Пожалуйста! — Худолей взмахнул тонкими ладошками, как фокусник, собравшийся поразить зрителей очередным чудом. — Если выпита одна бутылка и открыта вторая... Только нечто чрезвычайное может остановить человека от того, чтобы пригубить и из второй тоже.— Почему ты решил, что пили втроем? А может, их было двое?— Три мокрых стакана — это одно. Бутылка на двоих, притом, что приготовлена и вторая, то есть по бутылке на брата среди дня... В том положении, в котором они пребывали... Это многовато. И потом, надо учесть возраст хозяина. Бутылка на троих — это нормально. Вторая бутылка на тех же троих — тоже нормально, даже скромно. Но две бутылки на двоих — это круто.— Осадчий мог пить меньше, ты об этом подумал?— Нет, об этой возможности я даже думать не стал. Во-первых, в их кругу не принято сачковать. Разливают поровну и поровну пьют. Это святой закон, и его соблюдают в любом приличном обществе. И второе... Если Осадчий сачковал по причине преклонного возраста, тогда на его собутыльника пришлось бы полторы бутылки водки... Учитывая характер и количество закуски, оставшейся после первой бутылки, а я очень тщательно и со знанием дела осмотрел оставшуюся закуску и ее количество... Их было трое. Три надкушенных куска хлеба — это вам о чем-то говорит? Они спешно выметались из квартиры. Хозяин ждал гостя, который был для него важнее этих двух... Думаю, шеф пожаловал.— Так... — Пафнутьев долго молчал. — Другими словами, ты считаешь, что Осадчий не мог стоять во главе?— Мог. Но не он был во главе.— Почему?— Оглянись, Паша... Это квартира боевика, но никак не шефа, который не только убивает людей по ночам, но и пытается делать деньги на экономических хохмочках, дань собирать... Осадчий — это рабочая скотинка. Представь... Пятьдесят лет, половина сознательной жизни — по лагерям... Он темный, Паша. Он хорошо знает воровские законы, законы зоны... Но он не знает законов, по которым живет современный город.— Так...— Посмотри на объедки колбасы... Вместо того чтобы их выбросить, он пожлобился. Он не привык выбрасывать пищу. За ночь хапнуть сотню тысяч долларов он мог, а придя домой, прячет в холодильник надкушенный кусок колбасы. Это зона, Паша, это опыт лагерей. Такой человек не может стоять во главе банды.— Так. — Пафнутьев невидяще смотрел в противоположную стену. Он ничего не мог возразить Худолею.— И потом, Паша... Ты посмотри на эту колбасу и на эту водку... Она все с тем же запахом.— С каким запахом?— Ты помнишь водку, в которой плавал глаз? Они не жлобятся, они просто считают, что нет надобности покупать дорогую водку, если можно купить дешевую. Они не думают о ее качестве. Они на знали в своей жизни хорошей водки.— А тот, который побывал здесь после этих двух... Не оставил отпечатков?— Их отпечатки остались на бутылках. На пустой и на полной. Хмырь, который пришел после них, не знал о состоявшейся пьянке, не знал о бутылках. А может быть, знал и оставил их отпечатки сознательно.— Возникает интересный вопрос... Зачем нам сдали этот труп? — Пафнутьев показал на откинувшегося в кресле Осадчего. — Если дело сделано, следов вроде бы не осталось, то в любом случае им выгодно, чтобы мы нашли его как можно позже, уже когда соседи начнут жаловаться на невкусный запах... Правильно? А они его сдали в тот же день. Зачем?— Как говорит один наш знакомый, сие есть тайна великая, непознаваемая, — усмехнулся Худолей.— Хотели отвлечь внимание? Но если бы мы думали, что Осадчий живой, мы больше уделяли бы ему внимания — поиски, розыски, запросы... А так... Мы свободны.— А зачем его вообще было убирать? — спросил Худолей.— Убирать его было необходимо, потому что он засвечен. Рано или поздно мы бы взяли его, и он вполне мог заговорить. — Пафнутьев подошел к открытому окну, крикнул что-то, приглашающе помахав рукой.Через минуту в квартиру вошел Андрей.— Ни фига себе! — сказал он, увидев Осадчего, распростертого в кресле... — Круто с ним обошлись.— Как заслужил, так и обошлись! — резко сказал Пафнутьев. — Он к этому креслу давно шел и вот добрался наконец на шестом десятке. Перебьется. И без него найдем, кого пожалеть.— Да я вроде бы того, что и ничего, — улыбнулся Андрей.— Я тоже. Значит, так... Ты полдня провел у парадного подъезда Огородникова. Он не выезжал?— Даже не выходил.— Через парадный подъезд, — уточнил Пафнутьев. — Не могу допустить, чтобы такой пройдоха, как Огородников, не устроил себе черного хода. У него должен быть запасной выход, он не мыслит себе жизни без запасного выхода. Ни единого слова не произнесет, чтобы тут же не подстраховаться каким-нибудь доводом-поводом, который бы обесценил все только что им же сказанное. Это натура. А человек не может идти против натуры. Я внятно выражаюсь?