В первую половину дня она выступала по телевидению в прямом эфире в программе под названием: «Как я ухаживаю за своим лицом», и рассказала про это. И еще сказала, что просто умывается с мылом, а потом втирает чуточку питательного крема. Сплошная ложь! Даже посплошнее, чем у Хелен в юности. Теперь Хелен вообще не лгала. Это было ниже ее достоинства. Лично я считаю, что замужние женщины лгут больше, чем одинокие или разведенные. Спросите жену, сколько стоит этот кусок вырезки, и она скостит треть. Спросите то же одинокую женщину, и она ответит честно, без утайки. Но это другая история. Кстати, Синтия видела программу с Анджи и сказала Отто:
– Ну вот! Так я и знала, что она не пользуется эмульсиями. Ах, какая дура!
Они старались видеться с Анджи как можно реже, так их расстроила судьба Вексфорд-Холла, хотя Отто сказал только:
– Ну, она заплатила вдвое больше, чем стоил дом. И он свое отслужил. Откуда я мог знать, что она станет членом нашей семьи?
Как бы то ни было, отсутствие Анджи вызвало некоторое волнение: пустое место (такое дорогое!) говорило о домашнем кризисе. Клиффорд, казалось, был бледен от гнева и даже вместо «мне нечего ответить» сказал:
– То, что делает моя жена, касается ее одной.
Выяснилось, что телевизионную студию Анджи покинула в обществе Марко из «Предприятия Сатаны». Компания репортеров кинулась к перестроенным конюшням в Кенсингтоне, где обитала группа, причиняя столько неудобств соседям, и подоспела как раз вовремя, чтобы увидеть машину «скорой помощи» у дверей, из которой вынесли Анджи, голую и хватившую лишнюю дозу. Соседи рассказывали о наркотиках и оргиях.
Анджи привели в себя в больнице Св. Георгия (с тех пор ее закрыли, а чудесное здание все еще стоит пустое на одном из многих углов Угла Гайд-Парка – какие-то затруднения с перепланировкой, насколько мне известно), и ее желудок был промыт с помощью зонда довольно болезненно. Клиффорд, выходя после просмотра «Изгоняющего бесов», сказал только, что фильм отвратителен и что, нет, он не будет навещать свою жену в больнице. И не навещал.
Ну, пресса, не питая симпатии к Анджи, всем этим упивалась. Клиффорд был прав. Они мстили. Они без промаха впились в горло. Задушевной подружкой Барбары была маленькая принцесса, с которой у нее в детском саду был общий колышек для пальто. Барбара обедала в августейшем доме, маленькая принцесса приезжала к Барбаре пить чай – и Анджи, ставьте сто против одного, маячила на крыльце, сплошная материнская улыбка для прессы, когда девочки целовали друг друга, здороваясь. И вот теперь:
«Наркотическая Детка и Скандал в Дворцовой Детской».
«Наркотики Отбрасывают Зловещую Тень на Дворцовое Дитя».
«Августейший Ребенок Посещает Притон Наркоманов».
Ну и так далее. И хотя газетная шумиха улеглась, дворцовое дитя каким-то образом больше не приезжало пить чай, и не делило фотографов, и не посещало вместе танцевальные классы, и Барбара перестала получать августейшие приглашения.
Клиффорд смеялся и говорил: «Ты сама себе это устроила!», и Анджи топала ногами и говорила: «Ты меня до этого довел». Барбара горевала и стала еще более молчаливой. Она лишилась задушевной подружки.
И каким-то образом после этого Анджи утратила вкус к чему бы то ни было. Впереди ничто не манило. Клиффорд был угнетен (естественно, когда чудовищное богатство Анджи совсем заслонило его талант и творческую энергию), он словно бы утратил творческую энергию, он оказался совсем не такой находкой, как она думала. И она сказала ему это – опрометчиво, и против обыкновения тут же была готова откусить себе язык, еще не договорив.
В отместку он покинул ее постель. Даже если бы она вставила себе в пупок самый большой бриллиант в мире, он бы и внимания не обратил. Анджи на месяц уехала в Калифорнию в загородный институт красоты, где подвергла себя подтягиванию кожи на лице, а также удалению верхнего ее слоя в попытке улучшить цвет лица (полагая, что причина всех ее семейных неприятностей кроется именно в этом), но что-то не получилось, кожа покрылась шишками и трещинами и стала еще хуже, чем прежде.
– Так тебе и надо, – сказал Клиффорд, когда она вернулась. Не помогали никакие количества «Эрейса» фирмы «Макс Фактор» (самого дешевого, но все еще наилучшего средства для ухода за кожей лица). Она приспособилась носить огромные темные очки и вертикальные воротники до ушей, и, увидев ее, Барбара закричала.
– Она забыла, кто ты такая, – сказал Клиффорд. – Счастливая малышка!
Ни одному мужу не нравится, когда его жена исчезает на месяц, даже если жена эта ему не по вкусу.
