папе-милорду было 84 года, а маме-миледи – 74. Вот почему у них были трудности с усыновлением!) Однако воспоминание, едва замерцав, угасало без следа.
– Tu va bien, ma petite? – спрашивала миледи. Шея у нее была вся в морщинах, на губах лежал толстый слой яркой-преяркой помады, но она улыбалась и любила.
– Tr?s bien, Mama! – Нелл бегала вприпрыжку и танцевала, ну прелесть и прелесть. Они ели на кухне, потому что под потолком столовой свистел ветер, – испеченный Мартой хлеб, овощные супы, помидорные салаты с только что сорванным базиликом, и много мяса, поджаренного на рашпере, (все очень твердое и плотное было де Труатам не по зубам), и пища эта была очень полезна юному организму Нелл. Потребности очень маленьких и очень стареньких часто совпадают. Она не плакала, не ссорилась – причин плакать не находилось, а ссориться было не с кем – в доме не было никого, чьи интересы ставились бы выше ее и в ущерб ей. Если бы в замок заглянул посторонний, он увидел бы маленькую девочку, пожалуй слишком уж тихую, слишком уж послушную, чтобы это было для нее полезно, да только посторонние туда не заглядывали, их там не привечали, наверное потому, что они могли прийти именно к такому выводу и пригласить соответствующие власти посмотреть на то, что увидели они. Ребенка, пусть на вид счастливого и здорового, но в совершенно неподходящей обстановке.
На полке в комнате в башне, которая служила спальней Нелл и которая ей очень нравилась, – шесть окон по всем стенам, деревья, гнущиеся на ветру снаружи, и хорошенькая, кое-как подкрашенная мебель из детской самой миледи – лежал дешевый жестяной мишка с большой булавкой. Ее сокровище. Волшебное.
Нелл знала, что его можно развинтить, но никогда не пробовала этого сделать. В тех редких случаях, когда она была расстроена или испугана, Нелл поднималась в башню, сжимала мишку в кулачке и встряхивала его, слушала, как в нем что-то побрякивает, и успокаивалась. Миледи, увидев, как Нелл его любит, подарила ей серебряную цепочку, чтобы она могла носить пузатенького мишку на шее.
В нашем мире, читатель, существуют ключевые предметы – всего лишь неодушевленные вещи, которые играют особую роль в человеческих жизнях, и эта маленькая драгоценность входила в их число. Как мы знаем, ее подарила матери Клиффорда его бабушка. На нее смотрели, ее любили многие поколения семьи Нелл. Сто раз ее могли бы потерять или продать, но каким-то образом она уцелела. А теперь Нелл инстинктивно искала у нее утешения и ждала, что приключится дальше.
А ЧТО ДОМА?
У Нелл появился единоутробный братик, Эдвард. Когда он родился, то весил 7 фунтов 5 унций (английская история тогда еще не дошла до того, чтобы новорожденных взвешивали килограммами!), а Саймон присутствовал при его рождении. Он был добросовестным и современным отцом. Все время схваток он держал Хелен за руку, и роды были легкими, не то что с Нелл. Новорожденный вопил и орал во всю мочь, брыкался наглядно и со вкусом, и обзавелся удивительной привычкой пикать крутой брызгающей струйкой, орошая все чистенькие пеленки и распашонки всякий раз, когда его переодевали в свежее. Хелен смеялась, и Саймон радовался ее смеху, хотя, по его мнению, поведение Эдварда заслуживало не улыбок, а строго нахмуренных бровей. Последнее время она смеялась мало, таким тихим и печальным стал их дом без Нелл. И все же, думал Саймон, его горе было сильнее горя Хелен, он сильнее оплакивал ее потерю – а ведь Нелл даже не приходилась ему дочерью. Это его тревожило. Что-то тут было не так – он опасался, что его жена все еще цепляется за надежду, будто девочка чудом уцелела. Жаль, что он не притворился, будто опознал что-то – это было бы так просто!
Великое благо похорон при наличии мертвого тела (пусть даже далеко не в полном составе) заключается в том, что скорбящие смиряются с фактом смерти. Поминальная служба – такая, какую устроили по Нелл в местной церкви в одно из воскресений, – совсем не то. К тому же, как вдруг вспомнил Саймон, Хелен на службе не присутствовала. По дороге в церковь она почувствовала себя дурно – то есть пожаловалась, что ей дурно, и вернулась. Он не стал ее отговаривать – она была на сносях, и служба только дополнительно ее расстроила бы. Но теперь он пожалел, что не настоял и отпустил ее. Он полагал, что она не хочет видеть Клиффорда, но тот вообще не появился. Он был за границей, чуть виновато объяснили Вексфорды, дедушка и бабушка. Но хотя бы они приехали, как и Джон Лалли, и Эвелин, мать Хелен. Ну и с компанией он связался, связав свою судьбу с Хелен, порой думал Саймон. Сам он происходил из добропорядочной мещанской семьи – родители у него были добрыми и респектабельными людьми, пусть (как ни прискорбно) не очень умными, и для того, чтобы выбиться из этой среды, ему понадобилось не столько скользкое искусство дипломатии, сколько терпение для непрерывных объяснений. Если Хелен не была с ним откровенна, если она была уклончивой, если она словно бы притворялась, ему стоило только вспомнить ее близких, чтобы понять почему.