— И даже красиво, Паша! — потрясенно воскликнул Худолей. Мне очень нравится, как ты выражаешься.— Андрей... Пройдись по его двору, поговори со старухами-стариками, козлами-доминошниками, юными наркоманами, любвеобильными пэтэушницами... С кем угодно! Выясни — нет ли второго выхода у того самого типа, который владеет адвокатской конторой, ездит на «мерседесе», а сам толстый и лысый. Не отлучался ли он примерно в середине дня из своей конторы, не выскальзывал ли... Нюхом чую — был он здесь. — Пафнутьев ткнул пальцем в пол перед собой. Эти его пальцы, вымазанные клеем, эти его черные пальцы до сих пор стоят у меня перед глазами... Скажи, — Пафнутьев резко повернулся к Худолею, — а нет ли отпечатков пальцев таких, знаешь... смазанных, бесформенных, неразличимых...— Хватит, Паша, остановись. Таких отпечатков очень много. На этом вот столике, за которым сидит уважаемый труп, на кресле, на котором в данный момент сидишь ты... Есть такие пятна, но, как ты понимаешь, доказательством они служить не могут.— Послужат, — с преувеличенной уверенностью заявил Пафнутьев. — Значит, так... Независимо от того, есть ли там капилляры-папилляры, ты с таких смазанных пятен сделай соскобы. И мы отдадим их на химический анализ. Я уже знаю, что нам ответят химики, что они обнаружат на молекулярном уровне в этих смазанных кляксах.— И что же они там обнаружат?— Клей «момент».— Но это тоже не доказательство, Паша...— Почему же? Если там действительно обнаружатся молекулы клея, это докажет мою проницательность, подтвердит мои необыкновенные способности, даст основания руководить даже такими талантливыми экспертами, как ты!— Я никогда в этом не сомневался, Паша.— А я сомневался.— Это радует, — пробормотал Худолей. Поговорочка Мольского, кажется, прижилась и в прокуратуре.— Приехала съемочная группа, — сказал Андрей, стоявший у окна. — Сейчас будут здесь. Они-то как пронюхали?— Я Фырнину сказал, — ответил Пафнутьев. — Так что сегодня вечером наши земляки получат очередную серию фильма ужасов.И действительно, распахнулась дверь и в квартиру первым вошел оператор, приникнув к видеокамере, лежащей на его плече, — он начал снимать еще на площадке.— Как вы узнали, что он здесь? — ужаснулся Фырнин, не в силах оторвать взгляд от трупа.— Работаем, — усмехнулся Пафнутьев. * * * Поезд на Донецк отходил поздно вечером, около одиннадцати часов. Времени было еще много, но и дел оставалось достаточно. Надо было съездить на вокзал и купить билеты, надо было сложить вещи, причем так хитро, чтобы и взять все необходимое, и в то же время оставить видимость того, что хозяин отлучился на полчаса за бутылкой водки.Решили, что на вокзал лучше ехать Жестянщику. Он и бойчее, и с паспортами ему легче управиться, где предъявить, где умыкнуться. Как выяснилось, Донецк находится совсем в другом государстве, и купить туда билет, вот так запросто подойдя к кассе, невозможно. Ночью всех пассажиров ждет досмотр двух таможен — и российской, и украинской. И о тех, и о других рассказывали страшные истории, об их придирчивости, алчности, о перетряхивании сумок, карманов, даже трусов. Говорили, что хохлы совали руки женщинам в лифчики, а москали простукивали чемоданы в поисках второго дна и это второе дно находили даже в тех чемоданах, в которых и одно-то единственное еле держалось.Забой остался дома укладывать вещи. Время от времени он выходил во двор, копался в машине, перекатывал колеса то в гараж, то из гаража. У каждого, кто проходил мимо, складывалось впечатление, что здесь идет обычная неспешная работа, которую можно наблюдать каждый день. Разогретый на солнце железный гараж был распахнут настежь, и каждый желающий мог видеть его весь, до задней стенки. Перемазанный, сумрачный Забой время от времени колотил кувалдой по каким-то железкам и опять скрывался в доме.Бежать из города решили этим же вечером. Причем, условившись об этом не говорить никому, ни единой душе — ни любимой бабе, ни злобной соседке, ни единого слова.Банда, казавшаяся обоим такой надежной и неуязвимой, исчезала прямо на глазах. Не проходило дня, чтобы не показывали по телевизору все новых и новых участников. И все они оказывались или мертвы, или же, как злосчастный оборотень Вобла, пребывали в затяжном беспамятстве. Жестянщику и Забою казалось, что спастись они могут только вот так — исчезнуть неожиданно и в неизвестном направлении, скрыться среди бесчисленных шахтерских поселков соседнего государства.