Рядом с домом виднелся сарай, где купец хранил пряности, и чуть дальше стоял маленький загон. В загоне были два кролика.
– Кто-то приехал! – взвизгнул Пурлопат’р.
Этот «кто-то» наверняка из Олимпа, и первой мыслью Джулиана было то, что теперь у него наконец есть перед кем похвастаться. Второй – что перед друзьями не хвастаются, а третьей – что кто бы это ни был, он услышит всю эту историю от Пурлопат’ра и Кинулусима. Вот черт! А он-то надеялся без комментариев описать все в отчете, не устраивая лишней шумихи.
Их появление не осталось незамеченным. Из дома им навстречу вышел невысокий человек в коричневых штанах и рубахе – обычном джоалийском наряде, хорошо подходящем для верховой езды, но сразу же напомнившем Джулиану о его собственном нелепом одеянии. Смедли мгновенно узнал гостя, и на смену радости пришла злость.
Никто не мог угадать возраст Алистера Мейнуоринга – его полнота и темно-русые (ни единого седого!) волосы вводили всех в заблуждение. Его английский сильно отдавал шотландским прононсом, проявлявшимся даже тогда, когда он говорил по-джоалийски, и еще сильнее – по-рэндориански. Он считался одним из лучших миссионеров Службы. В Олимпе его называли «Док», а за его пределами – «святой Док», хотя он защитил диссертацию по антропологии, а вовсе не по медицине. Он возглавлял рэндорианский отдел, будучи, таким образом, непосредственным начальником Джулиана. Смедли терпеть не мог этого ворчливого ханжу. Неужели он проделал такой долгий путь только для того, чтобы проверить, как идут дела у его младшего помощника?
Они встретились, и Джулиан поднял сцепленные руки над головой, показывая тем самым, что ему нечего опасаться и что он, следовательно, контролирует ситуацию в округе. Остальные трое тут же повторили это движение. Должно быть, на Кинулусиме» и Пурлопат’ра произвело большое впечатление то, что Лосби одновременно почтили своим присутствием два апостола. Старый купец наверняка мучился вопросом почему.
Как всегда, когда он не в духе. Док тянул на все пятьдесят. Внешние проявления возраста зависят у пришельцев от настроения, так что одна только тяжелая дорога вряд ли так на него повлияла. Одежда вся пропылилась, он, судя по всему, приехал совсем недавно.
– Благослови вас Господь, дети мои. Приветствую, святой Каптаан.
– Ваше святейшество всегда желанный гость в моей скромной обители. – Кинулусим взволнованно потирал руки. – Могу я надеяться, что вы окажете мне честь, задержавшись здесь хоть на несколько дней? – Он мог бы растянуть цветистое приветствие еще минут на десять, но Док был явно не в настроении трепаться с туземцами.
– Возможно… это было бы славно… но, боюсь, святому Каптаану скоро придется покинуть нас. Мне надо переговорить с ним.
Тщетно стараясь скрыть обиду на столь неделикатно выраженную просьбу оставить апостолов наедине, Кинулусим заверил высокого гостя, что он, конечно, все понимает и что он проследит за тем, чтобы подали соответствующие освежающие напитки, и так далее, вслед за чем, сердито ворча, удалился в дом. Сопровождавший его великан дровосек с детским любопытством оглядывался на гостей.
Алистер отошел на обочину и с усталым вздохом присел на траву.
– Как дела, старина? – Похоже, он ожидал услышать в ответ одни оправдания.
Все еще переполненный маной, Джулиан не испытывал ни малейшей нужды садиться, и уж тем более ему не в чем было оправдываться.
– Неплохо.
– Я слышал, в округе видели солдатню – надеюсь, ничего страшного?
– Ничего такого, с чем бы мы не справились.
Док пожал плечами и сменил тему:
– У меня странные новости. Ваш приятель Экзетер, по слухам, всплыл в Джоалвейле. Он разгуливает повсюду, говоря всем и каждому, что он и есть Освободитель из «Филобийского Завета».
Джулиан был так поражен, что смог пробормотать лишь «Пардон?». Экзетер? Вышел из подполья? Разгуливает на публике? Боже праведный! Он же мертвец, стоит только Зэцу услышать об этом. Кто-то же должен вмешаться… Нет, это невозможно! Он перебил объяснения Дока:
– Это наверняка ошибка! Это же самоубийство! Я хочу сказать, он никогда…
– Простите, старина. В этом нет ни малейшего сомнения.
– Не может быть!
– Может. Это рассказал нам Семьдесят Седьмой, а он знает его, как никто другой. Это точно Экзетер, и он называет себя Освободителем, причем открыто.
Джулиану сделалось дурно.
– Зэц же его изжарит.
– Скажите лучше, старина, почему Зэц не изжарил его до сих пор?
– О чем это вы?
Алистер ехидно заломил бровь.
– По нашим сведениям, Экзетер начал неделю назад или даже раньше. Конечно, новости уже устарели, но если он еще жив, значит, он неуязвим для Жнецов, не так ли?