Понимать он понимал, но ему все равно было больно. Теперь он хотел всю Хелен гораздо сильнее, чем женясь на ней. Он хотел ее сердце целиком, ее внимание тоже целиком. Он не хотел, чтобы она цеплялась за надежду, будто Нелл жива. Нелл принадлежала прошлому, погибшему браку. Иногда, играя с мальчиком, она что-то шептала ему на ухо и улыбалась. И маленький улыбался в ответ, а Саймону чудилось, будто она шепчет: «У тебя есть сестричка, малютка Эдвард, и в один прекрасный день она вернется к нам». Но, конечно, – это паранойя, чистейшая паранойя. Но почему она ему не улыбается так? Дело в том, что, сохраняя Нелл живой, Хелен сохраняла живым Клиффорда. Она не отпускала Клиффорда, как не желала отпускать Нелл.
Некоторые первые браки именно таковы, читатель. Как ни тяжки они, пока длятся, как ни неприятен развод, кладущий им безвременный конец, все равно этот брак кажется единственно настоящим, вообще единственным, а то, что за ним следует, как бы ни освящалось брачной церемонией, как бы ни поддерживалось друзьями и родными, все равно кажется подделкой, вторым сортом, а вернее, второсортным. Таков был брак Хелен с Клиффордом. Вот почему Хелен так часто вздыхала во сне и улыбалась, а Саймон так бдительно следил за ней; вот почему Клиффорд второй раз не женился, а про себя все еще винил Хелен за все плохое – от смерти Нелл до собственной своей неспособности любить.
Малютка Эдвард, конечно, не имел обо всем этом ни малейшего понятия. Каждое утро он открывал глазки навстречу миру и знал, что мир хорош, и орал, и сиял, и накладывал на него свою печать единственным доступным ему способом – обмачивал все вокруг. Брак своих родителей он находил чудесным.
МЫСЛИ ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ
Читатель, на случай, если вы задумывались об этом, так в день поминальной службы по Нелл крошка Брижит напугала всех, жалуясь, что у нее болит животик, – была она такая бледная, что ее уложили в постель. Миледи жгла над ней перья и произносила заклинания, для которых требовалась кровь агнца – литр этой крови всегда хранился в ее новеньком морозильнике – и девочке как будто полегчало. А в день, когда родился Эдвард, Нелл резвилась по всему своему величественному, пропыленному, неординарному дому и особенно крепко поцеловала свою няню (в возрасте 81 года), потому что каким-то образом узнала, что день тот особенный.
– Qu'as tu? Qu'as tu? – растерянно спросила Марта.
– Sais pas, sais pas, – пропела Брижит, хотя и знала: мир был прекрасен.
Расскажи вы это Артуру Хокни, он снисходительно улыбнулся бы и заметил бы, что это невозможно. Как Нелл могла знать? Но уста его солгали бы – он-то лучше всякого другого знал, что подобные вещи случаются, что чувства разбегаются кругами, как волны. Что у людей есть ауры – что стоит злодею войти в комнату, и вы его сразу опознаете, а некоторые входят как дыхание наисвежайшего, наибодрящего ветерка, и как же вы всегда им рады! Что иной раз, тасуя карты, вы знаете, что вам придет со сдачи, еще начиная сдавать. Что ожидания обязательно сбываются – так или иначе. Если вы ожидаете чего-то хорошего, оно придет. Но если вы ожидаете, что обрушится потолок, он непременно обрушится. По этим-то самым причинам, его дополнительному проникновению в суть вещей, так сказать, он и пользовался столь высокой репутацией в своей профессии, а «Трансконтинентал брокерс» продолжала платить ему и не взъедалась, если время от времени он занимался чем-нибудь на стороне, вот как теперь по поручению Хелен. Конечно, он предпочел бы, чтобы его ценили за то, что он делал, а не за то, чем он был. А кто этого не хочет?
