- вместо ответа вопросил Коньяк. - Привыкли с подонками трали-вали, вот и с нормальными людьми вас обязательно тянет заигрывать!.. Какая тебе до меня разница, Тео? Выкладывай, что нужно, и отваливай!..
- Что ж ты такой грубый, Аксель? - посетовал я со вздохом, хотя в глубине души осознавал, что на этот раз “нормальный человек” прав: времени на соблюдение речевого этикета у меня не было. - Бурбель мне нужен - может, слышал?.. Тот самый, которого кличут Прокоп Иванович… Он уже прибыл в Пенитенциарий?
- Лично я его не видел, - просипел Коньяк. - И век бы его не видеть. Чем меньше начальства, тем дежурному легче, согласен? Постой, тут у меня какая-то хреновина насчет него начеркана в журнале… Ага, значит, так… Бурбель звонил из дома и просил передать начальнику, что будет на службе только к одиннадцати…
- А где начальник? - тут же поинтересовался я.
Перспектива соваться к начальнику Пенитенциария как бы с жалобой на произвол его зама по “науке” меня не очень-то грела, но если бы это стало единственной возможностью не допустить лоботомирования Кина, то я бы пошел и на это. Однако Коньяк и тут меня разочаровал.
- А он на совещании в главке, - сообщил он. - Полчаса назад укатил… А в чем дело-то? Что ты дергаешься, как вошь на блюде?
Я подумал буквально несколько секунд. Нет, Аксель Комьяк даже в ипостаси дежурного по Конторе не мог мне помочь спасти Изгаршева, а излагать ему суть дела означало только терять время ради получения энергичных, но обладающих сомнительной ценностью советов типа: “А пошли ты их всех в жопу!”…
- Ничего, ничего, Аксель, - сказал наконец я. - Неси службу по уставу - завоюешь честь и славу!..
И отключился.
Было без десяти десять. Ужасная тавтология, если вдуматься…
Через десять минут Изгаршева прикуют магнитонаручниками к операционному столу, и некто в белоснежном халате, взяв небрежно скальпель побольше размером и уже упомянутую пилку Фродля, скажет молодым стажерам, обступившим скованное магнитонаручниками тело: “Обязательно обратите внимание, коллеги, на мозжечок пациента. Существует любопытная теория о том, что именно он непомерно развит у маниакальных личностей”…
Я закрыл глаза и аж застонал от отчаяния.
Где-то в глубине сознания мелькнуло: “А, может, Коньяк прав, и ты действительно зря дергаешься? Ну зачем тебе сдался этот недоделанный лауреат? Разве есть какие-то шансы на то, что тебе в самый последний момент удастся его перевоспитать? Да, его права по сравнению с другими реэдукируемыми в какой-то степени будут нарушены, потому что каждому дается три возможности начать новую жизнь… Но ведь это правило было установлено самим же Пенитенциарием, и оно нигде официально не зафиксировано! Так неужели так страшно нарушить свое слово, если, тем более, оно было дано извергу с садистскими наклонностями? К тому же, тебе не надо будет сегодня корячиться, чтобы избежать профессионального краха. Если вдуматься, то, может быть, Бурбель специально принял решение лоботомировать Изгаршева вопреки своим вчерашним заверениям, чтобы спасти тебя от позора?”…
Словно в поддержку этих вероломных мыслей, желудок начал ныть тупой болью, отдающейся под ложечкой, и я торопливо бросил в рот электротаб.
Потом выдвинул ящик стола, взял оттуда ключ от сейфа и, действуя как во сне, вытащил из сейфа футляр с табельным разрядником типа “бульдог”. Вот уж не думал, что мне когда-либо придется воспользоваться им, да еще и для того, чтобы припугнуть своих сослуживцев!..
* * *
- Мне больно, Теодор, - простонал Изгаршев. - Ты даже не представляешь, как мне больно!..
Этого и следовало ожидать. Привыкший причинять адские мучения другим, сам он был не в состоянии терпеть боль от легкой раны в боку. Да, прав был великий Грен Марн, заметивший, что всех людей одинаково мутит от вида крови, только одних - от своей, а других - от чужой крови…
- Потерпи, Кин, - постарался подбодрить я своего спутника. - Мы уже почти добрались…
Из-за поворота бетонного коридора показалось несколько голов, и я, не целясь, выпустил целую очередь лазерных вспышек в том направлении. Головы тут же убрались, и я услышал, как чей-то знакомый голос изрыгнул чудовищную брань в мой адрес. Видимо, это был Коньяк, под руководством которого охранники пытались не дать мне вырваться вместе с маньяком из Пенитенциария на свободу.
- Теодор, я умру? - снова заныл Изгаршев, наваливаясь на мое плечо всем своим, почему-то всё возраставшим, весом. - Ну скажи, я умру, да?
