Подойдя к двери, Жестянщик прижал ухо к клеенчатой ее поверхности и прислушался, дав знак Забою молчать. Из квартиры не доносилось ни единого звука. Тогда он позвонил, позвонил еще раз, длиннее, потом нажал на кнопку несколько раз подряд. Никто не открывал дверь, никто не выходил, и из квартиры, кроме дребезжащего звонка, не слышалось ни единого звука.— Может, Илья увез его куда-нибудь? — предположил Забой.— Он в шлепанцах был, в пижаме, небритый! — шепотом прокричал Жестянщик.Вынув из кармана ключ, который ему недавно вручил Петрович, он вставил его в замок, осторожно повернул раз, другой и толкнул дверь. В квартиру Жестянщик проскользнул на цыпочках, опасливо огляделся, прислушался. Так же тихо в прихожую вошел Забой, прикрыл за собой дверь.В комнату первым вступил Жестянщик.И невольно издал такой звук, будто чем-то поперхнулся.Петрович лежал, откинувшись в кресле, грудь его была залита кровью, в старенькой пижаме можно было рассмотреть несколько окровавленных дыр от пуль. Длинные желтоватые зубы ощерились в неживой уже ухмылке, руки свесились вниз, серые уже ладони, подогнувшись внутрь, касались крашеного пола.— Линяем, — сказал после долго молчания Жестянщик. Он словно вышел из оцепенения и, не поворачиваясь, попятился назад.— Ничего не касайся, — сказал Забой. — А то еще и тут наследим.Сдернув с вешалки обвисшую рубаху Петровича, Жестянщик старательно протер дверные ручки и, вбросив рубаху в прихожую, спиной закрыл дверь, стараясь не прикасаться к ней. Оба молча спустились вниз, пересекли двор, вышли на улицу и сели в машину — толстяк поджидал их. За всю дорогу ни Жестянщик, ни Забой не проронили не слова. И лишь когда снова оказались в гараже, когда отгородились от всего мира железными воротами и убедились, что, кроме них, здесь никого нет, решились переброситься несколькими словами.— Что скажешь? — спросил Жестянщик.— А что сказать... Хлопнули мужика. Он, похоже, чувствовал... Нехорошо, говорил, что к нему едет Огородников... Несколько раз повторил.— Значит, Илья?— Больше некому.— Что будем делать? — спросил Жестянщик без обычной своей взвинченности. Увиденное в квартире потрясло его куда больше, чем Забоя. Распростертое в кресле тело Петровича, из которого еще сочилась кровь, серое лицо, желтые зубы, полуоткрытые в мертвой ухмылке глаза... И это был человек, который всего полчаса назад разговаривал, пил с ними водку, обещал помочь и просил о помощи... Вся эта картина до сих пор стояла у них перед глазами.— Илью кончать надо, — сказал Забой.— Ха! Кончать! А на фига?! Линять надо, понял?! Линять!— Петрович сказал, что, пока Огородников жив, мы все на волоске... Он был прав.— Это что же получается... Огородников решил от всех избавиться? Чистеньким выйти? А зубило в зубы он не хочет? — завопил Жестянщик и подбежал к воротам — ему показалось, что за ними мелькнула чья-то тень, он выскочил наружу, но там никого не увидел. Тогда он с грохотом снова захлопнул ворота и сунул в приваренные петли подвернувшуюся ржавую скобу.Некоторое время оба молчали, пытаясь осмыслить происшедшее. Сквозь щели били узкие слепящие лучи солнца, в их свете кружила пыль, где-то рядом проносились машины, во дворе все еще стоял частник — они обещали ему немедленно заняться его машиной.— Там мужик ждет, — вспомнил Забой.— Подождет!— Скажи, чтоб завтра приходил... Нечего ему тут делать. Без него хватает.— Тоже верно.— И ключи пусть оставит.— На фига?! — Жестянщик, кажется, вскрикивал и взвивался каждый раз, когда чего-то не понимал.— Машина может пригодиться... Сегодня вечером.— Да? — Жестянщик замер на какое-то время, потом медленно повернулся к Забою. — А что... И в самом деле... Ну ты, Гена, молоток, ну, молоток! С тобой не забалуешь!— Не надо со мной баловать, — серьезно ответил Забой.Пока Жестянщик ходил во двор и договаривался с толстяком на завтрашний день, Забой сидел в углу, глядя на залитую маслами землю. Тяжелые пальцы со въевшимся в них мазутом, ржавым металлом он скрестил, локти поставил на колени. Мысли его текли медленно, рывками, но в правильном направлении. Забой не метался, как его друг Жестянщик, он спокойно и неторопливо думал, как быть дальше. И пришел к единственному вопросу, который задал Жестянщику, едва тот появился, победно позвякивая ключами от машины.— А это... Как с трупом? — спросил Забой.— С каким трупом?— Петровича... Он же остался в квартире.— Ну и пусть, тебе-то что?— Завоняет, загниет... Червь пойдет... Нехорошо это, не по-людски.