– Чушь какая-то! – Джулиан понял, что ничего не добьется, выйдя из себя. Да и как защищать Экзетера, если он даже не знает, в чем тот виноват?
– Вы ведь провели здесь достаточно времени, чтобы знать правила. Если Экзетер может защититься от убийц Зэца, значит, он набрал чересчур много маны. Я хочу сказать, порталы хорошо использовать, если за тобой гонятся местные увальни, но для того, чтобы иметь дело с Зэцем, требуется кое-что посильнее. Как он добился этого? – Док ухмыльнулся.
Джулиан совладал с собой в самый последний момент. Вот, значит, откуда ветер дует? Служба пальцем о палец не ударила ради Эдварда Экзетера, при том, что его отец был одним из ее основателей. Она похитила его, не желая иметь с ним ничего общего, мешала ему и пыталась убить его. Теперь она намерена заклеймить его как ренегата. Отличный предлог для того, чтобы еще меньше помогать ему в будущем!
– Как собрал столько маны? Ясное дело как – человеческими жертвоприношениями или ритуальной проституцией. Так же, как это делает Палата. Еще в шестом классе он получил медаль за человеческие жертвоприношения.
Долгая поездка верхом на кролике не располагала к юмору – глаза Дока сердито сверкнули.
Джулиан не сдавался.
– Я не слышал от него ни слова, если вас это интересует. Я знаю о том, что он задумал, не больше, чем вы. – Почти два года назад, сразу после резни в Олимпе, Экзетер ушел оттуда и исчез. Возможно, он сошел с ума? Не самая достойная мысль для его друга. – Так что вам нужно от меня? – Или его тоже заклеймят как предателя?
Док пожал плечами:
– Комитет хочет, чтобы вы вернулись в Олимп. Для консультаций. Я продолжу поездку за вас. – Он не стал говорить, что сделает это гораздо лучше, но его поведение не оставляло сомнений – именно это он имел в виду.
Проклятие! Комитет, должно быть, из кожи вон лезет, пытаясь решить, как им поступить. Похоже, они считают, что, раз Джулиан учился с Экзетером в одном классе, он знает его лучше, чем кто бы то ни было. Но ведь это было столько лет назад! С тех пор утекли реки крови. Что ж, приказ есть приказ, тем более он не может отказаться от всего, что связано с Экзетером, каким бы невероятным это сейчас ни выглядело.
– Тогда мне пора?
– Вы хотите сказать, что поедете ночью? – удивленно заморгал Док.
– Ночь ясная. Луны сегодня должны светить ярко. Почему бы и нет?
– Вам виднее. – Кряхтя, Док поднялся на ноги. – Пойду завалюсь в деревенскую баню.
– Тогда увидимся, когда шишки разберутся со мной, – радостно проговорил Джулиан. Если повезет, он сможет скрыться за горизонтом раньше, чем кто-нибудь расскажет Алистеру о восемнадцати обращенных. Эта мысль грела.

6

Время приближалось к полуночи, а ночь в «Цветущей вишне» выдалась неудачная. Половина столиков пустовала, и шум разговоров был настолько тих, что игру Полтстита Лютниста можно было расслышать даже с другого конца большого полутемного зала.
Настоящий артист, говаривал дедушка Тронг, принимает плохую аудиторию как вызов своему мастерству. Поэтому Элиэль Певица работала с публикой, переходя от столика к столику, улыбаясь, смеясь и болтая с клиентами. Куда ни посмотри, одни мужчины – бесконечное множество бородатых, раскрасневшихся лиц. Молодые мужчины, старые мужчины, просто мужчины. Женщины рядом с ними или навалившиеся на них были из обслуги. В воздухе стоял запах дешевого вина, несвежей еды, чада и немытых тел.
Столики стояли тесно, но это позволяло ей опираться при ходьбе на плечи мужчин или спинки стульев, скрывая хромоту. На ней был черный кожаный лифчик и короткая кожаная юбка, украшенные медными побрякушками. Наряд не из тех, какие нормальная девушка наденет на улицу, однако актер одевается так, как того требует роль, и потом, это единственный наряд, который оправдывал необходимые ей тяжелые башмаки. Ее пышные черные волосы свободно падали на плечи. Если не считать короткой ноги, ее тело – лучшее в этом доме, чем и объяснялись убийственные взгляды, которыми награждали ее шлюхи за столиками. И еще, они-то не могли петь.
А Элиэль могла. Ей предстояло петь через несколько минут.
Она знала почти всех местных завсегдатаев, но не находила среди них тех, кого искала. Она пофлиртовала и подразнила их – всего лишь чуть-чуть, разбудив в их глазах похотливый огонь. Впрочем, она не про них. Они знали, что она не из здешних шлюх. Неожиданно ей представилась возможность доказать это. Мозолистая лапа скользнула по ее бедру. Она резко обернулась и ударила изо всех сил. Обладатель мозолистой лапы чуть не свалился со стула, а шлепок был слышен даже сквозь музыку Полтстита Лютниста. И ее голос тоже – она профессионально возвысила его так, чтобы его слышно было во всех закоулках «Цветущей вишни».
