Открытому и щедрому Фергюсону трудно было тягаться с алчным американским бизнесменом. Дело было рассмотрено в суде в 1951 году. Фергюсон потребовал 240 миллионов долларов компенсации, но получил лишь 9 миллионов 250 тысяч.
У бесстрашного Фергюсона возникла новая идея. Он обратился на автомобильный завод в Ковентри с планом переделки автомобиля «вангард» под трактор. Но этот проект пришлось видоизменить, поскольку в послевоенный период продажа бензина все еще была нормированной. Величайшей проблемой стал для Фергюсона переходе бензинового двигателя на дизельный, но он с успехом ее разрешил, сконструировав знаменитый «ТЕ-20». Более полумиллиона этих тракторов было построено в Соединенном Королевстве…
Имя Фергюсона навсегда останется в памяти людей, поскольку ему удалось объединить два великих технических достижения нашей эпохи — трактор и семейный автомобиль, в огромной степени способствовавшие благосостоянию человечества.
В конце концов отец поехал в Ноттингем на рассмотрение Валентининой апелляции. Как ей удалось его уговорить? Может, она пригрозила ему рассказать бюрократам об оральносексе? Или прижала его костлявый череп к двум своим боеголовкам и что-то ласково пошептала в его слуховой аппарат? Отец об этом не рассказывал, но у него возник коварный план.
В Ноттингем они отправились на поезде. По этому случаю Валентина купила себе новый наряд — темно-синий костюм на розовой шелковой подкладке с добавлением полиэстера, под цвет губной помады и лака для ногтей. Волосы уложила на макушке в виде желтого улья, скрепив заколкой и вспрыснув лаком, чтобы держалось. Отец надел тот же костюм, который надевал на свадьбу, и мятую белую рубашку с протершимся воротником и пришитыми черной ниткой двумя верхними пуговицами. На голове у него была зеленая фуражка, которую он называл своей «лордовской кепочкой», купленная в кооперативном магазине Питерборо двадцать лет назад. Валентина подстригла ему волосы кухонными ножницами, чтобы он выглядел поопрятнее, поправила галстук и даже чмокнула в щеку.
Их проводили в унылую, выкрашенную бежевым цветом комнату, где двое мужчин в серых пиджаках и одна женщина в сером кардигане сидели за коричневым столом, на котором лежало несколько пачек бумаги и стояли графин с водой и три стакана. Валентину вызвали первой, ей задали ряд вопросов, и она подробно рассказала, как они с отцом познакомились в Украинском клубе Питерборо и влюбились друг в друга с первого взгляда, как он ухаживал за ней, сочиняя стихи и присылая любовные письма, как они обвенчались в церкви и были счастливы вместе.
Когда наступила очередь отца, он тихо спросил, можно ли ему выйти в отдельную комнату. Среди членов комиссии возник спор, но они все же пришли к заключению, что отец должен говорить в присутствии всех свидетелей.
— Тогда я буду говорить анде дурес, — сказал он. Ему задали те же вопросы, и он дал на них точно такие же ответы, как и Валентина. А под конец добавил:
— Благодарю вас. А теперь я хочу, шоб вы записали: усе мои слова були сказаны анде дурес.
Отец сыграл на недостаточном знании Валентиной английского языка.
Члены комиссии поспешно все это записали, но ни один из них ни разу не поднял глаза и не посмотрел папе в лицо. Валентина чуть-чуть приподняла бровь, но улыбка с ее губ не сошла.
— Шо це ище за дурес? — спросила она отца, когда они ждали поезда перед отправлением домой.
— Ето значить любов, — ответил он. — Як французьке тандрес.
— Мой ты голубчик… — Она ласково улыбнулась и еще раз чмокнула его в щеку.
12
НЕДОЕДЕННЫЙ БУТЕРБРОД С ВЕТЧИНОЙ
Как ты думаешь, оттуда миссис З. узнала о плане аннулирования брака? — спросила Вера. Миссис Эксперт-по-разводам и миссис Понаехали-тут-всякие снова прилипли к телефонным трубкам.
— Наверное, Валентина увидела письмо от юриста.
— Она проверяет его почту.
— Похоже на то.
— Должна сказать, что, учитывая ее склонность к закулисным криминальным интригам, я нисколько не удивлена.
— Эта игра по силу только двоим.
В следующий наш приезд я оставила Майка выслушивать монологи о тракторах в заваленной яблоками гостиной, а сама поднялась наверх — обыскать Валентинину комнату. Папина Венера заняла бывшую родительскую спальню. То была мрачная, неприятная конура с тяжелой дубовой мебелью 50-х годов, гардеробом, до сих пор забитым маминой одеждой, двумя односпальными кроватями с желтыми махровыми покрывалами, розово-желто-черными шторами с пугающим модернистским узором, которые выбрал отец, и синим квадратным ковром посредине коричневого линолеума. Для меня эта святая святых родительских отношений всегда была таинственным местом и вызывала священный трепет. Поэтому я была потрясена, обнаружив, что Валентина превратила ее в голливудский будуар с диванными розовыми подушками, обитыми нейлоновым мехом, со стегаными, украшенными рюшем салфеточницами, с косметикой и ватой, фотографиями лупоглазых детей на стенах, мягкими игрушками на кроватях и флакончиками духов, лосьонами и кремами на трюмо. Кажется, все эти вещи были заказаны по каталогам «товары — почтой»: несколько подобных изданий лежали раскрытыми на полу.