— Ты что же предлагаешь — труп выкрасть и похоронить с музыкой? С венками? С рыдающими толпами? — куражился Жестянщик, выкрикивая все новые и новые свои вопросы.— Не надо его выкрадать... Хлопотно это... Опасно. Попадемся. Ментам надо позвонить.— Кому?! — От неожиданного предложения Жестянщик, кажется, даже подпрыгнул на месте.— Пусть они забирают, пусть и хоронят.— Ты что, совсем умом тронулся? Какие к черту менты? Может, сходить к ним, может, лично дать показания?— Петровичу не понравится, что мы его оставили... Он загниет, его черви съедят, — негромко продолжал Забой. — Обидится на нас... Он, может, и ключ специально дал для такого случая... Чтобы подстраховаться. Его же там никогда никто и не найдет... Надо ему помочь.— Кому?!— Петровичу.— Нет Петровича, Гена! Его нет! Труп остался! Мясо! Кишки! Говно и моча!— Здесь Петрович, — негромко проговорил Забой. — Я чувствую. Он слушает нас.— Что-о-о? — протянул Жестянщик издевательски, но почему-то шепотом и тут же опасливо обернулся, всматриваясь в темные углы гаража. — Гена, тебе плохо?— Ты как хочешь, а я позвоню... Петровича им не взять, он уже на воле... А труп надо похоронить. Он еще не раз отблагодарит нас.Жестянщик упал перед Забоем на колени, но не от потрясения, он поднял ладонями его голову, заглянул в глаза.— Не надо, Женя, я в порядке... У нас на шахте, пока последний труп из завала не вытащат, работу не начинают. Вроде и похоронены, вроде и в земле, а вот ищут. Неделю ищут, две, три... Пока не найдут, добычу не начинают. И поиски не прекращают. Я на шахте вырос, Женя. У нас так. Ты извини, конечно, но я позвоню.— Хорошо! — вскочил Жестянщик. — Хорошо. Но с условием!— Ну?— Куда угодно, но не к ментам. Звони на телевидение, в военкомат, в кинотеатр, в прокуратуру, наконец, но не ментам!— Как хочешь. — Забой пожал крутыми плечами. — И это... Илья тоже на нас. Иначе Петрович не простит.— Знаешь?! — вскочил Жестянщик. — Хватит! С этим загробным миром, потусторонними видениями, кладбищенскими потешками...— Он здесь, — тихо сказал Забой.— Кто?!— Петрович.Жестянщик круто повернулся и вышел, с грохотом бросив за собой железную дверь, врезанную в ворота. Забой слышал, как он что-то поддал во дворе, что-то опрокинул, матернулся вслух и наконец смолк, свернув за угол гаража. Тогда Забой поднялся, подошел к небольшому столу, покрытому газетой с жирными пятнами от колбасы. Присев к столу, он принялся внимательно рассматривать газету, потом повернул ее к себе другой стороной и наконец нашел то, что искал. После статьи о расстреле семьи Суровцевых были приведены несколько телефонов, по которым можно позвонить, если кому-то станет что-либо известно о преступлении. Оторвав от газеты клочок с номерами телефонов, Забой свернул его пополам и сунул в нагрудный карман рубашки.Выйдя из гаража, он некоторое время стоял, привыкая к слепящему солнечному свету.Жестянщика нигде не было.И тогда он вышел на улицу.— Ты куда?! — раздался сзади взвинченный голос.— Звонить.— Пошли вместе... А то ты какой-то не в себе. Петрович в гараже остался?— Нет... С нами идет.— Это хорошо, — нервно усмехнулся Жестянщик. — Он мужик надежный, в обиду не даст. Верно говорю?— Вон тот автомат работает без жетонов.Подойдя к железной будке с сорванными дверями и выбитыми стеклами, Забой вынул из кармана клочок газетной бумаги, сверился и набрал номер.Жестянщик замер рядом, опасливо озираясь по сторонам, чтобы и близко никто не смог подойти и подслушать, о чем пойдет разговор.— Алло! — сказал Забой, заметно волнуясь. — Кто у телефона?— Пафнутьев у телефона. Павел Николаевич Пафнутьев.— Я по поводу трупа...— Это ко мне! Кто убит, кем, когда, за что?— Записывайте адрес...— Пишу!— Улица Новаторов, двадцать девять... Квартира семнадцать... Осадчий его фамилия. Записали? Все.Забой повесил трубку, хотя на том конце провода некий Пафнутьев пытался еще что-то спросить, явно затягивая разговор. Но Забой знал — нельзя ввязываться в такие беседы, каждая лишняя секунда может оказаться предательской, выдать местонахождение телефона. * * * Сунув руки в карманы, молча и насупленно бродил Пафнутьев по пустоватой квартире Осадчего и ничего не мог найти интересного для себя, ни за что не мог зацепиться. Квартира была чистая. Пыли, грязи, мусора, кухонных отходов — ничего этого не было. Но, с другой стороны, не было ничего, что создавало бы хоть какой-нибудь уют. Похоже, этот человек, отсидев полтора десятка лет в зонах, тюрьмах и лагерях, сам того не замечая, у себя дома создал такую же обстановку, к которой привык в заключении.