— Все, — сказал он, повернул к Жестянщику просветлевшее лицо. — Я дома.— А я? — спросил тот.— И ты дома.— Тогда наливай!Странно, но и Жестянщик изменился, хотя никогда не бывал в этих краях. Заметно поубавилось в нем нервозности, готовности на все отвечать криком, часто беспомощным криком. Казалось, оба возвращались из долгого опасного путешествия, из которого и вернуться-то надежд было совсем немного.И вот надо же, вернулись.Попрощавшись с попутчиком, они стояли на перроне донецкого вокзала и счастливо оглядывались по сторонам. Это была другая страна, здесь у милиции были другие задачи, и никто, ни единая душа не знала ни Жестянщика, ни Забоя. И хотя люди вокруг говорили на том же языке, так же были одеты и матерились теми же словами, дышалось здесь свободно, легко, и улыбки, счастливые улыбки сами по себе раздвигали их губы.— Сколько до твоего Первомайска? — спросил Жестянщик.— Километров двадцать. Автобус ходит, можно и электричкой...— Какой автобус! Ты что?! Возьмем машину! Другая жизнь началась, Гена!— Другая-то другая, — пробормотал Забой, — но знаешь...— Ничего не хочу знать! Пошли! — Жестянщик, подхватив тощеватую свою сумку, решительно зашагал через рельсы прямо к привокзальной площади.Но не успели они обогнуть здание вокзала, как прямо на них выбежал их попутчик, весь в белом, опять румяный и запыхавшийся.— Вам же до Первомайска? Пошли! Я взял машину, и водитель сказал, что ехать будем через Первомайск... Пошли, пошли. — И он первым побежал к стоявшей в сторонке белой «Волге». Жестянщику и Забою ничего не оставалось, как ускорить шаг и устремиться вслед за Сергеем, Семеном или как там его. — Садитесь сзади, я уже застолбил себе место рядом с водителем.Что-то мешало, что-то настораживало, но настолько невнятно и смутно, что Жестянщик и Забой, подавив в себе это чувство, расселись на заднем сиденье.— Вперед, — сказал попутчик и, обернувшись, посмотрел на своих новых друзей. — Что-то вы, ребята, смурные, — сказал он. — Похмелитесь?— Можно, — неохотно согласился Жестянщик.— Надо напоследок... Просто надо.— А почему напоследок? — спросил Забой.— Так ведь расстаемся же... И, похоже, навсегда, — рассмеялся Семен-Сергей и, вынув из своей сумки бутылку водки, не глядя протянул ее назад. — Хлопнете по стаканчику, да и мне глоточек оставьте!Пить не хотелось, водка оказалась с каким-то отвратным запахом, но деваться было некуда, и Жестянщик с Забоем, давясь, выпили почти по полному пластмассовому стаканчику, который нашелся в бардачке у водителя.Сергей сразу пить не стал, опустил бутылку с оставшейся водкой между ног на резиновый коврик. Там она опрокинулась, вылилась, но он, похоже, этого даже не заметил.Минут через пятнадцать машина выбралась из города и устремилась к далеким черным терриконам, видневшимся где-то на горизонте.К этому времени Жестянщик и Забой крепко спали, забывшись тяжелым, нездоровым сном, спали, привалившись друг к другу и на всякий случай просунув руки сквозь ручки сумок.На губах у обоих блуждали улыбки — они вернулись домой. * * * Пафнутьев и Шаланда сидели рядом на холодной бетонной ступеньке лестничного марша. Им было тесновато, сидели они сжавшись, плотно соприкасаясь друг с другом. На несколько ступенек ниже перед ними лежали в причудливом переплетении Огородников и Веденяпин, более известный по кличке Вандам. Площадка была залита кровью, крови было много, необычно много.Осторожно переступая через кровавые лужи, ходил Худолей и беспрестанно щелкал фотоаппаратом. Яркая вспышка время от времени выхватывала из полумрака площадки два застывших трупа, выхватывала во всех, даже ненужных подробностях — набрякшие кровью волосы Вандама, оставшийся чистым белоснежный воротничок Огородникова, зеленую с переливом бабочку, выражение его лица спокойное, даже отрешенное, будто наконец открылось ему нечто важное в этой жизни, нечто самое главное.Пафнутьев сидел, поставив локти на колени и подперев кулаки. И Шаланда сидел точно в такой же позе, только кулаки его были массивнее и обильнее щеки. Его люди из угрозыска тоже суетились тут же, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, возможно оставленные убийцами. А то, что убийц было двое, подтвердила какая-то бесстрашная бабуля, которая видела, как из подъезда выскочили два невзрачных паренька, бегом пересекли двор, сели в машину и тут же отъехали. Больше она ничего не могла сказать. А внимание на убийц обратила, когда они с силой бросили за собой бронированную дверь. На грохот двери старушка и оглянулась. Жильцы свою дверь берегли, закрывали ее осторожно, помня о том, сколько с них собрали денег на установку всей этой охранной системы.— Слушай, а может, они того, — проговорил Шаланда, — может, они сами друг дружку, а? Так бывает...