Полицейские засады обнаруживают много всякой всячины помимо любителей нарушать скорость, а потому, читатель, в следующий раз, когда регулировщики вас изловят, отнеситесь к ним с симпатией.
ВОССОЗДАНИЕ ПРОШЛОГО
Нелл тоже благословляла тот день, когда попала на Дальнюю ферму, когда, озябшая, бритоголовая и испуганная, она шагнула из глубины мебельного фургона в красоту сельской нетронутой природы и поступила под сумбурную, хотя и сердечную опеку Полли. Она больше не докучала себе размышлениями на тему, чей же она все-таки ребенок. В 8 лет она решила (как имеют обыкновение решать девочки в этом возрасте, даже если у них есть свидетельства о рождении, доказывающие совсем другое), что она скорее всего королевской крови, какая-нибудь потерявшаяся принцесса. К 9 годам она решила, что это маловероятно. К 10 годам она пришла к выводу, что кто бы ни были ее родители, они во всяком случае не Клайв с Полли. Ее настоящие родители, твердо знала она, ни в коем случае не стали бы жить в дымном тумане безделия, путаницы, полных пепельниц, наполовину пустых рюмок, некормленых кур, которых воровала лиса, неисполненных обещаний и потерянных возможностей. (Нелл, не сомневайтесь, очень быстро занялась домашней птицей, результатом чего явились превосходнейшие завтраки из яиц в том или ином виде и бисквит к чаю, испеченный по рецепту самых лучших бисквитов: одно огромное гусиное яйцо, мука, сахар и вообще никакого жира.)
От прошлого у Нелл остались два-три смутные воспоминания, да жестяной пузатенький мишка на серебряной цепочке, которого она давным-давно развинтила и нашла в нем материнский изумрудный кулон. Она тихо и молча убрала кулон в жестяной тайничок и спрятала в надежное место за свой комод, где в осыпающейся штукатурке были дыры и куда никто не мог случайно сунуть руку.
Почему-то драгоценный зеленый камешек вызвал у нее желание заплакать: он навеял зыбкие воспоминания о шелковых платьях, нежном голосе и улыбке, – но что она могла из них извлечь? Этот проблеск прошлого принес с собой ощущение вины, подозрение, что изумруд к ней попал как-то не так. (Читатель, вы, конечно, помните, что Нелл, когда ей было 3, взяла его без разрешения на «выставку» в свой садик в тот день, когда начались ее приключения, и будете рады узнать, что, вопреки ее близкому знакомству с Клайвом и Полли, она все еще была способна чувствовать себя виноватой, испытывать угрызения совести – что ей, иными словами, не грозит опасность опреступниться.)
Когда ей было 12, Нелл лежала по ночам без сна, смотрела на ветку вяза, которая терлась о стекло (разумеется, ее давным-давно следовало бы обрезать) в лучах фонаря на крыльце – никто не вспомнил, что его следовало бы погасить, – и слышала шум веселья внизу. И старалась привести в какую-то систему обрывки воспоминаний. То ей словно виделась страшная гроза, и огонь, и раздавался жуткий лязг и скрежет металла – а ведь она боится огня и куда осторожней подруг переходит А-49? И еще воспоминание: точно очень противный крупный план собаки с пенящейся пастью, оскаленными жуткими зубами – и она же не любит собак?.. Тут она засыпала, сознавая, что это все – прошлое, а настоящее во всех отношениях прекрасно, потому что ощущение, что ее оберегают, что она окружена лаской и доброжелательностью, по-прежнему жило в ней.
Но, читатель, закон страны – это закон страны, и Дальняя ферма не может без конца пребывать в этих колебаниях между добром и злом. Не может и Нелл жить так, словно ее прошлого никогда не было – скоро, скоро оно восстанет из небытия и повлияет на настоящее. Клайву и Полли придется принять последствия того, что, полагаю, мы можем назвать моральной неряшливостью, и Нелл волей-неволей покинет и этот приют, также оказавшийся временным. Как знаем мы и Артур Хокни, таков ее жребий, ее природа, ее судьба.
ДВА ПЕРЕСЕЧЕНИЯ
В действительности же, пока Нелл пребывала на Дальней ферме, ее прошлое находилось куда ближе, чем ей могло хотя бы пригрезиться. Однажды, когда ей было 11, родители Клиффорда, Отто и Синтия, приехали осмотреть руллинскую церковь, а Нелл прошла мимо них по улице и привлекла к себе внимание Синтии.
– Какая хорошенькая девочка, – сказала Синтия Отто.
– Нелл была бы сейчас в этом же возрасте, – сказал Отто и вздохнул, удивив Синтию. Они теперь редко говорили о своей погибшей внучке, потому что у Хелен с Клиффордом родились близнецы – сначала Маркус, а через десять минут Макс, и настоящее было настолько полно, что каким-то образом ослабило путы прошлого. Нелл с интересом посмотрела на встретившихся ей Отто и Синтию, восхищаясь пожилой элегантной красотой Синтии и исполненным силы и достоинства Отто, и тут же приняла решение не довольствоваться Руллином, но в один прекрасный день отправиться в большой суетный мир и отыскать там свой путь.
