В ее оправдание могу только сказать, что хотя личностью Клиффорда она отнюдь не восхищалась и не уважала его светские и финансовые шашни, восхищение и уважение это одно, а любовь – совсем другое. Фанни любила Клиффорда, и этим все сказано. Клиффорд, кстати, был изумительный любовник. Нежный, властный, чуждый сомнениям. Я об этом уже упоминала? Ну и, конечно, такой красавец! Гнев на Хелен последнее время придал его светлому чеканному лицу что-то аскетическое, что-то алчущее. Поверьте, в те дни он был сногсшибателен, о фотогеничности я уж не говорю. Естественно, что репортеры светской хроники на него надышаться не могли.
Но Фанни по крайней мере настояла, чтобы Клиффорд сам встретил Нелл в аэропорту. И Клиффорд, усвоив страшное слово «опаздывает», отправился выпить рюмку вина (он редко употреблял более крепкие напитки) в Административной гостиной – в аэропортах у него, как и повсюду, имелись полезные друзья. Так что он следил за табло из покойного кресла, но от этого на душе у него не становилось спокойнее. Нет, не становилось. Сказать по правде, у него сердце сжималось от тревоги, но он не позволял ей отразиться на его лице. Вскоре «Опаздывает» сменилось на «Будьте добры, обратитесь в бюро ЗАРА». Эти слова заняли на табло три строчки, внеся путаницу в остальные сообщения. Слова «Будьте добры» были, конечно, лишними, а оттого особенно зловещими.
Клиффорд взглянул на толпу, кишащую у бюро авиакомпании ЗАРА, и понял, что произошло самое худшее. Он не смешался с толпой, а вернулся в Административную гостиную и позвонил Фанни. Фанни бросилась в аэропорт.
Позже Фанни пришлось позвонить Хелен и сообщить ей, что произошло.
ПОХИЩЕНИЕ!
Ну а Хелен, как вы легко можете себе представить, уже была вне себя от тревоги. Она заехала в детский сад мисс Пикфорд в 3.15 и не нашла там Нелл.
– За ней заехал шофер ее отца, – сказала мисс Пикфорд. – В «роллс-ройсе». (Словно последний факт извинял и объяснял все.)
В те более невинные дни – мы говорим о конце шестидесятых – сексуальные посягательства на маленьких детей случались относительно реже, чем теперь – или, во всяком случае, экраны и газеты не леденили нам кровь одним жутким случаем за другим, – а потому Хелен не пришло в голову, что Нелл увел «неизвестный» по нашей нынешней терминологии. Она немедленно поняла, что этот ужас – дело рук Клиффорда и что Нелл, хотя бы физически, опасность не угрожает. Она позвонила Саймону в «Санди таймс», потом своему адвокату, осыпала горькими упреками мисс Пикфорд и только тогда устроилась поплакать.
– Как он мог? – спрашивала она по телефону друзей, мать, знакомых и всех-всех на протяжении второй половины этого дня. – Как он мог пойти на такую гнусность? Бедненькая крошка Нелл! Что же, она вырастет и возненавидит его – вот единственное светлое пятно в этом ужасе. Я требую, чтобы мне сейчас же вернули Нелл, и требую, чтобы Клиффорда отправили в тюрьму.
Саймон, который немедленно приехал домой служить опорой своей удрученной жене, спокойно заметил, что отправлять отца Нелл в тюрьму вряд ли стоит. И уж Нелл, конечно, этого не захочет. И Катберт Уэй, адвокат, также приехал немедленно, оставив все остальные дела, которые вел – Хелен на четвертом месяце беременности была ошеломляюще красива, – и сказал, что поскольку, как он предполагает, Клиффорд увез Нелл в Швейцарию, то даже вернуть Нелл будет очень трудно, а отправить Клиффорда в тюрьму – тем более. Ну, он подлил в огонь порядочную толику масла.
В Швейцарию! Хелен впервые услышала про Клиффорда в Швейцарии. Светской хроники она не читала, у нее и без этого хватало хлопот: устраивать милый уютный дом в Масуэлл-Хилле, подбирать детский садик для Нелл, спорить о праве свидания с адвокатами Клиффорда, гадать, беременна она или нет, покупать то, что тогда именовалось «старьем», а теперь зовется «викторианой» или даже «поздним антиквариатом». Так или иначе, убеждала она себя и всех вокруг в этот вечер, у нее не было времени заглядывать в светскую хронику и узнавать то, что, видимо, известно всем и каждому – что Клиффорд Вексфорд возглавил «Леонардо-Женева» и, невзирая на расходы, выстроил на берегу озера сверхсовременный дом, и уж конечно, с детской.
Однако светскую хронику Хелен не читала совсем по иным причинам, чем те, которые она перечислила. Как нам известно, ей все еще было больно читать об очередной inammorata Клиффорда. Не то чтобы она ревновала: как-никак она была замужем за Саймоном и счастлива, но просто у нее не хватало сил терпеть.
