От такой мерзости избавиться трудно.
– Но вы же его любите? – спросила Нелл.
– Ах, какая ты наивная, – пожаловалась Хелен. – Конечно, люблю.
– Ну так выходите за него замуж, – сказала Нелл. Ей этого очень хотелось, хотя она не понимала почему. Казалось бы, Хелен меньше всего надо было выходить замуж за Клиффорда, которого Нелл знала, только как лицо на газетных фотографиях и громкий настойчивый голос в телефонной трубке. Но Нелл произнесла эти слова и с-с-с-с – за окно уполз если не весь дым, то почти-почти весь.
– Я подумаю, – сказала Хелен.
Клиффорд, естественно, не собирался допустить, чтобы его отвергли. Хелен, что бы там она ни сказала Нелл, все еще отказывалась увидеться с ним, а потому он изыскал способ увидеться с Хелен.
ИСПРАВЛЕНИЕ
Так вот и получилось, читатель, что «Леонардо» (нью-йоркский филиал) задумала выставку «Модельер как Художник», и английскому «Дому Лалли» на ней предназначалось одно из центральных мест. Так вот и получилось, что Клиффорд помирился с Джоном Лалли, не остановившись даже перед тем, чтобы, наконец-то, вернуть полотна, столь долго томившиеся в подвалах «Леонардо», нежданно представ перед Джоном Лалли и Марджери в их ухоженном саду (то есть в его остатках) и сказав: «У меня в машине пять ваших полотен. Возьмите их, они ваши», – и таким образом превратив Джона Лалли из какого-то стотысячника в миллионера, поскольку его ранние работы как раз поднялись во мнении публики, иными словами в цене. (Их по-прежнему не просто было повесить на стену, чтобы ими любоваться.) Не важно, что Клиффорду теперь такие жесты были нипочем (ведь все богатства Анджи теперь принадлежали ему, – но это так, в сторону), не важно, что отчасти он это сделал, чтобы снискать милость в глазах Хелен, я все-таки думаю, что подтолкнуло его и просто ощущение, что так сделать надо. Клиффорд был способен понять, что естественная справедливость требует подобного поступка. Быть может, его речь в нью-йоркском суде и его самого обратила на путь истинный? Надеюсь, что так.
Джон с Марджери разгрузили машину и отнесли полотна в мастерскую. Клиффорд им помогал.
– Ну и мрачное же старье! – сказала Марджери. – Джон, ты, наверное, совсем доходил, раз писал такое. Держу пари, Эвелин только радовалась, что больше их не видит! (Ведущие счастливую жизнь просто не способны понять, что значит быть несчастным или несчастной.)
Джон ничего не сказал. И Клиффорд тоже.
– Жаль, что вы с Хелен снова не сойдетесь, – сказал Джон Лалли Клиффорду. В его устах это было извинением. – С вашими мальчишками никакого сладу нет.
– Отец я никудышный, – сказал Клиффорд. Хотя он и старался, очень старался быть хорошим отцом Барбары, которая приняла известие о смерти матери с неожиданным спокойствием. Только крепче обняла свою няню и сказала, что теперь, может быть, няня останется насовсем, и к Рождеству у нее не будет новой няни.
– Мы все способны измениться, – сказал Джон Лалли, подобрал с травы крикетный мяч и бросил его маленькому Джулиану, который довольно тоскливо помахивал битой чуть в стороне. Лицо Джулиана отразило удивление и радость.
– Судя по всему, так оно и есть, – заметил Клиффорд.
ПРОЩЕНИЕ
Хелен, услышав от отца поразительную новость, позвонила Клиффорду. Он знал, что она позвонит.
– Клиффорд, – сказала она, – спасибо тебе за это. Но что нам делать со мной? Я не сплю, не нахожу себе места, даже работать не могу. Я хочу быть с тобой, но и этого я не могу.
– Из-за Барбары, ведь так? – сказал он с той удивительной чуткостью, которая характеризовала его новое «я». – Совершенно верно: если ты примешь меня, то должна будешь принять и ее. У нее, кроме меня, на свете нет никого. Но хотя бы приезжай познакомиться с ней.
Хелен приехала и, впервые увидев Барбару во плоти – бледненькую, грустную, одетую старомодно, неудобно и некрасиво, как пожилые высококвалифицированные няни, пусть самые приятные, видимо, считают необходимым одевать детей, даже сейчас – почувствовала такую жалость к девочке, что гнев и ненависть были забыты тут же и навсегда. Она осознала, что Барбара существует сама по себе, что она главный персонаж в собственной драме, а не осколок Анджи, и вовсе не подменила для Клиффорда давно потерянную дочь. Разумеется, именно этого она и боялась: что, приняв Барбару, она тем самым окончательно отречется от Нелл.
Читатель, счастливым даруется все: счастье способно даже воскрешать мертвых. Наши обиды, наше уныние, наши ненависть и зависть, не распознанные нами, – вот что делает нас несчастными. Но ведь все эти чувства существуют у нас в голове, а не вне нашей власти; мы можем вышвырнуть их, если пожелаем. Хелен простила Барбару и тем самым простила себя.
