— Как ты мудр, Паша, как ты мудр! — Худолей потрясенно покачал головой. Я очень тебя уважаю за это. Очень. * * * В комнате был не слишком густой полумрак — плотные шторы гасили сильное закатное солнце, но сквозь щели свет все-таки проникал ив комнате вполне можно было различать все предметы. На журнальном столике стояли початая бутылка водки, два стакана и вспоротый целлофановый пакет с тонко нарезанной, какой-то скользкой ветчиной. Придуманная западными кулинарами герметичная упаковка позволяла годами лежать ей на магазинных прилавках без видимых повреждений. Тут же прямо на столе вразброс лежали куски небрежно нарезанного хлеба.По одну сторону от столика в кресле сидел Илья Ильич Огородников, невысокий, лысый, какой-то лоснящийся человек. То ли от жары он лоснился, то ли свойство кожи у него было столь своеобразное. Чем-то он походил на маслину, правда, не был столь черен и аппетитен.Во втором кресле, вытянув ноги далеко вперед, расположился Петрович. Устало вздыхая время от времени, он прихлебывал водку из своего стакана. Перед ним в углу комнаты мерцал громадный экран телевизора. Оба они ожидали городских новостей — в уголовной хронике обязательно должны были рассказать, как идет следствие по делу об убийстве пятерых человек этот ночью.Подмигивающая и поерзывающая дикторша что-то рассказывала, подергивала плечиками, строила обоим мужикам глазки и всячески давала понять, что оба они могут вполне ей доверять, оба могут рассчитывать на ее внимание и расположение. Но звук был выключен, поэтому Петрович и Огородников лишь молча наблюдали за дикторшей, которая изо всех сил старалась доказать им, что вся она своя в доску.— Мызга! — не вытерпел Петрович, отворачиваясь. — Задрыга жизни.— Так что сказал Вобла? — спросил Огородников, которому ерзающая девица, видимо, чем-то приглянулась.— А что сказал... То и сказал. — Петрович выплеснул в рот водки из стакана и пальцами захватил сразу несколько слипшихся кружочков ветчины. Якобы не все убиты, якобы остался пацаненок.— Он что-то видел?— Ни фига он не видел! — ответил Петрович. — Что он мог видеть, забившись в спальне под кровать? Все ребята были в масках. Афганцу немного не повезло, баба его узнала и маску сдернула... Что нам оставалось? Надо было всех кончать. Закон. Зато ты вот теперь сидишь и спокойно пьешь водку с хорошим человеком.— Это ты, что ли, хороший? — усмехнулся Огородников.— Чем же я тебе плох? — Шутливый разговор вдруг неожиданно в несколько секунд налился тяжестью. Вроде и поддержал шутку Петрович, вроде и ответил в тон, но понял Огородников — напряглось все внутри у старого уголовника, одно неосторожное слово, и никто не может предсказать, что произойдет дальше. И еще понял Огородников, не от этого его замечания, достаточно невинного в общем-то, налился злобой Петрович. Видимо, накопилось в нем столько всего, что от одного слова готов сорваться. А его, Огородникова, он не любит и никогда любить не будет, и не может быть любви межу авторитетом и опущенным.— Всем ты, Петрович, хорош, — усмехнулся Огородников, пытаясь смягчить разговор. — Но устроить такую мясорубку из-за восьмидесяти тысяч долларов...— Из-за сорока, — негромко, но твердо произнес Петрович.— Там было восемьдесят, — еще тише и еще тверже повторил Огородников.— Это несерьезный разговор, Илья. Мы можем до утра повторять каждый свое, но с места не сдвинемся. Ты знаешь меня не первый день, я на такие хохмы не иду. Ведь я мог бы сказать, что там вообще не было денег, что взять не удалось. Я же так не сделал.— Решил просто переполовинить? — Подняв лицо, Огородников смотрел на Петровича широко открытыми глазами, и не было в них ни страха, ни опасения. И Петрович это увидел — нет страха у Огородникова. А напрасно, подумал он, усмехаясь добродушно и устало.— И еще, Илья... Именно из этих сорока тысяч мне придется с ребятами расплачиваться. Это будет правильно, Илья, это будет справедливо.— Сколько же ты возьмешь себе из этих сорока тысяч? — Голос Огородникова становился все тише, но все больше было в нем непроизнесенной, но внятно ощущаемой угрозы.— На всех нас, Илья, я беру тридцать, — невозмутимо ответил Петрович и спокойно, не торопясь налил водку в оба стакана.Огородников внимательно смотрел, как это у Петровича получилось — его рука не дрогнула. Он держал бутылку почти у самого дна, наливал с вытянутой руки и горлышко бутылки ни разу не звякнуло о стакан. Странно, но именно это обстоятельство заставило Огородникова взять себя в руки и отступить. Не совсем, не навсегда, но сегодня, сейчас, в этот вечер и за этим столом, он решил отступить.— Нас много, Илья. — Петрович поставил бутылку на стол. — Тебе все равно больше всех достанется. За наводку.