работать им уже не придется. На глазах у публики разыгрывалась пантомима «О трагическом распаде наших связей с миром».
— Эй, ты, — сказал наконец Юбер, махнув пистолетом в сторону юного художника. — У тебя было трудное детство? Неблагополучная семья? С тобой дурно обращались? Третировали? Лишили будущего?
— Да, — последовал не очень уверенный ответ.
— Хорошо, — кивнул Юбер. — Тогда начнем. Мы проведем сегодня небольшой эксперимент — это будет забавно. Вопрос первый: кто выбил зубы моему другу?
Молчание. Закоренелость во зле? Элементарное незнание? Коллективное чувство вины?
— Так вот? Доносительство у нас не в почете? Друзей не предают? Какой букет добродетелей! А ну-ка мы их испытаем!
По требованию Юбера бармен принес откуда-то молоток и горсть гвоздей.
— О'кей, объясняю, что мы будем делать. Сейчас вот этими гвоздями ты приколотишь губы наших приятелей к стойке бара. Если, как настоящий друг, ты откажешься это делать — снимаю шляпу и преклоняюсь, но не взыщи — пуля в лоб тебе обеспечена. А будешь канителиться — всажу заряд в задницу.
Наш страхолюдный облик (я напоминал родной британский флаг, каким он видится заторчавшему наркоману: мое лицо было сплошь красно-сине-бурым, Юбер же выглядел и того хуже) придал этому краткому введению в методику социологических исследований дополнительный вес. И все же, покуда Юбер объяснял художнику-самородку стоящую перед ним задачу, один из бугаев попытался было взбрыкнуть и рыпнуться на нас. Юберу ничего иного не оставалось, как прострелить ему ляжку.
— Смотри, а то весь кровью изойдешь, — предупредил Юпп верзилу.
Гвозди один за другим впивались в стойку бара. Наконец непригвожденным остался лишь юный живописец. По нему было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке — примерно так, как должен чувствовать себя человек, только что прибивший шестерых заметно превосходящих его по комплекции подчеркнуто агрессивных бугаев к трактирной стойке, выбивший им зубы молотком и расписавший физиономии голубой краской — все это во имя налаживания связей с общественностью в лице моего напарника и меня. С другой стороны, юное дарование начинало понимать, что Юпп принадлежит к числу тех людей, которые нажимают на спусковой крючок часто и с удовольствием, и эта мысль также не доставляла художнику радости.
— Прекрасно, — констатировал Юпп. — А теперь скажи, есть ли какая-нибудь причина, по которой я должен оставить тебе яйца вместо того, чтобы их отстрелить?!
— Слишком уж много женщин будет убиваться по этому поводу, — предположил художник, проявив в сложившейся ситуации некоторую, возможно даже излишнюю, бойкость.
— Извини? Не расслышал? — переспросил Юпп — спуская курок и целясь парню в промежность. — Уверен, друзья позаботятся, чтобы с тобой все было тип-топ.
— Ты страшный человек, профессор, — сделал мне комплимент Юбер, выходя из бара.
— Нннэ ууминээ ффыл писссосет.
— Был. Но знаешь ли, незаряженный пистолет не так чтобы очень опасен. Они ведь могли и врубиться... Ты просто по краю ходил...
— Ннно мыыы се ффали ссним ффсанк.
— Именно. Не пойду же я в банк с заряженным пистолетом... Мы же философы — не отморозки какие-нибудь. Что до второго — его я ношу только для самообороны.
Я помахал проезжавшему мимо такси.
— Сссосно! Ккс даансисуу!
— Время придумать новый метод? В смысле, для отхода? Блеск!
— А у фепя и фплямь Ссспиид?
— Врачам виднее. А может, это просто такое надувательство в масштабах страны. Медики, так сказать, греют руки...
* * *
На Жослин моя физиономия произвела сильное впечатление.
— Если это маскировка, она тебе удалась! Я бы ни за что тебя не узнала!
Некоторое время мы были заняты тем, что пытались найти оптимальный метод улучшить мироустройство, потом Жослин отправилась на кухню и вернулась с бутылкой «Zede» в руках.
— Можешь поздравить меня с днем рождения!
— Ну вот, а я и не знал... Явился без подарка...