Но больше всего поражал беспорядок, царивший в комнате. Это был подлинный хаос: бумаги, одежда, обувь, грязные чашки, лак для ногтей, баночки с косметикой, крошки от гренков, щетки для волос, средства ухода за кожей, зубные щетки, чулки, коробки с печеньем, драгоценности, фотографии, душистые обертки, безделушки, тарелки с остатками еды, нижнее белье, яблочные огрызки, липкий пластырь, каталоги, упаковочные материалы, клейкие конфеты — все это было свалено в кучу на трюмо, стуле и запасной кровати и сыпалось оттуда на пол. И повсюду валялась вата — шарики, испачканные красной губной помадой, черной тушью для глаз, оранжевым гримом для лица, розовым лаком для ногтей, рассыпанные на кровати, на полу, растоптанные на синем ковре и перемешанные с одеждой и едой.
В комнате стоял странный запах: какая-то смесь тошнотворно-сладкого аромата и промышленных химикатов с чем-то другим — органическим, кишащим микробами.
С чего начать? Я вдруг поняла, что не знаю, что искать. Прикинула, что до возвращения Валентины с работы, а Станислава — с субботней подработки у меня остался всего час.
Начала с кровати. Там лежало несколько фотографий и парочка официальных документов: заявление о получении временных водительских прав, формуляр «П-45» с ее работы в частной лечебнице (я заметила, что в обоих документах фамилия была написана по-разному) и заявление о поступлении на работу в «Макдоналдс». Фотографии были интересные: Валентина в соблазнительно открытом вечернем платье, с замысловатой прической стояла рядом с темноволосым, приземистым мужчиной средних лет, который был на пару дюймов ниже. Он обнимал ее за плечи, они держались за руки или улыбались в камеру. Что это за мужчина? Я внимательно рассмотрела фотографию, но на Боба Тернера он похож не был. Я взяла один из снимков и сунула в карман.
Под кроватью меня ожидало очередное открытие: в пакете из «Теско» лежала связка писем и стихов, написанных неразборчивым отцовским почерком. К письмам и стихам кто-то приложил их английский перевод. Дорогая… любимая… прекрасная богиня Венера… груди, словно спелые персики (господи прости!)… волосы, как золотистые пшеничные поля Украины… всю свою любовь и преданность… твой до гроба и за гробом. Переводы были написаны почерком, похожим на детский, с большими закругленными буквами и маленькими кружками вместо точек над « i ». Станислав? Зачем он это сделал? Для кого предназначались эти переводы? В одном из писем я заметила цифры. Интересно. Вытащила его из связки. Отец описывал свои доходы, подробно указывая размеры своей пенсии и сбережений. Крючковатыми цифрами было заполнено несколько страниц. Сумма скромная, но ее достаточно для комфортной жизни, и все это будет твоим, любимая, добавил он внизу. Рядом лежал перевод, написанный тем же аккуратным детским почерком.
Я еще раз перечитала письмо. Мое раздражение росло. Сестра была права: он кретин. Я не могла обвинять Валентину в том, что она брала деньги, — ведь отец практически сам пихал их ей в руки.
Потом я обратила внимание на комод. Там царил такой же хаос. Перебрала целую груду нижнего белья, верхней одежды, липких оберток от конфет, флакончиков с лосьонами и дешевыми духами. В одном из ящиков нашла записку: «До встречи в субботу. С любовью Эрик». Рядом с запиской в панталоны спрятан недоеденный бутерброд с серой свернувшейся корочкой и непристойно выглядывавшим темно-розовым ломтиком засохшей ветчины.
В этот момент я услышала, как подъехала машина. Мгновенно выскочила из комнаты Валентины и шмыгнула в Станиславову. Раньше эта комната была моей, и я хранила в гардеробе некоторые вещи, так что у меня был предлог для того, чтобы туда зайти. Станислав оказался аккуратнее Валентины. Вскоре я поняла, что он поклонник Кайли Миноуг и «Бойзоун» . Вся комната этого «музыкального гения» была забита кассетами «Бойзоун»! На столе у окна лежали несколько учебников и блокнот… Он писал письмо на украинском языке. «Любий татку…»
Потом я услыхала два новых голоса — не Майка и отца, а Валентины и Станислава, они разговаривали на кухне. Тихо закрыла за собой дверь Станиславовой комнаты и на цыпочках спустилась вниз. Валентина помешивала какие-то деликатесные полуфабрикаты, бурлившие на плите. На рашпере уже дымились две сморщенные сосиски.