— Нет. — Пафнутьев покачал головой. — Это невозможно. У Огородникова весь живот в дырках... С такими ранами не то что ответить на удар... Шевельнуться невозможно. С такими ранами остается только одно.— Что? — спросил Шаланда.— Упасть и умереть. И у этого типа такая дыра в затылке... Упасть и умереть. Что они оба успешно и проделали. Он, похоже, наклонился над Огородниковым и в этот момент получил удар ножом... Ох-хо-хо! — тяжко вздохнул, почти простонал Пафнутьев. — Самое бездарное мое дело, самое беспомощное и унылое.— Ты чего несешь-то, чего несешь?! — в гневе распрямился Шаланда. — Такую банду раскрутить! Паша! Опомнись!— Не-е-ет, — протянул Пафнутьев. — Осрамился я, осрамился, скорости не хватает, шустрости... Едва установил этого парнишку, афганца, от тут же пускает себе пулю в лоб. Только вычислил твоего Вобликова, оборотня поганого, а он уже в погребе подыхает, стоном стонет, на помощь зовет. Едва удалось установить старого уголовника Осадчего, едва я обложил его, офлажковал, по телевидению его морду показал... И что? Сидит в кресле, и пять дыр в груди. Хорошо, думаю, хоть напоследок блесну, хоть главаря живым возьму... Вот, пожалуйста, взял...— Не переживай, Паша... — Шаланда похлопал Пафнутьева по спине. — Ты еще молод, научишься.— Да, когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет, — нараспев произнес Пафнутьев. — Такая банда, и такой бесславный конец. Можно сказать, самоликвидировались.— Еще двое осталось, — напомнил Шаланда. — Собутыльники Осадчего.— Боюсь, мы уже их не найдем. Они убрали последних, кто хоть что-то о них знал. Сделали свое дело и слиняли. Их уже нет в городе, думаю, что и в России их вряд ли найдешь. Но впечатлений им хватит на всю жизнь.Вжавшись в противоположный угол площадки, Худолей присел на корточки и сделал несколько снимков. Это были едва ли не лучшие его снимки, и вскорости они обошли все газеты и журналы России. На первом плане лежат бездыханные тела бандитов в луже крови, а за ними на ступеньках сидят пригорюнившиеся начальник городской милиции и начальник следственного отдела, Шаланда и Пафнутьев. Лица их мудры и печальны. Но ни один читатель газеты или журнала, ни один телезритель — а этот снимок много раз показывали и по телевидению, — не могли даже предположить, какой разговор шел в это время между двумя ответственными товарищами.— Паша, — сказал Шаланда, и в голосе его была скорбь. — Я ведь тоже маленько осрамился с этим оборотнем... Надо бы нам эти угрызения совести как-то погасить, а?— Что-что? — живо обернулся Пафнутьев, почувствовав вдруг, что в словах Шаланды есть какой-то тайный смысл, секретный код, с помощью которого можно найти выход из того дурацкого положения, в котором оба они оказались. Причем прекрасный выход, можно сказать, даже праздничный.— Ящик отличной водки, который я задолжал твоему эксперту... — В этот момент Худолей, который находился на целый пролет ниже, вдруг насторожился, поднял голову, и ноздри его трепетно дрогнули, как у породистого арабского скакуна, которые, как известно, славятся своими трепетными ноздрями.— Так что ящик? — спросил Пафнутьев.— Он цел, Паша. Ждет, чтобы ему уделили внимание.— Как мы все страдаем от недостатка внимания ближних! — вдруг прозвучал взволнованный голос Худолея с нижней площадки. — И как мало нам нужно, чтобы мы снова стали счастливы в этом залитом кровью мире!— Его, кажется, понесло, — удовлетворенно проговорил Пафнутьев. — Значит, нас трое.— Пусть несет! Может, что-нибудь и снесет! — воскликнул Шаланда облегченно. Опасался он, опасался и робел, затевая этот разговор, боялся, что откажется Пафнутьев, откажется гордо и оскорбительно. Все-таки плохо он знал своего старого друга, недооценивал и сомневался в нем.— У тебя, кроме этих двадцати бутылок, есть что-нибудь?— Хлеб, колбаса...— Тогда нас будет пятеро. Прибавляется Фырнин и человек с закуской.— У тебя есть такой?— Найдется. — И Пафнутьев, вынув из кармана коробочку телефона, набрал номер Сысцова. — Иван Иванович? Пафнутьев беспокоит. Да. Имею честь доложить о завершении чрезвычайно опасной операции. Ваши проблемы решены, их больше нет. Подробности готов доложить лично через пятнадцать минут по адресу... Записывайте... — И Пафнутьев продиктовал адрес Шаланды. — Но в жизни, Иван Иванович, не бывает, чтоб только победы, чтоб только радость и счастье... Есть и печальное... Дело в том, что у нас заготовлено все, кроме закуски... Что? Не понял?В ответ послышались лишь короткие, но такие многообещающие гудки.— Как же я напьюсь сегодня, — проговорил Пафнутьев, не в силах сдержать блаженной улыбки. — Как же я напьюсь! Худолей, ты мне веришь?Не в силах произнести ни слова, эксперт лишь прижал к груди полупрозрачные свои ладошки, так напоминающие тушки мерзлого морского окуня.В глазах его мерцало счастье.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36