– Да, Клиффорд, в счастье и в горе, конечно, я буду твоей женой.
– Бедная Анджи, – сказал через некоторое время Клиффорд. – Многое тут было и моей виной. Как ни взглянуть, я натворил много такого, чего должен стыдиться. – Он мог это сказать, потому что был счастлив, а счастлив был, потому что мог сказать это с полной искренностью. Одно вытекало из другого.
ДРАМА
И вот вскоре на асфальте Хитроу в Сочельник уже стоял частный самолет – пилот ждал разрешения взлететь, когда взлетную полосу очистят от снега. Клиффорд и Хелен сидели рядом и держались за руки. Барбара сидела по другую сторону прохода, перегибаясь через него, чтобы держаться за другую руку Хелен. Она нашла мать, няня осталась с ней. Ее серьезное личико уже посветлело и повеселело. Позади сидела юная Нелл Килдейр, ведущая манекенщица «Дома Лалли», ее коротко подстриженные черные волосы вызывающе торчали во все стороны. Все они отправлялись праздновать Рождество в Манхэттене, а затем присутствовать на открытии выставки «Мода как Искусство» в большой новой наисовременнейшей галерее, выходящей на Центральный парк. Нелл ненавидела летать. На счастье она надела серебряную цепочку со своим пузатеньким мишкой.
Эдуард, Макс и Маркус были отправлены раньше под присмотром двух стоических нянь, чтобы провести целую неделю в Диснейленде, а потом встретить Хелен с Клиффордом в Нью-Йорке. Это придумала Нелл. Хелен свыклась с их шумом и буйной энергией, но заслужила некоторый отдых. Клиффорд, как видела Нелл, еще не свыкся. Его лучше было приучать к мальчикам мало-помалу. Он ей кого-то напоминал, только она не могла понять кого. И она перед ним робела – ощущение для нее непривычное. Оно ее удивляло. Она старалась поменьше попадаться ему на глаза. И все время твердила себе, что она – служащая, а не член семьи. Нет, она не должна слишком уж ко всем ним привязываться. Ведь опыт, вспомните, читатель, научил ее, что люди, которых ты любишь, внезапно исчезают, что приятная спокойная жизнь внезапно обрывается. И хуже того – по ее вине. Раз любишь, значит, губишь – в огне, в страшных авариях. О, она была осторожна!
Барбару спросили, не хочется ли ей отправиться вперед с мальчиками. «Нет! Нет! – закричала она, упираясь лбом в живот Нелл. – Они такие грубые. Не хочу!» Она начинала сама о себе заботиться, и получалось это у нее очень недурно.
Сидел там и Джон Лалли со своей женой Марджери. В конце-то концов он был ведущим художником «Леонардо», а в нынешние дни художнику следует быть на виду. (Хватит прятаться среди полей и писать подсолнухи в безвестности!) Марджери поверх платья куталась в лоскутную шаль – она сама ее сшила. Некоторые лоскутки были останками старого голубого в рубчик платья, которое так часто носила Эвелин, мать Хелен – в дело все пускай опять и нужды не будешь знать! Мы с вами, читатель, знаем про эти лоскутки. А больше никто не заметил. Даже Хелен. За маленьким Джулианом присматривала Синтия. Они покинули прекрасную квартиру и теперь жили в маленьком доме в Хемпстеде с садиком, где маленькому мальчику всегда были рады. О, Синтия тоже изменилась! Как она гордилась Клиффордом в тот странный реактивно смещенный день в Нью-Йорке! Ее родные объявились в огромном числе – она уже не могла ставить им в вину то далекое-далекое прошлое. И время доказало, до чего они были неправы: Отто, некогда смиренный подрядчик, дитя копенгагенских трущоб, все еще таинственный в своем достоинстве, но ныне богатый, всеми уважаемый, более чем равный им. Приятно оглядываться на свою жизнь и знать, что ты была права.
На Хелен, кстати, было платье из новой тяжелой шелковой ткани, придумать узор для которой снизошел Джон Лалли. Основой его были очень маленькие золотые львы и совсем крохотные беленькие агнцы, и агнцы не были пожираемы львами, но просто лежали с ними. Фасон платья многим был обязан Нелл – создание его пришлось на то время, когда Хелен места себе не находила из-за Клиффорда. В багажном отделении самолета находились восемь полотен Джона Лалли, предназначенные для выставки, устраиваемой «Леонардо» (нью-йоркским филиалом) – четыре ранние яростные беспросветные картины и четыре нынешние, более добрые. В целом, ранние его работы теперь попадали в галереи, более поздние – на частные стены.