Бедная Анджи, да, по-настоящему бедная Анджи считала себя вправе ждать сочувствия и помощи, но дождалась от Клиффорда только жестко-брезгливого взгляда, словно она была жалкой и безнадежной неудачницей. Она было взвесила, не станет ли ей житься счастливее, если она отдаст все свои деньги, но тут же вспомнила, как ее отец сказал: «Твоя беда, Анджи, в том, что ты просто родилась такой, не внушающей любви». А раз так, то чем она богаче, тем, вне всяких сомнений, лучше.
Она позвонила Марко, чего не делала со времени дурацкой шумихи из-за ошибки в дозе. Он ей тоже не звонил, но к этому она привыкла. Их было четверо – трое мужчин и она. Вообще-то она подобным занималась не так уж часто. Ударник, бас-гитара, Марко (вокалист) и она – ангел. Черный Ангел. Они всю ее вымазали черным гуталином. Все простыни в больнице стали черными. У сестер были такие кислые физиономии, что ей стало смешно. В Калифорнии ей объяснили, будто какие-то впитавшиеся в кожу химические слагаемые гуталина и предопределили неудачу операции, но это они просто пытались увернуться от иска. Как бы не так!
– Привет, – сказал Марко.
– Привет, – сказала Анджи. – Знаешь часовню, которую мы арендовали для видео?
Марко знал. Они срепетировали номер под названием «Сиськи Сатаны», занявший в видеозаписи 24-е место – мини-зрелище, поставленное в заброшенной, но по всем правилам освященной часовне в запущенном парке при обветшалом английском помещичьем доме. Владелец, которому позвонили в Монте-Карло о позволении воспользоваться часовней, ответил заплетающимся языком: «Делайте что хотите. Все равно там водятся привидения». И некий отец Маккромби, обитавший в одиночестве в единственном не развалившемся крыле, отпер им часовню. Он жил там сторожем. Они сняли его толстые старческие руки на девственной плоти. Ловцы удачи!
– Ну и что? – спросил Марко.
– Я ее куплю, – сказала Анджи. – Я думаю заняться кино.
– А-а! – сказал Марко. – А на бис ты что устроишь?
– Заткнись, – сказала Анджи, – и скажи мне фамилию патера, который там околачивается. Я позабыла.
– Злоупотребляешь, – сказал Марко. – А это к черту отшибает память. И, кстати, Анджи, раз уж мы об этом заговорили, так нам это дерьмо про дворцовские детские, совсем ни к чему. Наша популярность к черту пошла, спасибо тебе большое. Вот мы и получили только 24. Зовут его отец Маккромби, и он не патер, а бывший патер, и с тех пор, как мы сняли это говнючее видео, у нас сплошные неприятности. Так что ходи с оглядкой. А пока просим нам не звонить, мы сами вам позвоним.
«Да кому вы нужны?» – подумала Анджи. Паршивые мальчишки в прыщах. Понадобилось трое таких, чтобы сделать одного Клиффорда. А где был Клиффорд?
Тем временем отец Маккромби нюхал сырой воздух вокруг часовни и учуял в воздухе нечто будоражащее, нечто надвигающееся. У него на такие вещи был нюх. Он потирал толстые, жирные дрожащие руки и ждал. Некогда отец Маккромби был хорошим человеком, а хороший человек, который становится плохим, куда мерзее обыкновенного человека, тронутого грехом и ушибленного.
Позвольте, я расскажу вам об отце Маккромби. Жизнь он начал способным школьником с благочестивой натурой из добропорядочной семьи шотландских протестантов. Отец его был строительным подрядчиком. Он поступил в военную авиацию, он участвовал в Битве за Англию, он был награжден крестом «За летные боевые заслуги»; он помог спасти свою родину; один-одинешенек в огромном безмолвном небе он в ожидании рева и грохота боя беседовал с Богом. Беседовал он и с юным лордом Себастьяном Лэмптонборо (страна in extremis стала весьма демократичной в своих обычаях, и межклассового якшания было предостаточно), который был смелым, но нехорошим. Демобилизовавшись, Майкл Маккромби принял сан священника, попробовал найти жену (служитель англиканской церкви должен иметь жену), но обнаружил, что он по своей натуре склонен к безбрачию, и вскоре оказался в лоне католической церкви, после чего получил приход в Северной Ирландии. В те дни он не пил и не курил. Он искренне служил Богу, соблюдал законы папы римского и побуждал к тому же свою паству. Он был трезв и был любим. Но у отца Маккромби имелась одна слабость. Он был, говоря без обиняков, большой сноб. Ему нравились титулы, его восхищало богатство, прельщало общество знаменитостей, и он считал, что культурному человеку легче попасть в Царствие Небесное, чем какому-то летному курсанту. Иисус на это смотрел по-другому. Возможно, вы видите в снобизме недостаток, простительный для мужчины (или для женщины). Я же вижу в нем один из семи Смертных Грехов. А именно – зависть. Она точит изнутри, уничтожая в человеке все лучшее. И, бесспорно, снобизм погубил отца Маккромби. Когда лорд Себастьян Лэмптонборо, отпрыск одной из тех богатых католических фамилий, к которым много веков преклоняли слух кардиналы и которые свои нерасторжимые браки при желании расторгали по мановению папского пальца, написал ему, приглашая его приехать и стать духовником нынешних Лэмптонборо, выслушивать их исповеди, служить посредником между ними и их Господом, он согласился сразу же. Оставил своих пасомых – кого в муках неверия, кого в тяготах беременности, кого за зубрежкой катехизиса, и умчался в Англию, где его ждали дивный кларет, прелестная часовня, красивые дамы и пьяные лорды с ярко выраженными привычками.