— Привет, Валентина! Привет, Станислав! — (Я немного запуталась в правилах этикета: как необходимо разговаривать с женщиной, бьющей вашего отца, если вы только что провели обыск в ее комнате? Я выбрала стиль английской вежливой беседы.) — Много работы?
— У меня всегда багато роботы. Дуже багато роботы, — сердито ответила Валентина. Я заметила, что она растолстела. Живот раздулся, как воздушный шар, а щеки стали пухлыми и натянутыми. Станислав же похудел. Отец стоял в дверях, ободренный присутствием Майка.
— Сосиски горять, Валентина, — сказал он.
— Це не тебе, заткни пасть! — Она швырнула в него мокрым кухонным полотенцем.
Потом шлепнула разогретые полуфабрикаты на тарелку, нашинковала ножом, попутно выдавив их неопределенное содержимое, рядом плюхнула сосиски, плеснула сверху немного кетчупа и поковыляла наверх — в спальню. Станислав молча пошел за ней.
Но перо оказалось сильнее кухонного полотенца, и отец взял реванш в творчестве.
Еще никогда мирные технологии в форме трактора не превращались в такое жестокое орудие войны, как танк «Валентин». Этот танк был разработан британцами, но производился в Канаде, где работало много украинских инженеров, имевших опыт в производстве тракторов. Танк «Валентин» был назван в честь святого Валентина, в день которого впервые появился на свет в 1938 году. Однако в нем не было ничего красивого. Тяжелый и неповоротливый, с устаревшей коробкой передач, он тем не менее превратился в настоящую машину смерти.
— Фу! — воскликнула Вера, когда я рассказала ей про бутерброд с ветчиной. — Впрочем, чего еще можно было ожидать от этой неряхи?
Я не могла передать на словах запах. Но я рассказала о вате.
— Какой кошмар! В маминой спальне! Ты больше ничего не нашла? Какой-нибудь бумаги от юриста о ее иммиграционном статусе или какого-нибудь совета насчет развода?
— Ничего. Возможно, она хранит их на работе. Дома — никаких следов.
— Наверное, прячет. Ну разумеется! Чего еще ждать от этой закоренелой преступницы?
— Послушай, Вера. Еще я заглянула в комнату Станислава. Угадай, что я там нашла.
— Понятия не имею. Наркотики? Фальшивые деньги?
— Не говори глупостей. Нет, я нашла письмо. Он пишет папе в Тернополь, что ему здесь очень плохо. Он хочет домой.
13
ЖЕЛТЫЕ РЕЗИНОВЫЕ ПЕРЧАТКИ
Валентина, конечно же, узнала, что на самом деле выражение «анде дурес» означает «под принуждением». Ей это сообщил Станислав. В тот же день она получила еще и письмо из иммиграционной службы, где говорилось, что ей повторно отказано в апелляции.
Валентина приперла отца к стенке, когда он выходил из туалета, согнувшись и возясь с ширинкой.
— Ты, здохляка! — заверещала она. — Я покажу тебе «дурес»!
На ней были желтые резиновые перчатки, а в руках — кухонное полотенце, мокрое после мытья посуды, которым она принялась лупить отца.
— Никчемный ты козел з высохшими мозгами и з высохшим батогом! — Шлеп-шлеп. — Высохший кусок старого козлиного гамна!
Она стегала его по ногам и по рукам, которые отец вытягивал для защиты или в мольбе. Он пятился назад и, наконец, оказался прижатым к кухонной раковине. За ее плечом отец заметил кипевшую на плите кастрюлю с картошкой.
— Тварь ты ползуча! Роздавлю гада! — Шлеп-шлеп. Его очки запотели от пара из кастрюли, и он почувствовал слабый запах горелого. — «Ду-рес»! «Ду-рес»! Я тебе покажу «ду-рес»! — Осмелев, она принялась хлестать его по лицу. Шлеп-шлеп. Кончик полотенца задел переносицу, и очки слетели на пол.
— Валечка, будь ласка…
— Кусок старой кистки, яку собака погрызла та й выплюнула! Тьпху!
Она колола его под ребра желтым резиновым пальцем.
— И як ты ище до сих пор не здох? Ты ж уже давно должен був лежать из Людмилой у могиле!
Он задрожал всем телом и почувствовал привычное шевеление в кишечнике. Отец боялся обделаться. В воздухе распространялся запах горелой картошки.
— Будь ласка, Валечка, мила моя, голубонька… — Она зажала его, тыкая и шлепая желтыми пальцами. Кастрюля с картошкой уже начала дымиться.
— Скоро ты вже вернешься на свое место! Под землю! Под прынуждением! Анде ду-рес! Ха-ха!
Его спасла миссис Задчук, позвонившая в этот момент в дверь. Она вошла и, правильно оценив ситуацию, взяла подругу за руку своей пухлой ладонью:
— Пошли, Валя. Оставь етого никчемного жлоба й орального маньяка. Пошли. Прогуляемся по магазинам.
Как только Дерьмовая Машина исчезла за углом, отец убрал с огня подгоревшую картошку и приковылял в ванную — освободить кишечник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34