Когда Нелл поднялась в самолет, Клиффорд улыбнулся ей обычной дружеской и совсем не похотливой улыбкой. Он знал, как привязана к ней Хелен. Он ничего против не имел. Хорошенькая, умная, веселая девочка. Вот только ее волосы… Знаете, иногда у меня возникают сомнения, уж не ошибаюсь ли я в своей готовности простить Анджи. Быть может, она была даже хуже, чем мне казалось, быть может, именно убегая от Анджи, Клиффорд спотыкался и падал в такое количество объятий, нанося травмы, навлекая страдания? Но ведь и это лишь означает, что Анджи была гранью Клиффорда: от кого мы бежим, как не от самих себя? Тем не менее представляется несомненным, что Клиффорд получил свободу стать самим собой, только когда она умерла, и это его подлинное «я» оказалось куда лучше, чем кому-нибудь могло пригрезиться. Какое-то проклятие было с него снято.
А кто еще, как не Артур Хокни, Сара и малютка Анджела, смуглая темноглазая крохотная красотка, сидели ближе к хвосту самолета? Они воспользовались возможностью слетать в Штаты бесплатно, чтобы провести Рождество с близкими Артура и похвастать своей новой дочуркой. В самолете оставалось много свободного места, и Клиффорд по просьбе Хелен был счастлив поделиться с ними. Раз эти люди – друзья Хелен, значит, они и его друзья. У Клиффорда возникло смутное, чуть неприятное воспоминание о какой-то давней встрече с Артуром, но он не стал копаться в памяти. Ким остался ждать хозяев в Приграничном питомнике, теперь, увы, перешедшем в другие руки. Бренда вышла за своего Неда, и, кстати, ее прыщи исчезли без следа. Правда, ее мать должна была, видимо, пожить у них, пока снова не станет на ноги.
А еще ближе к хвосту, собственно говоря, в самом последнем ряду – который Питер Пайпер всегда предпочитал всем остальным – сидели два представителя «Пайперовской охраны шедевров с ограниченной ответственностью»: Питер Пайпер лично и отец Маккромби. Их обоих очень смущало присутствие в самолете Артура Хокни.
– Его я не предусмотрел, – сказал Питер Пайпер. – Шесть футов четыре дюйма, если не выше. – Он закурил новую сигарету, держа ее в пальцах, которые дрожали даже больше, чем обычно. И не удивительно: события этого дня решали многое.
И вот, читатель, произошли следующие события. Едва самолет миновал половину пути, как отец Маккромби небрежно прошел по проходу в кабину пилота, и никому не пришло в голову остановить его или хотя бы удивиться, что ему там понадобилось, а когда он оттуда вышел, то вместе с пилотом, которого держал под прицелом пистолета. Пассажирам понадобилось время, чтобы разобраться в происходящем: слишком уж маловероятным оно казалось. Только Барбара среагировала молниеносно: она кинулась на колени к Хелен и спрятала лицо у нее на груди. Тут же в хвосте самолета возник Питер Пайпер, и он тоже целился из пистолета – мерзкого черного смертоубийственного на вид «люгера».
– Сидеть! – сказал он Артуру, который поднялся на ноги. Артур сел.
– Никто не управляет самолетом, – пожаловалась Марджери.
– Он на автопилоте, – сказал Артур. – Некоторое время это безопасно. Сохраняйте спокойствие.
– А ты заткнись, – сказал Питер Пайпер. Артур пожал плечами и заткнулся. Относиться к злодеям слишком серьезно не стоит. С другой стороны, их лучше не провоцировать, потому что они нервничают и случаются всякие крайне неприятные вещи. Кроме того, они обычно глупы, и оттого трудно предвидеть, как они поступят. Тут следует думать и взвешивать, а не исходить из логических предположений.
Затем пилота насильно усадили в кресло, которое освободила Барбара. Его не просто пристрелили, из чего следовало, что злодеи эти еще не самые отпетые. С ними можно было вступить в переговоры. Артур погладил Сару по колену и сказал «не бойся», но она, естественно, боялась. Питер Пайпер поручил себе присмотр за пассажирами, а отец Маккромби вернулся в кабину и взял курс на городок к северу от Нью-Йорка на самом берегу океана, где у него были друзья и полезные знакомства. Казалось, все происходит во сне. Никто не взвизгнул (даже Марджери), никто не завопил (даже Джон Лалли). Они словно перешли из жизни в кинофильм, сами того не заметив. Заговорил Питер Пайпер.
Это не похищение, объяснил он. И даже не ради выкупа. Это всего лишь вооруженный грабеж: ему нужны картины Джона Лалли. И он их заберет.
Клиффорд засмеялся.
– Могу только, – сказал он, – выразить надежду, что у вас есть на примете новый рынок сбыта, и вы не рассчитываете на уже действующую сеть. Покупатели краденых картин берут только Старых Мастеров, французскую школу и иногда прерафаэлитов. Что-нибудь постсюрреалистичное? А, бросьте! Современная английская живопись? Вы шутите! Даже тем, кто занимается кражей предметов искусства, следует хоть что-нибудь знать об искусстве! Как, вы сказали, вас зовут?
Артур надеялся только, что Клиффорд не зашел слишком далеко. Бледность Питера Пайпера стала зеленоватой. Всегда неприятно, когда тебя публично уличают в невежестве, и уж тем более унизительно, если уличитель вроде бы твоя жертва и должен трястись от ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52