Слишком уж больно было. Саймон, конечно, знал, что Хелен все еще любит Клиффорда, как знала Фанни, что Клиффорд все еще любит Хелен, но явно ни он, ни она подчеркивать это не собиралась. Для чего? Они только себе сделали бы хуже.
Катберт Уэй, адвокат, сказал, что он, разумеется, начнет действовать через международные суды, но это потребует времени. Хелен перестала плакать и выразила свое негодование: она смертельно побледнела, у нее перехватило дыхание. Потрясение и негодование уже сменялись пронзительной материнской тревогой. Она чувствовала, что происходит что-то ужасное, что-то ужасное. (Как ни странно, примерно в эти минуты ЗОЭ-05 ухнул в воздушную яму, и трещинки в его фюзеляже стали шире, глубже и превратились в смертоносные разломы.) Но, естественно, горе и тревога, рожденные – и вполне законно – похищением Нелл, замаскировали этот первобытный материнский инстинкт.
Затем позвонила Фанни. Это вывело Хелен из прострации, как ничто другое.
– Кто? Какая Фанни? (Рука прикрывает трубку.) Последняя Клиффорда. Слышите? Он дошел до своих секретарш. Как она смеет звонить! Ну и стерва!
И тут – объяснение звонка. Я не стану задерживаться на этом эпизоде. Слишком страшно. Мы-то знаем, что Нелл осталась жива. Но Хелен этого не знает, и у меня нет сил остаться с ней в такую минуту. Но я убеждена, что с этого момента Хелен продолжала жизненный путь более беспристрастно и доброжелательно и не так легко бросалась хулой. Кроме, конечно, тех случаев, когда дело касалось Клиффорда, причины ее горя.
ЖИТЬ ДОСТОЙНО И ХОРОШО
Смерть ребенка – не предмет для шуток или смеха. После нее родители уже оправиться не могут – жизнь изменяется раз и навсегда, – да и как же иначе, когда с этих пор она включает противоестественное событие? Пережить своего ребенка? Мы этого не ожидаем и не хотим. С другой стороны, жизнь должна продолжаться, хотя бы ради тех, кто остался, и более того: наш долг научиться вновь получать от нее радость. Ведь оплакиваем мы безвременно умерших как раз потому, что они лишились возможности жить и" радоваться. И чтобы почтить их смерть, придать ей и нашему горю должный смысл, мы обязаны радоваться жизни, привилегией дарованной нам, а не им, и жить с этих пор достойно и хорошо, без свар и злобы.
Увы, из всех людей на свете Клиффорд и Хелен, пожалуй, менее кого-либо были способны жить достойно и хорошо. Пусть на самом-то деле Нелл, как нам известно, не умерла, а крепко спала в мягкой безопасной, хотя и комковатой постельке менее чем в ста милях от места авиакатастрофы, когда туда прибыли Клиффорд и Хелен, нам все равно хотелось бы, чтобы трагедия, в которую оба верили, соединила их во взаимном горе, а не оттолкнула друг от друга еще больше в горечи и ненависти.
«Я виноват, – мог бы сказать Клиффорд. – Если бы я вел себя иначе, этого не случилось бы. И Нелл была бы сейчас жива».
«Если бы только я не нарушила супружескую верность, – могла бы сказать Хелен, – мы были бы по-прежнему вместе, и Нелл была бы с нами»
Но нет. Они стояли лицом к лицу на этих скорбных песках – она прилетела специальным траурным рейсом из Лондона, а он приехал из Парижа в машине с шофером – и осыпали друг друга упреками. Горе обоих было настолько жестоким, что они уже не могли плакать, но вот ссориться, видимо, могли. На заднем плане спасательные команды оперировали кранами, подводными механизмами, тракторами, а возле наготове стояли бесполезные машины «скорой помощи». Отлив отступал дюйм за дюймом и дюйм за дюймом обнажал жуткие напоминания о катастрофе.
– Погибли все, – сказал Клиффорд Хелен. – Если бы не твое дурацкое упрямство, она могла бы поехать на теплоходе, а потом на поезде, ей незачем было бы лететь на этом самолете. Желаю тебе попасть в ад. Желаю тебе с этой минуты жить в аду и помнить, что ты натворила.
– Ты ее украл, – ответила Хелен совсем спокойно. – Вот почему Нелл погибла. Из ада явился ты и утащил меня туда. А теперь ты погубил Нелл.
Она не закричала, не ударила его: возможно, беременность чуть-чуть снимала остроту ее чувств. Надеюсь, что так. Позднее Хелен скажет, что недолгое время, пока она верила, что Нелл умерла, было самым мучительным и безысходным во всей ее жизни, но что и тогда она знала – ради ребенка у нее под сердцем она не имеет права испытать всю силу отчаяния. Как иначе могла бы она остаться в живых? Горе попросту убило бы ее.
– Возвращайся к своим любовницам и своим деньгам, – сказала она. – Тебе все равно, что Нелл умерла. Крокодиловы слезы!
– Возвращайся к своему блуду и своему писаке-недоростку, – сказал он. – Мне жаль ребенка, который у тебя родится. Конечно, ты и его убьешь.