Во многих из этих сумрачных, нищенских и каких-то разбойного вида поселках у Забоя остались друзья, ребята, с которыми он уголь рубил, водку пил, по бабам ходил. Едва ли не у всех у них были нелады с законом — в тех местах это почиталось за достоинство, а человек, чистый перед законом, вызывал подозрение и неприязнь. И потому торопился от этой своей чистоты, от этого недостатка как можно быстрее избавиться. Тогда он уже мог рассчитывать и на помощь, и на защиту. Это было выгодно и нравственно — слегка замараться, скрываться и вести двойную жизнь. Днем воспитывать детей, растить картошку и кукурузу, а по ночам грабить товарные поезда, тащить со строек, с остановившихся шахт и заводов металл, приборы, доски, трубы, батареи, фундаментные блоки и плиты перекрытий. Все это было естественно и не вызывало ни осуждения, ни слишком большого интереса.Оказаться в таком поселке значило оказаться дома, под надежной защитой и в полной уверенности, что тебя не только не выдадут, но и спасут при нужде.Единственная опасность, которой оба не могли пренебречь, — Огородников. И Жестянщик, и Забой убедились, что именно он уничтожает остальных.Поразмыслив, оба решили, что если здесь после их отъезда Огородников навсегда замолчит, то им и в будущем ничего не угрожает. Кроме того, выполнить обещание, которое они дали Петровичу, было делом достойным и даже святым.Вернулся с вокзала Жестянщик. Нервный, дергающийся, он быстро прошел через двор, поддал консервную банку, спихнул с дороги отработанный масляный фильтр и вошел в гараж. Но, не выдержав там разогретого воздуха, тут же выскочил и скрылся в доме. Забой вытер подвернувшейся тряпкой руки и прошел следом.— Ну что? — спросил он.— А что? Ничего! Понял? Ничего нас здесь не держит!— Билеты взял?— Полный порядок, Гена! Полный порядок во всех танковых войсках страны!— Значит, взял? — Забой не признавал такой недосказанности. Ему нужно было внятно и просто сказать, что билеты есть, они в кармане, что поезд отходит в одиннадцать вечера, что вагон, к примеру, девятый...Жестянщик выхватил из кармана два желтоватых листочка и припечатал их к столу. Забой взял их и всмотрелся в цифры. Да, все правильно — поезд на Донецк, отправление в одиннадцать с копейками, вагон действительно девятый.— Купейный? — Забой поднял глаза.— А что? Плохо?— Шикуешь.— Могу я хоть раз в жизни...— Раз в жизни можно. Пошли... Надо машину подготовить.Машину нужно было подготовить тоже со смыслом. С одной стороны она должна быть в таком состоянии, чтобы можно было без помех ездить по городу, чтобы ни одному гаишнику не пришло в голову останавливать их, требовать документы, задавать глупые свои гаишные вопросы. Но в то же время в ней должна оставаться недоделанность, чтобы хозяин не вздумал забрать ее именно в этот вечер.В общем-то все это было несложно, свинченное колесо убедит охломона, что его машина нуждается в доводке, а навинтить колесо... Дело пяти минут. Так все и вышло — когда он пришел уже с бутылкой и деньгами забирать машину, друзья бутылку у него взяли, деньги тоже взяли, пить не стали, но и машину не отдали. Приходи, дескать, завтра утром, часам к двенадцати. Тот и пошел, бедолага, не заподозрив злого умысла.Поскольку Жестянщик и Забой постоянно имели дело с машинами, то им приходилось не раз оказывать всевозможные транспортные услуги тому же Огородникову. Поэтому они приблизительно знали его распорядок дня, его вечерние и ночные привычки и уж совершенно точно знали, где он живет.Выехали со двора в восемь вечера.Отъехав несколько кварталов, позвонили по домашнему телефону.Трубку никто не поднял.Дома у Огородникова было два телефона — для домашних дел и для служебных переговоров. Ни жена, ни взрослые уже дети не брали трубку служебного телефона, так было заведено. И когда Жестянщик убедился, что известный ему телефон молчит, это значило только одно — ничего не срывается, план, который они составили, годится и все идет как надо.До девяти ждали в машине.Остановившись в отдалении, выключив мотор и опустив стекла, оба поглядывали в сторону подъезда, к которому должен был подъехать Огородников. О деле не говорили, роли не распределяли.У каждого был хороший, надежный нож. Ножи такие делал на заказ умелец с военного завода. Он и сталь подбирал, и рукоять сам придумывал, чтобы была она и достаточно массивной, и удобной. Лезвие на первый взгляд, было толстоватое, но это только казалось, к острию оно сходилось безукоризненным клином, слегка вогнутым. Это позволяло добиться такой остроты, что нож легко резая на весу бумагу с торца. Его опасно было держать при себе без ножен, поэтому умелец наладился делать и ножны — из толстой грубой кожи.Оба, не сговариваясь, решили, что такого оружия им на сегодняшний вечер будет вполне достаточно. Был у них и пистолет, но без глушителя, потому от него решили отказаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36