- Нет, - успокоил его я. - Ты не умрешь, Кин. Ты так здорово держишься, Кин, что просто не можешь взять и откинуть копыта, когда мы уже почти пришли к цели!.. Давай, передвигай ногами, а то нас прихлопнут здесь, как мух на голой стене!..
Мы поплелись дальше по коридору. Помещение с Установкой располагалось в конце коридора, и я очень надеялся, что никто из моих коллег не догадается, что я волоку Изгаршева именно туда, а не на лестницу запасного выхода, чтобы по ней спуститься в подвал, где располагается стоянка турбокаров.
Щека у меня саднила - там, наверное, кровоточила глубокая царапина, заработанная мной в ходе борьбы с дежурным по операционной, - а костяшки пальцев я ободрал до крови, когда кулаками разгонял юнцов-стажеров…
Всё вышло совсем не так, как я планировал, и от этого на душе было скверно. Получалось, будто я предал своих товарищей ради отвратительного негодяя, но иначе поступить я не мог… Особенно после того, как вызванный в операционную Аксель Комьяк без лишних слов вытащил из кобуры свой любимый “люгер” и, передернув затвор, предупредил меня, что если я сделаю хоть одно неверное движение, то он, не задумываясь, пристрелит Изгаршева прямо на операционном столе. Я же не мог допустить, чтобы на моих глазах расстреляли лежачего, не способного к сопротивлению и в данном случае ни в чем не виновного человека - даже если этим человеком был серийный убийца, отправивший на тот свет множество людей!..
Каким-то чудом мне удалось невозможное. В частности, я сумел обезоружить Коньяка - правда, он все-таки произвел один выстрел, ранивший Кина. Мне удалось пробиться с Изгаршевым к выходу из операционной и, то и дело отстреливаясь от наседавшей охраны Пенитенциария во главе с очнувшимся Коньяком, перебраться в третий корпус…
Я не знал, скольких своих сослуживцев мне пришлось ранить или даже убить за время этого трудного пути (хоть я и старался ни в кого не попасть, но лазерные лучи непредсказуемо отражались от отполированных до зеркального блеска стен и силовых барьеров ячеек, и время от времени в рядах наших преследователей раздавались особо злобные крики в мой адрес). Но зато я знал, что, если мне и суждено погибнуть сейчас, совесть моя будет чиста…
Над головой свистнули пули, и лишь потом донесся грохот выстрелов со стороны наших преследователей.
Но мы уже были рядом со спасительной дверью Установки.
Она была заперта на электронный замок, но меня это не остановило. Достав из кармана карточку идентификатора, я сунул ее в прорезь на двери, и створки двери разошлись в разные стороны. Мы с Изгаршевым ввалились внутрь, и я тут же нажал кнопку блокировки двери. Теперь никто не мог войти сюда, даже если бы очень хотел…
В помещении автоматически зажегся свет. Я подтащил Кина к стартовому креслу и помог ему взобраться на жесткое сиденье.
В бронированные двери стали ломиться и, по-моему, даже стрелять в замок. Это они напрасно… Открыть дверь таким образом они все равно не смогут, а вот рикошетом пули могут угодить в самих стрелков…
Я взглянул на Изгаршева. Тот тяжело дышал, то и дело облизывая покрывшиеся спекшейся коркой губы и зажимая бок правой рукой.
- Теодор, - сказал он, - ты не перевяжешь меня?
- Зачем? - холодно осведомился я. - В этом нет смысла, Кин…
- Но у меня идет кровь! - вскричал он. - Я могу истечь кровью, ты понимаешь это, дубина?!..
Поистине, такого хама не стоило и спасать, однако еще пророк Мухаммед говаривал: “Никогда не раскаивайся в содеянном, ибо это угодно было Аллаху”.
- Не истечешь, - возразил я. - Просто-напросто не успеешь… А сейчас заткнись и не мешай мне работать.
Включая питание, я мысленно взмолился, чтобы никому в Пенитенциарии не пришла в голову мысль обесточить Установку, но, похоже, фортуна сегодня была на моей стороне. Уже потом я догадался, что опасения мои были напрасны: отключение электроэнергии привело бы к тому, что ячейки, где содержались сотни преступников, в том числе и неисправимых, перестали бы существовать, и все наши “подопечные” оказались бы на свободе…
Я ввел в программатор параметры, необходимые для того, чтобы Изгаршев был перенесен в вечерний Парк забав и развлечений полугодовой давности. Кое-что пришлось набирать по памяти, благо, досье Кина и особенно начальный период его ужасных похождений я успел чуть ли не вызубрить наизусть.
Он недоверчиво следил за моими манипуляциями с аппаратурой. Потом, когда я уже ввел программу запуска и оставалось только дождаться окончания контрольного тестирования всех устройств, Изгаршев вдруг спросил, кривясь от боли в боку:
- Теодор, скажи честно: всё, что сейчас происходит, не было подстроено тобой?
Я сначала не понял. Потом до меня дошел смысл его вопроса. И тогда я размахнулся и ударил его по лицу. Потом еще раз. И еще…
Из его носа и губ закапала на кресло кровь, но он, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он пристально смотрел на меня, и в конце концов я не выдержал.