И опять-таки Нелл, потому что боялась собак и хотела справиться с этим страхом, в 13 лет начала по субботам помогать в Приграничном собачьем питомнике, который принадлежал родителям ее лучшей подруги Бренды. Вы знаете мою точку зрения на совпадения, а потому вас не удивит, что именно в Приграничный питомник Артур Хокни и Сара, его подруга-надомница, отвезли пса Кима для перевоспитания после всего, чего он натерпелся от Аннабел Ли, и что каждый раз, уезжая отдыхать, они оставляли его там же. Кима, того самого пса, который, ожесточенный голодом, скверным обращением и злобными приказаниями, некогда гнал бедную крошку Нелл по Хэкнейским болотам! А теперь Нелл сжала зубы и погладила его, а он улыбнулся ей в ответ. Нет, доберманы правда улыбаются, когда хотят понравиться. Сообщить о подобной манере животного значит навлечь на себя обвинение в антропоморфизме – скверной привычке приписывать животным человеческие качества, – но я могу только повторить: доберманы улыбаются, когда им хочется улыбаться. Я слишком часто видела это своими глазами, чтобы взять свои слова обратно.
ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ
Однажды ночью, когда Нелл осталась в питомнике и крепко спала в незнакомой постели, на Дальнюю ферму явилась полиция. А произошло следующее. По мере того как масштабы приемки краденого росли, увеличивались ущерб и порча: сквозь крышу сарая дождевая вода текла на старинную тисненую кожу, утки несли яйца в кедровых сундуках XVIII века, а моль добиралась до шерстяных вставок в золотом дублете Генриха V (не документированном), и, естественно, приходилось выдерживать безобразные сцены с заказчиками, чьи методы год от года становились все безобразнее. Но чего еще могли они ждать? А потому Клайв и Полли переключились с приемки краденого на изготовление ЛСД в старом хлеву, что в конце концов навлекло на них черный гнев полиции, нашедший выход в налете на ранней заре, и положило конец идиллии Дальней фермы.
И вновь Нелл стала бездомной.
Ну разумеется, она была очень расстроена. А как же иначе?
Все знакомое и привычное внезапно кончилось! Клайв и Полли исчезли из ее жизни: Клайв, который водил ее в школу, когда она была маленькой; Полли, которая пела ей, купая ее в ванне. Да, это было очень печально, а к тому же так неожиданно! И все же принесло определенное облегчение. В последнее время в Нелл все сильнее нарастало что-то вроде внутреннего сопротивления – неблагодарности, как ей иногда казалось – своим эрзац-родителям. Она же видела, что ее эксплуатируют, что она трудится не покладая рук, чтобы они сидели сложа руки, и то, чего от нее требуют… нет, не совсем верно, она же сама предлагает… но все равно это ни в какие рамки не укладывается. Ведь ребенок все-таки она, а они взрослые, и нечестно, что они притворяются, будто все как раз наоборот. Когда Клайв и Полли исчезли в полицейском фургоне – сейчас ты их видишь, а сейчас уже нет, точно фокус, который ей был так, так хорошо знаком – вместе с ними исчезли и эти тягостные и сложные чувства.
Ну и конечно, последний год она все больше и больше времени проводила у Килдейров – оставалась ночевать, смотрела телевизор (прием с этой стороны холма был куда лучше), помогала в питомнике, спала на нижней постели – кровать у Бренды была двухъярусная, и Бренда всегда спала наверху – словно знала, что должно случиться на Дальней ферме, и готовила себе на всякий случай новый дом. Вот он ей и понадобился. Она выплакалась на пухлом уютном плече миссис Килдейр, мистер Килдейр дал ей свой полотняный носовой платок, – бумажных он не признавал, говоря, что они раздражают ему нос.
– Пусть живет у нас, – сказал мистер Килдейр.
– А власти как же? – спросила миссис Килдейр. – Ведь, наверное, нужно соблюсти какие-то правила.
– Бог с ними, с правилами, – сказал мистер Килдейр. – Ей же еще далеко до возраста, с которого детям разрешено работать, а она по четыре часа в питомнике возится, так что властей, скажу я тебе, лучше не беспокоить. Не будите спящих собак! – И он засмеялся, со вкусом переиначив пословицу. Был поздний вечер. Не будите спящих собак! За стенами дома они в своих конурах повизгивали и пофыркивали, порыкивали и подрагивали, всхрапывали и дергали лапами во сне, а Нелл и Бренда в резиновых сапожках с горящими фонариками в руках обходили питомник, проверяя напоследок, все ли в порядке.
– Мне всегда неприятно было, что у Бренды нижний ярус пустует, – сказала миссис Килдейр, которая любила порядок во всем.