— Брось. Одари меня частичкой мудрости — и все...
— Мудрости? Если бы я знал, что это такое... Я бы вцепился в нее обеими руками.
— Всем нам дается по частичке мудрости. Мне бы в двадцать шесть лет начать отсчитывать возраст назад. Сейчас бы я добралась до шестнадцати... Теперь я знаю, как определить, хороший человек рядом с тобой или нет, и как прибрать его к рукам.
Она принялась красить ногти. Они врезались мне в память, еще когда я грабил банк: каждый был накрашен своим цветом. Особенно сильное впечатление производил черный, но я обратил внимание, что каждую неделю черным лаком Жослин красит другой ноготь.
— Я начала так их красить из-за моего первого дружка. У него хватило ума умереть раньше, чем он мне разонравился, прежде чем ухитрился сделать мне больно. Потом он стал для меня чем-то вроде идеала — и это мешало мне жить. Тогда я решила, что, чем вечно его оплакивать, пусть некая часть меня всегда носит по нему траур. А потом — потом я прибавила другие цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, темно-синий, фиолетовый и белый. Чтобы напомнить себе: в жизни есть много всего другого, кроме смерти. И чтобы поизводить шефа — он просто бесился, глядя на мои руки.
— А ненакрашенный ноготь?
— Может, я не крашу его, потому что нет теории, которая бы все на свете объясняла, а может, его цвет просто-напросто невидим...
В постели с «жучком»
— Разведясь во второй раз, я решила разобраться — а что же на самом деле творится между мужчиной и женщиной. Сам знаешь, как важно число три; представь, что делают с человеком три неудачных брака. Поэтому я больше не выйду замуж — пусть даже это значит, что я что-то упустила... Но я хотела отрешиться от собственного опыта. Взглянуть на дело так, словно это — солидный академический предмет для изучения. Я хотела взглянуть на частную жизнь других людей — тогда у меня был бы материал для сравнения. Я открыла маленькую гостиницу.
— Ты что, поставила «жучки» в номерах?
— Именно.
— И как, узнала что-нибудь стоящее?
— По большому счету — нет. Главный урок, который я получила: как же тяжело следить за людьми! После этого я не удивляюсь, почему полицейские государства с трудом сводят концы с концами. Слежка требует массы усилий. А в результате — ничего интересного. За два года я лишь узнала, что пары просто одержимы какой-то страстью к выяснению отношений; они могут ссориться по любому поводу. Не знаю, как насчет ангелов, но что до ссорящихся любовных пар — штук пятьсот на острие иглы точно поместится. И еще одна деталь: как они принимают ванну. Не устаешь удивляться: что только не вытворяют люди в ванной.
Она подошла к бюро и, достав из его недр пачку бумаг, протянула ее мне.
— Потом я продала гостиницу. После этой истории. У меня остановилась пара. Лет двадцати. На вид — французы. Но стоило им войти в номер, как они перешли на другой язык.
— И что же это был за язык? — меланхолично спросил я, разглядывая страницы с текстом. Это была фонетическая транскрипция, ничего мне не говорившая.
— Убей бог, не знаю. Самое интересное, что, похоже, этого не знает никто. Я посылала кассету с записью и расшифровку во все университеты. От Албании до Зимбабве. Никакого толку — никто не знает.
— И как выглядела эта парочка?
— Я же сказала — как молодая французская пара. Они остановились-то всего на одну ночь. Я пыталась навести справки по адресу, который они дали при регистрации, но там о них знали не больше, чем мне удалось узнать об их языке.
— Какие-нибудь заговорщики?
— Ангелы.
— Неплохо овладевшие французским? Существа неземного происхождения?
— Пара, замкнутая на себя. Совершенно самодостаточная. Нация из двоих людей.
Еще порция откровений
— Должен сказать, когда я увидел тебя в банке, я подумал, что ты не вписываешься в тамошнюю обстановку.
— Нет, это я, увидев тебя в очереди, подумала, что ты не вписываешься в обстановку.
Она опять подошла к бюро:
— Здесь хранится вся моя жизнь.