Кристабель Лэмптонборо, бледная и обворожительная в свои 18, опускалась в исповедальне на колени пред ним и признавалась ему в желаниях своего сердца и своего тела. Отец Маккромби боролся за ее душу и не слышал ее хихиканья, когда она выходила из исповедальни, – а если слышал, то затворял для него свой слух. Он зажигал в часовне высокие белые свечи и возносил молитвы о спасении ее бессмертной души, и однажды ему привиделся Искупитель: он стоял в лучах, косо падавших сквозь готические окна, весь вытянутый – его худая фигура в ниспадающем одеянии достигала небес, или же Кристабель что-то подсыпала в чашу с вином для причастия? Майкл Маккромби виделся Кристабель красивым и запретным. Она решила, что заполучит его. И заполучила. А затем вскоре упала с лошади и сломала спину. Ее душа была у него на совести, не говоря уж о его собственной душе. Во всяком случае, он терзался. Себастьян принимал лизергиновую кислоту, и ему нравилось, чтобы отец Маккромби в качестве доброго друга сопровождал его во время странствований по раю (или по аду) и следил за его благополучным возвращением в мир обычных восприятий. Но, разумеется, отец Маккромби больше не был хорошим человеком. Лизергиновая кислота ведь странная штука: чаще она просто оглушает, затемняет и парализует многочисленные клетки нашего мозга, однако у ней есть свойство превращать человека в полную его противоположность внутри все той же телесной оболочки. Я знавала случаи, когда она претворяла критиков в писателей, чиновников в жалобщиков, налоговых инспекторов в бухгалтеров, специализирующихся по составлению налоговых деклараций, полицейских в преступников, банковских управляющих в должников – и наоборот. Одно неудачное странствование превратило Себастьяна из человека, которому было дорого прошлое и наследие предков, в человека, который их презирал. С тех пор, если с крыши Лэмптонборо-Хауса падала черепица, он этого не замечал. Черепица упала в оранжерею, он остался равнодушен. Ступеньки гнили, ворота сорвались с петель.
«Снесите все, – говорил он. – Разбейте на участки под застройку!»
Кристабель умерла, пока Себастьян находился в странствованиях № 17. Отец Маккромби – которого к этому времени лишили бы сана и отлучили от церкви, если бы проводивший инспекцию кардинал на обратном пути не скончался от инфаркта и дело не затерялось в канцелярии архиепископа – изнемогая от горя, вины и сознания, что его молитвы навряд ли вызволят ее из чистилища, сам принял лизергиновую кислоту. С тех пор Себастьян клялся, что в доме завелось привидение – Кристабель, естественно, считал он, но, по-моему, это была лучшая сторона натуры отца Маккромби. Теперь Себастьян жил в Монте-Карло и проигрывал остатки наследия предков, а дом разрушался, а отец Маккромби пил и зажигал в часовне черные свечи – там, где некогда зажигал белые. И когда откуда-то появилась поп-группа, чтобы снять видео под названием «Сиськи Сатаны», он ничуть не удивился.
Он просто начал ждать, что последует за этим.
А где тем временем был Клиффорд?
НОВЫЙ МИР
Читатель, пока отец Маккромби супится, и гниет, и ждет в своем полном призраков лесу, а Анджи плетет темные интриги, давайте сделаем смотр нашим действующим лицам и узнаем, как их привечает новый мир восьмидесятых. Сверкающий калейдоскоп Мира Искусства раз-другой повернулся (вам знаком этот резкий царапающий звук стеклышек?) и замер, переливаясь и обманывая, в положении, против обыкновения благоприятном для Джона Лалли. Он уже достаточно утвердился (спасибо Клиффорду), его фамилия стала привычной на страницах журналов, посвященных искусству, и теперь на его огромные полотна (Клиффорд был прав: измените гештальт, и вы измените картины – брак с Марджери что-то высвободил, изменил шкалу его ценностей) возник большой спрос. Их дух соответствовал времени – что, боюсь, не такой уж комплимент. Подобное сочетание абстракции с сюрреализмом устраивало богатых невежественных покупателей; картины эти с их, грубо выражаясь, смачным шиком одевали купившего культурным ореолом и давали тему для разговоров за обеденным столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52