Я отвернулся и ткнулся горячим лбом в холодный корпус Установки. Внутри у меня стало пусто и темно, как однажды зимой на огромной заснеженной равнине, когда мы всем классом отправились в лыжный поход, началась пурга, я отстал от всех, и пришлось всю ночь плутать по пустому темному пространству, опасаясь только одного - упасть и больше не встать…
Только теперь мне стало ясно, что все мои жертвы оказались напрасными. Какой же ты эдукатор, знаток и корректор человеческих душ, если поверил в осуществимость этой дурацкой затеи?!.. Ты пожертвовал собой и своими товарищами, чтобы пробить ту черствую, гнойную корку, которая панцирем сковала душу этого ублюдка, но из этого ничего не вышло, да и не могло выйти, потому что еще древние говорили: “Сколько волка ни корми…”.
Но скверно мне было вовсе не от этого.
Просто я поймал себя на осознании того, что, по большому счету, Кин был прав. И хотя я не подстраивал его преждевременное направление на лоботомию с последующим освобождением “благородным” эдукатором, но еще в операционной, вступив в единоборство с врачами и охранниками, подсознательно я стремился к тому, чтобы это оказало воспитательное воздействие на моего подопечного. Я надеялся на это, потому что до мозга костей был и останусь эдукатором…
Кин тронул меня за плечо и сказал:
- Пора, Теодор.
- А? Что - пора? - недоуменно спросил я, еще не избавившись от психологического шока.
Изгаршев кивнул на приборы:
- Насколько я успел изучить эту вашу дьявольскую штуку, всё уже готово, - сказал он. - И я готов…
На моем лице, наверное, отразилась самая крайняя степень недоверия, потому что он вдруг ухмыльнулся так мерзко, как умел ухмыляться только он, и заверил:
- Не бойся, Теодор, я тебя не подведу. Обещаю!..
Осторожно, словно опасаясь, что кнопка регрессии окажется детонатором чудовищной бомбы, я вдавил ее в панель и невольно прикрыл глаза.
Взвыли, раскручиваясь, гипертемпоральные центрифуги, и кресло, на котором корчилось от боли окровавленное, жалкое подобие человека, задрожало противной мелкой дрожью, от которой даже у меня заныли зубы.
А потом раздался зуммер сигнала об окончании работы Установки, и я открыл глаза…
В голове моей бесшумной быстрой тенью еще успело пронестись неописуемое удивление, потому что оказалось, что я совершенно забыл имя и фамилию того человека, которого только что отправил в прошлое, но я потер свой лоб, чтобы избавиться от странного чувства и вернуться к действительности.
Действительность же заключалась в том, что передо мной в кресле Установки сутулился восемнадцатилетний любитель убивать полицейских при исполнении служебных обязанностей Орнел Скорцезин, и нужно было работать с ним, а не витать в облаках псевдоамнезии…
Глава 4
Он смотрел на меня, а я - на него. Потом он отвел свой взгляд в сторону, а я откашлялся.
Нет, здесь что-то было не так.
Не мог же этот невзрачный паренек упорно совершать преступление всякий раз, когда я отправлял его в прошлое, только из упрямой прихоти!
Подумать только, я выпросил у Бурбеля карт-бланш на то, чтобы катапультировать этого осла с помощью Установки не три раза, как всех нормальных преступников, а целых пять - а он и в ус не дует!.. Кстати, он у него еще даже не обозначился над пухлой верхней губой.
Ну и что прикажете с ним делать? Запустить на Установку в шестой раз, а потом отправить в операционную, под скальпель?..
Что ж, никто во всем мире не будет сожалеть о его так бездарно загубленной жизни, ни одна живая душа… Потому что братьев и сестер у Орнела нет, мать скончалась три года назад от лейкоза, родной отец канул в пучину забвения еще до его рождения, о других родственниках парень не ведал, как и они - о нем, а последнюю родственную душу в лице своего отчима он своими руками ухлопал три месяца назад, за что и попал в Пенитенциарий…
Так что никто за этого Скорцезина не будет ходатайствовать, обивая пороги начальства и названивая Бурбелю, никому он не нужен… Очень удобный расклад для того, чтобы лишить его разума, а значит - права именоваться человеком.
Выходит так, что судьба этого ершистого доходяги зависит только от меня, и судя по всему, мне очень не нравится тот закономерный исход, который ожидает моего подопечного уже сегодня. И вовсе не потому, что меня могут лишить из-за этого упрямца квартальной премии …
Обидно терпеть поражение тогда, когда ты этого вовсе не ожидал. В данном случае мне, за семнадцать лет имевшему так мало неудач в своей работе, что их перечень можно уместить на одной странице, обвести рамочкой и повесить на стену под стекло, обидно обломать зубы о несмышленого, не видевшего настоящей жизни юнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55