В это я вполне мог поверить: Жослин во всем любила порядок. Она вытащила на свет какую-то картинку. То был не очень удачный черно-белый снимок — из тех, что делают в фотобудках на ярмарках: плохо кадрированный, лицо уползло куда-то вбок. На меня смотрел молодой парень, склонный к полноте, небритый, воротничок рубашки съехал на сторону, взгляд — похмельный, губы сжаты в подобии усмешки вроде: и что же еще вы от меня хотите?
— Это он. Чересчур лихо разогнался на мотоцикле и въехал прямо в вечность, а я осталась маяться: после него все остальные мужчины казались не тем. И когда я увидела тебя стоящим в очереди — пусть ты старше, толще, из другой страны, — я подумала: «Ну вот ты и вернулся».
* * *
Потеря телефонной связи с друзьями 1.1
В сознании возникает рассеянная мысль: а не позвонить ли мне кому-нибудь? Я снимаю трубку, слушаю гудки.
Мне все больше кажется — единственное, по чему я буду скучать, это по моим друзьям. Исключим из рассмотрения сам спазм ужаса, что сопутствует мысли о превращении в труп, меня скорее удручает потеря горсточки людей, с которыми я мог поговорить по душам. На то, чтобы ими обзавестись, уходит вся жизнь. Потерять жизнь — не такая уж большая беда, а вот потерять их...
Длинные гудки сменились частым попискиванием, как бы выражая нетерпение из-за того, что я медлю с набором номера.
Звонок в небесную канцелярию 1.1
У банковских грабителей (насколько мне известно) нет своего святого покровителя на небесах. Св. Каллист (прекратил существование в качестве монады в 222 году н.э.) мог бы стать неплохим кандидатом на эту роль. Ему выпало быть чем-то вроде управляющего банком, деньги которого почему-то растворились в неизвестности, так что Каллисту спешно пришлось бежать из Рима. Несмотря на эту карьерную неудачу, папа Зефирин поставил его управлять неким кладбищем, пользующимся чрезвычайной популярностью среди римских епископов, отошедших от дел и треволнений жизни как таковых. Дальше все шло своим чередом — и Каллист продвигался все ближе к папскому жезлу, покуда в конце концов под именем Максима не стал великим понтификом. Мораль: то, что вы не очень-то чисты на руку, еще не обязательно значит, что вам не удастся продвинуться на самый верх, как в этом мире, так и в том.
Звонок в небесную канцелярию 1.2
Нет (насколько мне известно) и святого, в чьем ведении находились бы упущенные возможности. А ведь на эту роль вполне мог бы претендовать св. Зосима. Творя молитву, он впадал в такое оцепенение, что несколько раз его по ошибке подготовили к погребению и уложили в гроб — прежде чем он на самом деле созрел для этого. Мораль: даже если что-то, на ваш взгляд, приказало долго жить, это еще не значит, что на самом деле так оно и есть.
Нет, папы не подходят... Мне либо не о чем с ними говорить, либо наш разговор грозит затянуться... В любом случае это не тема для телефонного разговора. Помножьте это на странное чувство, будто они и я — мы живем на разных планетах...
Я кладу телефонную трубку обратно. В горле першит, словно там застряла буква «Z», я почти готов разрыдаться.
* * *
Работа грабителем банков имеет свои преимущества — вы вольны сами выбирать часы работы и при этом в любое время вольны убедиться в том, что ваша кровать готова послужить вам верой и правдой. (Если исключить из рассмотрения длительное тюремное заключение в компании лиц, чье сходство с дерьмом может нанести серьезный урон репутации последнего.)
Недостатки дневного пребывания в постели 1.1
Я отдал этому занятию пятьдесят лет, но покуда не нашел в нем ни одного недостатка. Вам таковые известны? Поделитесь. Лени редко воздается должное. Полагаю, лишь потому, что ее почитатели слишком ленивы, чтобы складывать панегирики в ее честь. Пренебрежение ранним завтраком — самый необременительный из пороков. Да и порок ли? Оставаясь в постели, вы избегаете гордыни самостояния. Вы готовы бесконечно, по собственной воле, вновь и вновь унизить себя, пребывая в горизонтальном положении. Это прекрасно. Вы можете предаваться этому пороку где угодно, и если вы в этом поднаторели, то никому нет нужды знать, чем вы заняты. Все прочее требует времени, траты сил, денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51