– Если тебе это нужно, здесь есть те, кто это продает. Только не я!
Дружки Мозолистой Лапы зашлись от хохота и дернули его обратно на стул – он все-таки попытался встать. Ничего, если он будет буянить, Тигурб’л Трактирщик пошлет своих вышибал.
Лампы освещали маленькую сцену. Полтстит Лютнист закончил свое соло и потянулся за бутылкой, стоявшей у ножки его стула. Аплодисментов не последовало. Рядом с ним возник Тигурб’л – бесцветный, похожий на ящерицу человек, такого «красавчика» можно увидеть только во сне после того, как перебрал дешевого ароматизированного вина. Он потер свои длинные, худые руки и облизнул губы бледным языком.
– Господа!
Его обычное приветствие было встречено обычными же насмешками. Он как ни в чем не бывало продолжал заученную речь, представляя публике Ельснол Танцовщицу – великую, чувственную, соблазнительную Ельсиол Танцовщицу, на что публика отозвалась пьяными выкриками. Ельсиол была великой, чувственной, соблазнительной бочкой жира с тараканьими мозгами. Ноги ее по толщине не уступали ногам хорошо откормленных свиней; впрочем, они, должно быть, состояли из крепких мускулов, если выдерживали весь этот вес. Похоже, дело сегодня было дрянь, если она так скоро вышла на сцену.
Полтстит подстроил струны и заиграл. Элиэль Певица потихоньку продвигалась к сцене. Ее выход – следующий, а она еще не нашла никого из своих приятелей. Почти каждую ночь в зале находилось полдюжины ее поклонников, тех, которые приходили сюда специально ради Элиэль Певицы, а уж в удачную ночь… Нет! Вон один, сидит за столиком у самой стены. Она направилась в его сторону. Как там его зовут? С тех пор как он в прошлый раз заходил сюда, прошло четыре или пять ночей. Тронг всегда говорил, что отличная память – непременное требование к артисту, но она никак не могла вспомнить.
– Милый! – Она грациозно опустилась на соседний стул и чмокнула его в щеку. – Милый, как чудесно снова видеть тебя!
Ему было около пятидесяти, он был рыхлый и болезненный, словно его терзала хворь. Его усы начинали седеть, а лицо покрылось морщинами, но он все же выделялся из посетителей «Цветущей вишни» хотя бы одеждой. Он явно принадлежал к весьма удачливым дельцам, что объясняло, как он может столь щедро покровительствовать искусствам.
Он улыбнулся, сжал ее руку, и они обменялись любезностями. На сцене Ельсиол сбросила шаль, и публика взорвалась одобрительными воплями и пожеланиями продолжать в том же духе. Жир толстухи трясся и перекатывался.
Полтстит сфальшивил несколько нот, но поправился. В молодости, задолго до того, как Элиэль появилась на свет, Полтстит играл при дворе. Будучи в форме, он и теперь играл неплохо, но в форме он бывал редко. Весь свой заработок и редкие подачки от посетителей он мгновенно спускал на вино. Обыкновенно в начале вечера его пальцы тряслись, где-то ближе к полуночи они обретали крепость, а иногда и необычайную ловкость, но задолго до рассвета теряли и то, и другое. Сегодня, похоже, это происходило быстрее обычного. Время идти на сцену.
А! Вспомнила – Гульминиан Торговец. Торгует готовым платьем.
– Гульминиан, милый, мне, право же, пора! Мой выход следующий. Но мы не виделись лет сто! Не смейте убегать, не поговорив по-человечески. Зайдите ко мне сразу же после выступления, ладно? Вы разобьете мне сердце, если не зайдете!
Гульминиан обещал. Элиэль с изрядным облегчением дружески похлопала его по плечу и продолжила свой путь к сцене. Она чувствовала себя такой оскорбленной, если никто из поклонников не заходил поздравить ее после выступления. До сих пор такого еще не случалось. Мало ли что может прийти в голову Тигурб’ла, если это вдруг случится.
Она оперлась рукой о спинку еще одного стула и склонилась над следующим столом, включив улыбку. Снова только один человек…
– Элиэль?
О боги! На мгновение она отвернулась, борясь с желанием убежать. Потом заставила себя встретить его взгляд, хоть внутри ее все сжалось.
Пиол Поэт. Как же он постарел! Маленький, сморщенный, словно ему тысяча лет. Его лицо было таким же белым, как редкие волосы, худое-прехудое. Он склонился над столом, стиснув тонкими пальцами стакан – бутылки видно не было. Обычно ему не дали бы занимать целый столик с таким скудным заказом, но клиентов в этот вечер так мало, что радовались, наверное, и ему. Он поднял на нее глаза, и Элиэль прочитала в них мольбу.
Она заставила себя снова улыбнуться.
– Пиол! – Она опустилась на свободный стул рядом с ним, не в силах стоять. – Сколько лет! Как ты?
– Я в порядке, – задыхаясь, проговорил он. По голосу ясно было, что он далеко не в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64