Под «писакой-недоростком» он, естественно, подразумевал Саймона, который, хотя и слыл в свое время одним из самых уважаемых политических журналистов, высоким мужчиной безусловно считаться не мог. Хелен (5 футов, 6 дюймов) была одного роста со своим новым мужем.
Вот они так и расстались: Клиффорд вернулся в свой «роллс-ройс» с шофером, а Хелен села в стороне на тоскливом пляже оплакивать свое дитя. Зайти в сарай для опознания Клиффорд отказался.
– Меня не интересуют ее клочки, – сказал он. – Нелл погибла, и конец.
Он не знал, зачем приехал сюда, но в эти первые дни ошеломляющего горя что-то делать было лучше, чем не делать ничего.
Саймон сказал Хелен: «Не входи. Дай мне», и пока она ожидала снаружи, он выглядывал среди останков что-нибудь от исчезнувшей девочки. Власти любят, чтобы каждый труп был собран, наименован, объяснен и погребен с надлежащими религиозными формальностями. Мы все, в прошлом и настоящем, должны быть записаны, занесены и пронумерованы, а наша история зафиксирована, дабы бурное размножение рода человеческого не ввергло нас в отчаяние. Ну и, конечно, остается вопрос о выплате страховой суммы.
ЗАГАДКИ
Артур Хокни возникает в нашем повествовании из Нигерии через Гарвард и Нью-Йорк. Он ездил по свету, проводя расследования по поручению страховой компании «Трансконтинентал брокерс». Если в Китайском море тонуло судно, он оказывался там и выяснял почему. Если в Центральной Африке сгорал президентский дворец, Артур Хокни на развалинах определял, мошенничество ли это или подлинное несчастье. Где бы он ни появлялся, толпы расступались перед ним и выдавали свои тайны. Столь широкоплечим, могучим, проницательным он был, столь искусно выслеживал и обезвреживал акул и гадов мира сего, что спорить с ним решались лишь добродетельные и безвинные. «Трансконтинентал брокерс» платила ему хорошо, очень хорошо.
Он побеседовал с Клиффордом, Саймоном и Хелен. Он видел, как кран поднял с мелководья хвостовой отсек, углядел сетку трещин, типичную для усталости металла и совсем не похожую на грубые изломы от удара, заметил два целые кресла с отстегнутыми ремнями. Впрочем, может быть, кресла эти просто не были заняты? Но в таком случае почему пепельница одного из них переполнена окурками, а на полу под другим прилипла крышка с коробочки детской карамели? Небрежность уборщиц аэрокомпании ЗАРА, или во время полета кресла все-таки были заняты? Он почувствовал бы себя много лучше, если бы останки мистера Э. Блоттона – на кого было нацелено его внимание, поскольку он единственный из пассажиров купил дополнительный страховой полис, а его репутация и профессия были ему известны, – удалось найти и опознать. Но опознаны они не были. Для полной уверенности он решил дождаться прибытия овдовевшей миссис Блоттон. А где труп маленькой Нелл Вексфорд? Где-то в море? Не исключено. С другой стороны, Блоттон и девочка имели билеты в отсек для некурящих – все остальные трупы там были найдены более или менее целыми. Опять-таки придется подождать. Отец девочки отказался войти в сарай. Правда, это можно понять, учитывая обстоятельства, при которых ребенок оказался в самолете. Ну и как бы тактично все ни обставлялось, сколько бы малопрозрачной пластиковой пленки ни использовалось, процесс опознания не может не травмировать. И все-таки родители, как правило, предпочитают увидеть, узнать твердо, а не просто поверить в невозможное, полагаясь на чьи-то слова. В сарай вошел отчим ребенка – жену он туда не пустил, может быть, правильно, а может быть, и неправильно. Свидетельства смертности, куски и лохмотки человеческой плоти, обрывки одежды, обломки вещей – прах, остающийся после того, как душа отлетит – вскоре перестают наводить ужас, а превращаются в свидетельства чуда и драгоценности жизни. (Так, во всяком случае, научился считать Артур Хокни. Но ведь другого выхода у него не было, верно? Иначе он должен был бы отказаться от работы, которая приводила его в соприкосновение с мертвыми не реже, чем с живыми.) Взгляните-ка, что-то странное приключилось! Мертвые тела пропали без вести – и все тут. Насколько знал Артур, девочку мог подхватить вырвавшийся на волю золотой орел и унести на вершину какой-нибудь швейцарской горы, а труп Эрика Блоттона увлек в морскую пучину гигантский кальмар. Если что-то малоправдоподобно, это еще не гарантия, что оно не могло произойти. И Артур Хокни не считал, что самое простое и наиболее вероятное объяснение всегда правильно, и вот оттого-то он и был наиболее высокооплачиваемым и наиболее результативным агентом «Трансконтинентал». Ну и еще из-за того, что сам он иногда уничижительно называл своим шестым чувством. Он порой знал то, чего, логично рассуждая, знать никак не мог. Ему это не нравилось, но куда денешься? В делах людей пряталась закономерность, которую видел он, но больше как будто бы никто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52