ВОТ ПРЕДПОЛОЖИМ
Артур Хокни стоял по щиколотки в воде на пляже, куда упал хвостовой отсек ЗОЭ-05. В руке у него было расписание приливов. Потом он направился к дороге и в Лозерк-сюр-Мер, шагая так, словно с ним рядом шагал трехлетний ребенок. Он пришел в городок, навел справки в банке: да, вроде бы мужчина с ребенком обменял там швейцарские франки на французские, но вот когда, никто точно сказать не брался. За несколько дней до воздушной катастрофы, несколько дней спустя, кто помнит? Драматические события этого дня – машины «скорой помощи», телевизионщики, репортеры – заслонили все остальное. Он сел в парижский автобус, но повторилось то же самое: никто ничего не мог сказать об англичанине и белокурой английской девочке. Он наводил справки в кафе и автобусах возле автовокзала и запросил свои контакты в преступном мире, но ничего нового не узнал. След, если и был след, давным-давно остыл. Он подумал, что для Нелл, пожалуй, лучше, если ее нет в живых. Ему было прекрасно известно, какая судьба скорее всего ожидает потерявшихся детей, когда они попадают не в те руки. Торговля живым товаром существует по-прежнему – все виды зла и порока процветают в этом нашем мире, они не исчезают оттого лишь, что газеты про них забывают. Для его клиентки существовало лишь одно различие – мертвая или живая. А «живая» для нее значило – живая и вне какой бы то ни было опасности. Он не мог, он не хотел растолковывать иные возможности.
Вернувшись в Англию, он навел дальнейшие справки о контактах Блоттона и его профессиональном поведении. Миссис Блоттон захлопнула перед ним дверь. Но это не указывало на ее соучастие в мошенничестве. Просто проявление ее прискорбного характера. Местная полиция согласилась держать дом под наблюдением. Рано или поздно, подсказывал его инстинкт, Эрик Блоттон восстанет из мертвых, чтобы наложить руку на два миллиона своей жены. Он рекомендовал авиакомпании ЗАРА возобновить расследования и как можно долее – в рамках закона – оттягивать передачу этой суммы. Отсрочки были неизбежны в любом случае. У компании хватало хлопот с обычными исками родственников погибших, каковые по заведенному порядку удовлетворялись, начиная не с первых, а с последних букв алфавита. Пока очередь дойдет до Блоттона, времени минует много, даже если они старались бы ускорить процесс.
Ну а что до Нелл, он испробовал все и ничего больше сделать не мог. Встретившись с Хелен в укромном кафе, он рекомендовал ей принять совет и помощь своих близких, тех, кто ее любит, и признать, что Нелл погибла. Но она, казалось, слушала не его, а внутренний голос, твердивший «она жива». Ее чека он не взял. Да и в любом случае чек был на мизерную сумму, выкроенную из денег на хозяйство. Она представления не имела, как дороги его услуги. Он ей этого не сказал.
Ему хотелось обнять ее, только чтобы оберечь. Ее будущему угрожала ее собственная натура. Или же желание обнять ее диктовалась чем-то совсем-совсем иным? Возможно, но ведь это ничего не меняло.
Она допила кофе и собралась уходить. На мгновение она прижала свою белую руку к его черной щеке и сказала:
– Спасибо. Я рада, что в мире есть такие мужчины, как вы.
– А каким вы меня видите?
– Смелым, – сказала она. – Смелым, надежным и добрым.
Что, естественно, означало: не таким, как мой отец, как Клиффорд, – с сожалением должна добавить, что Саймона она практически мужчиной не считала.
РАЗГОВОРЫ
Читатель, я для вас запечатлею несколько разговоров. Первый – между Клиффордом и Фанни, его секретаршей-любовницей. Сцена – сотворенный прославленным архитектором дом Клиффорда за городской чертой Женевы, воплощение элегантности и роскоши с плавательным бассейном в форме раковины, отражающим синее небо и снежные вершины гор, с рисунками на стенах из панелей светлого дерева (рисунки постоянно меняются и сегодня это весьма недурной рисунок лошади Франка, набросок дохлой собаки Джона Лалли, три пейзажа Джона Пайпера и действительно превосходная гравюра Рембрандта), со светлыми кожаными креслами и стеклянными столами.
– Клиффорд, – резко говорит Фанни, – ты не имеешь права винить Хелен в смерти Нелл. Это ты решил ее похитить. Это из-за тебя она оказалась в самолете. Если винить кого-то, то только тебя.
Фанни сыта по горло, и с полным на то основанием. Во-первых, Клиффорд пригласил ее переехать к нему только потому, что ожидал Нелл. После страшного дня авиакатастрофы она осталась нянчить Клиффорда, пока он находился в тисках горя и отчаяния. Она покрывала его на работе, ибо порой его депрессия была настолько тяжкой, что он напивался и был не в состоянии принимать решения. А принимать их было необходимо: через пять коротеньких месяцев «Леонардо» должна была открыть свои женевские галереи, отданные под творения современных мастеров, и в день открытия эти современные мастера так или иначе должны были висеть на стенах. Полотна предстояло извлечь из мастерских художников или из частных домов, где они каким-то образом оказались – подарены под пьяную руку или проданы вопреки контракту, – а ведь каждое застраховано на гигантскую и весьма проблематичную сумму, – но важнее всего были художественные решения: эту картину выбрать или ту? Эти-то решения Фанни и принимала от имени Клиффорда. Принимала безошибочно, и вот теперь, протрезвев и снова став самим собой, он отказывается упомянуть о ней в предисловии к каталогу. Она в бешенстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52