— Ты решил мне заплатить за наводку? — Голос Огородникова дрогнул.— А за что еще ты хочешь получить, Илья?— Я не наводчик, Петрович! Я не шестерка! — Огородников приблизился к самому лицу Петровича, и тот опять не увидел в нем страха.Да, Огородников его не боялся. Такое возможно лишь в одном случае — если он уже принял решение, как с ним, Петровичем, поступить. А как может поступить Огородников, объяснять не было нужды. Огородников не на шутку встревожился, когда Петрович доложил ему о результатах их ночного наезда, он не хотел столько крови. Он бы тоже не остановился перед тем, чтобы оставить за спиной гору трупов, но когда в этом есть необходимость, вынужденность.— А кто же ты?— Послушай меня, Петрович. — Огородников отхлебнул водки из своего стакана. — Я сам оформлял эту сделку. Видел, как были отсчитаны деньги. Восемьдесят тысяч долларов. При мне написана, заверена и вручена расписка. После этого я сам, на своей машине, не доверяя никому, отвез мужика с долларами домой. К нему домой. Я приставил своего человека к подъезду, чтобы знать наверняка — деньги в доме и туда можно наведаться. Ты наведался. Оставил пять трупов и взял деньги. Восемьдесят тысяч долларов.— Сорок.— Если бы ты сказал мне, что не взял ничего, — я бы поверил. Так могло быть. Не нашел, изменились обстоятельства, вынужден был открыть пальбу и слинять... Тысяча причин может быть. Но ты взял пакет с долларами. И в нем было восемьдесят тысяч.— Сорок.— И как ты это объяснишь?— Да как угодно! — Петрович устало махнул рукой. — Тоже тысяча способов.— Давай хоть один.— Переполовинил мужик деньги и спрятал в разных местах. Сейчас их там менты при обыске нашли и взяли себе. Вот и все.— Вобла бы знал об этом.— А может, он и знает? — усмехнулся Петрович. — Может, он их там и нашел?— Я верю Вобле, — твердо сказал Огородников, но проскочила в его словах неуверенность, проскочила, и Петрович ее уловил.— Ни фига ты ему не веришь. И правильно делаешь. Ему нельзя верить.— А тебе можно? — спросил Огородников.— Нужно. Мне нужно, Илья, верить.— Хочешь свалить? — прямо спросил Огородников.— Включай звук, Илья... Сейчас будут последние известия.Новости начались с самого главного — с кровавого события, которое потрясло весь город, — расстрел семьи в самом центре. Огородников и Петрович невольно замолчали и, вжавшись в глубокие кресла, напряженно смотрели на кровавые кадры, которые заполнили экран телевизора. Операторы, прибывшие на место преступления почти одновременно с милицией, засняли все, что оставила после себя банда Петровича, — залитый кровью пол, трупы от прихожей до спальни. И самое страшное, что было в квартире, — плавающий в ванне труп девушки со вспоротым животом.— Господи, а это зачем? — простонал Огородников.— Так уж получилось, Илья, так уж получилось... Мы ведь вообще не планировали никого убивать...— Это она узнала Афганца? — спросил Огородников, указывая на залитую кровью ванну.— Она.— Афганец с ней и расправился?— Да.— Так что теперь его некому узнать? — спросил Огородников, не отрывая взгляда от экрана телевизора.— Некому, Илья, совершенно некому.Но дальнейшие кадры передачи заставили обоих замолчать. Крупно, на весь экран, появился нож Афганца, и надо же — в экранном увеличении явственно вспыхнули даты, которые о многом могли сказать знающему человеку. Да и сама форма ножа наводила на размышление. Да еще и диктор, сославшись на мнение эксперта, высказал предположение, что нож афганский, что принадлежал он человеку, который наверняка побывал в Афганистане, а тех, которые были там в эти вот годы, в городе две-три сотни и перебрать их одного за другим не такая уж и сложная задача.— Мать твою! — охнул, как от удара, Огородников. — А говоришь, некому узнать!— Вобла о ноже ничего не сказал, — слукавил Петрович, вспомнив вдруг, что о ноже говорил сам Афганец в ту же ночь. Но возвращаться было уже нельзя, и он, Петрович, поступил правильно, удержав Афганца от безрассудного шага.Дальнейшие кадры повергли обоих в еще большее смятение. На экране возник мальчик, в достаточно спокойном состоянии — не рыдал, не бился в истерике. Твердо, не робея, он смотрел в объектив камеры и произносил слова, от которых у Огородникова и Петровича остановилось дыхание.— Когда моя сестра вышла из ванной и увидела этого человека в маске, она сказала... «О, — сказала она, — это ты, Коля?» И сдернула с него маску. И спросила: «Что ты, Коля, здесь делаешь?»— А как выглядел этот Коля? — раздался за кадром голос ведущего передачи.— Невысокого роста, длинные, темные волосы... Он приходил к Вале в магазин и там они познакомились.— А другие продавцы в магазине видели Колю? — снова спросил диктор.