Стиральная машина работала круглые сутки. Еда появлялась на столе в точно назначенные часы. Бренда и Нелл садились за стол, обязательно вымыв руки, и хотя питались они главным образом замороженными куриными пирогами с зеленым горошком, или рублеными бифштексами, или рагу, а на десерт получали шоколадный мусс или бисквитный торт из пакета, но успевали сделать уроки, приготовить корм собакам, вычистить конуры и часок посидеть перед телевизором, прежде чем обойти питомник на сон грядущий. Нелл отдыхала от бремени ответственности и от свободы, которая выпала на ее долю, пожалуй, слишком рано.
Никто в Руллине ни словом не обмолвился о Нелл полиции. Пусть девочка остается в питомнике. Они не хотели лишаться своей Нелл, своей радости и гордости, однажды получившей первый приз на конкурсе картинок, написанных на картонках от «Уитабикса», – первый приз для участников моложе 10 лет. Жители деревни окружили Нелл оборонительным кольцом своей заботливости. (Мне это кольцо напоминает то, которое вы обретаете, пользуясь «Пепсодентом» – или это «Колгейт»? – в телевизионном рекламном клипе.) О налете на заре, которому подверглась Дальняя ферма, деревня узнала от молочника. Дэн въехал на своем фургоне прямо в оцепление – так откуда ему было знать, что за каждым кустом притаился полицейский? Его тут же заставили проехать дальше, но он успел так рявкнуть мотором, что вроде бы испортил всю игру. Кто-то, кажется, выскочил из дома через черный ход, он-то, наверное, и был главный преступник; во всяком случае, речь шла не о Клайве и не о Полли: они даже по меркам Руллина оказались копушами – даже глаз со сна толком протереть не успели, как их уже арестовали, и все свалили на них.
Дэн завернул с этим известием в лавку к мисс Бартон, и она тут же позвонила Килдейрам в питомник – вот Нелл и осталась, где была.
– Комната с детскими вещами на Дальней ферме? Кажется, у них что-то около месяца некоторое время тому назад гостила племянница, – ответила мисс Бартон обходительному полицейскому инспектору. – Только они редкие распустехи. И наверное до сих пор не собрались привести комнату в порядок.
«Редкие распустехи!» Такой приговор вынесли руллинцы Клайву и Полли, которые провели Рождество 1978 года в разных местах заключения. У Клайва ради праздника показывали «Мост через реку Квай». А у Полли кто-то напутал в заказе, и они смотрели «Мэри Поппинс». Но всем очень даже понравилось, и особенно Полли. Все-таки милая была женщина, и я рада, что ей дали всего два года. Клайв получил восемь за изготовление и продажу запрещенных наркотических средств.
ТО РОЖДЕСТВО
Рождество 1978 года. Что поделывали тогда вы, читатель? Отсчитайте назад годы, повспоминайте. Мы, полагаю, ели индейку… только, кажется, именно в том году был изжарен сенсационный гусь с картофельным пюре, и все было чудесно… или отвратительно? Это тяжело – вспоминать. Хотя бы потому, что лица вокруг рождественского стола были тогда настолько моложе! Но вместе с тем и приятно, ибо семейные истории подавляющего большинства нас, уж конечно, каждый год включают рождение, свадьбу, совершеннолетие или еще какое-нибудь радостное событие, на которое хочется оглянуться, разве нет? Хочу надеяться, что так.
Это был тот год, когда Нелл все рождественское утро провела, переходя от конуры к конуре, где помещались четвероногие постояльцы, и показывала тем собакам, которым выпало счастье (или несчастье!) принадлежать любящим, хотя и отсутствующим хозяевам, рождественские открытки, адресованные им вышеупомянутыми хозяевами. С ней ходила Бренда.
– Вот тебе, Пип, – говорила она, протягивая особую «Рождественскую шоколадную медальку для собачки-умницы». – От твоих Мамсика и Папсика. Они пишут: «Со счастливым Рождеством и всей нашей любовью!»
Погладили, потрепали по загривку и пошли дальше – две подружки, две хорошенькие бойкие веселые девочки, исполненные положенного духа рождественского благоволения, к которому подмешивалось насмешливое изумление перед нелепостью того, что им было поручено. Клиенты – это клиенты во всех концах земли, и их воля должна исполняться. А в рождественское утро и подавно!
– Джекс, Джекс! Погляди-ка! На картинке косточка. Понимаешь – КОСТОЧКА, а это рождественская ленточка, которой она перевязана. Нет, Джекс, на нее надо смотреть, а грызть ее нельзя. Ох, Джекс! А ведь ее тебе прислали Мамулек и Папулек!
Киму, доберману, открытки не прислали. Артур и Сара, его владельцы, были достаточно разумны. Правда, они позвонили, чтобы он мог послушать их голоса. Он навострил уши и завилял хвостом, а Нелл подумала, что он еще и улыбнулся. Ким, казалось, испытывал к Нелл особую привязанность, но Нелл в глубине души Киму не доверяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52