— Они все его видели, даже посмеивались над Валей, что жених ниже ее ростом...Передача продолжалась, шли по экрану кадры квартиры, оператор, чтобы пощекотать нервы зрителям, снова заглянул в ванную, потом пошли кадры, снятые уже в морге, — длинный ряд трупов с отрытыми лицами. Оператор, не торопясь, прошел вдоль всего ряда, задержавшись на каждом лице. Снова что-то говорил диктор, появился толстый начальник милиции, потом начальник следственного отдела прокуратуры, но слова уже не воспринимались — Петрович и Огородников пытались осознать сложившееся положение. Стена, которая до сих пор, казалось, окружала их плотно и непроницаемо, вдруг рухнула и обнажила обоих.— Что скажешь, Петрович? — спросил Огородников, снова выключая звук.— А что сказать... Похоже, немножко засветились.— Мальчик-то смышленым оказался, а?— Вобла схалтурил. Он должен был отработать спальню. Бабу завалил, а под кровать заглянуть поленился. И вот результат. Вобла виноват.— А зачем ты его вообще с собой взял? У него другая задача! — повысил голос Огородников.— Ребята стали шуметь... Дескать, мы рискуем, а он на машине при погонах катается... Несправедливо. И я спросил у него — пойдешь? Говорит, пойду. И пошел. И оплошал. Пацаненка не увидел под кроватью. Ни один бы наш этого не допустил.— Так-так-так, — зачастил Огородников и легко, несмотря на грузность, вскочил из кресла и забегал по комнате. — Так-так-так... Это что же получается, а, Петрович? Это что же получается, а, Петрович? Это что, что же получается у нас на сегодняшний день? Ищут Колю Афганца. Так. Найдут его в любом случае. Его, Петрович, найдут в любом случае. Даже если он сейчас улетит на Сахалин, оттуда на Курилы, потом островами переберется на Камчатку, под водой на Аляску и в Соединенные Штаты Америки... Даже в этом случае его найдут. Не позже понедельника во всех газетах страны будет опубликован его портрет. Согласен?— Нет, — усмехнулся Петрович, хотя эта усмешка далась ему нелегко. — В газетах его портреты появятся не раньше вторника.— Шутишь? Хорошее настроение? Большие деньги зашевелились в кармане, да, Петрович? — зло обернулся от окна Огородников. — Опытный человек, и так вляпаться?!— И на старуху бывает проруха, — развел руками Петрович.— Так-так-так, — снова забегал по комнате Огородников. — Это что же у нас получается на сегодняшний день? А, Петрович? Афганец засветился. Сейчас допрашивают продавцов магазина. Я уверен, что эти бабы знают о нашем Афганце все! Понял? Они знают о нем все! Уже составлен словесный портрет или фоторобот, не знаю, как там сейчас это называется. В военкомате всю ночь будут светиться окна — они переберут личные дела афганцев, а к утру постучатся к нему в дверь. Я правильно понимаю положение?— Примерно, — кивнул Петрович.— А с кем общается ваш сосед, ваш работник, ваш добрый знакомый? — спросят следователи у десятка людей. — С Петровичем, скажут, общается, с Огородниковым, скажут, дружит... А? Чего делать будем? Как дальше жизнь свою построим?— Думать надо, — сказал Петрович, и пронеслось, пронеслось у него в голове все, что он должен сделать сегодня же вечером, — взять деньги, сесть на машину, рвануть в соседнюю область, самолетом добраться до ближнего зарубежья, пусть это будет Украина, Белоруссия, Грузия... И только там, только там можно подумать о дальнейшем.— А что тут думать? У них одна зацепка — Афганец.— Похоже на то. — Петрович сразу понял, что сейчас предложит Огородников, к чему он клонит.— Убирать надо Афганца. Сегодня.— К тому идет, — обронил Петрович без выражения. И подумал с облегчением: значит, не меня сегодня, не меня.— Ты вроде сомневаешься? — склонился Огородников над сидящим в кресле Петровичем.— Какие могут быть сомнения. — Петрович явно уходил в сторону и Огородников, старая адвокатская крыса, сразу почувствовал это. Он помолчал, глядя на Петровича сверху вниз, еще раз пробежался по комнате и снова упал в кресло.— Петрович!— Ну?— Я тебя не понимаю!— А что тут понимать. — Петрович махнул рукой в сторону телевизора. — Все ясно и понятно. — Петрович тянул и тянул время, и было этому простое объяснение — не мог он вот так сразу решиться убрать Афганца. Кого угодно, включая Огородникова, даже всех остальных сразу — он бы и не задумался. Но Колю Афганца... Не хотелось. Как-то сложились у них дружеские отношения и Петрович понимал, опыт подсказывал — на кого он может до конца положиться, так это на Колю Афганца, только на него. Все его предадут, все могут выстрелить в спину, сдать ментам, и, наверно, кто-то рано или поздно это сделает. Но не Коля, не Коля. Это Петрович знал наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36