Худолей, казалось, наслаждался той живописной позой, в которой лежал мертвый Петрович. Распахнутая на груди, пробитая пулями пижама, вытянутые ноги, отброшенные в агонии шлепанцы на полу, тяжелые крупные ладони, подогнутые внутрь. Худолей снимал и снимал этого человека с разных расстояний, под разным освещением, причем старался поймать момент, чтобы в кадре оказался и Пафнутьев.— Что скажешь, Худолей? — спросил тот, устав от мельтешения эксперта перед глазами.— А что сказать... Свой хлопнул.— Почему ты так решил?— Все очень просто, Павел Николаевич... Вы и без меня знаете. Дверь открывал сам хозяин. Учитывая его личность, учитывая обстановку в городе, он мог открыть только близкому человеку, кому доверял. Скорее всего, вместе они были в квартире Суровцевых, вместе творили зло, — сказал Худолей, и в голосе его прозвучало осуждение. — На двери нет следов взлома, отжима, ковыряния отмычками... Да и стаканчики мокрые, не успели еще просохнуть, бутылка опять же открытая... В одной еще плещется это священное зелье, а вторая вообще полная...— Сколько мокрых стаканов?— Три.— Значит, не один приходил...— Двое были, поддали... А потом пристрелили старика.— Зачем? — спросил Пафнутьев.— Да ну, Павел Николаевич... Я могу вам назвать сотню причин, вы тоже можете назвать не меньше!— Назови хотя бы парочку.— Не хотели делиться добычей... Самая что ни на есть обычная причина.— Дальше.— Думаю, дело в другом... Вы же показали его по телевизору, и фотки разных лет, и обложки уголовных дел, адреса, отпечатки пальцев... Всем стало ясно, что рано или поздно Осадчего возьмут. Не здесь, так на Кипре, на Сахалине...Это уже не имело значения. Осадчий засвечен, его вина установлена, то, что он был в квартире в ту ночь, доказано. Боялись, что заговорит старик. Вот и хлопнули.— Я просмотрел его дела... До сих пор он ни разу не заговорил, никого ни разу не назвал.— Значит, новая компания сколотилась... Из тех, кто придерживался других убеждений... Нынешние ведь не столь свято блюдут законы зоны.— Да, похоже, в этой банде не было полного согласия. Один сам себе пулю в лоб пустил, второй с вилами в боку обнаружен, третий застрелен... Не верили они друг другу. У меня такое чувство, что и этот труп не последний... Трупы будут до тех пор, пока в живых останется один.— Один может выжить, — согласился Худолей.— Не выживет, — твердо сказал Пафнутьев.— Почему?— Я его знаю. Что отпечатки?— На дверных ручках нет отпечатков даже хозяина. Никаких отпечатков нет.— На бутылке?— Там есть, и неплохие...— Стаканы?— Вымыты. А вот на бутылке, которая открыта, но не выпита... Целая россыпь.— Ты хоть не уничтожил их, когда бутылку-то на радостях щупал?Худолей поджал губы, отошел в сторонку, постоял молча у окна и, справившись с обидой, заговорил негромко и даже с некоторой церемонностью:— Я, между прочим, Павел Николаевич, вам таких вопросов не задаю. Хотя иногда мог бы.— Задай, — усмехнулся Пафнутьев.— Не буду. Я не опущусь до упреков и насмешек над любимым руководителем, с которым свела меня судьба, за что я искренне ей благодарен. Да, Павел Николаевич, да.— Ладно, виноват... Исправлюсь. Сегодня же.— Вот это другой разговор! — ожил Худолей. — В таком случае могу поделиться некоторыми соображениями, которые возникли у меня при тщательном осмотре места преступления. — Остатки обиды все еще тлели в его душе и сразу забыть о них, переключиться на разговор простой и доверительный он не мог.— Соображения? У тебя?— Да, — кинул Худолей значительно. — В отличие от некоторых, меня соображения все-таки иногда посещают.— Иногда? Согласен. Так что там у тебя?— А вот что... Передо мной открылась картина разыгравшейся здесь трагедии, во всех подробностях возникла перед моим мысленным взором, во всех подробностях. При том, Павел Николаевич, что видел я все то же, что видели и вы... Но вы заняты стратегией преступления, я же, как обычно, ковыряюсь в частностях, которые...— Значит, так. — Пафнутьев посмотрел на часы. — У нас очень мало времени! Не можем же мы посвящать жизнь осмотру этой квартиры!— Понял! — Худолей склонил голову, признавая, что он слегка злоупотребил вниманием начальства. — Происходило все примерно так... К хозяину квартиры в гости пожаловали двое друзей. Более молодые, более от него зависимые... Скажем, опекаемые им члены банды.— Так, — кивнул Пафнутьев, расположившись в кресле напротив мертвого Петровича точно в такой же позе, в которой пребывал и хозяин квартиры. — Дальше.— Все трое прекрасно проводили время до тех пор, пока кто-то им не помешал. Это мог быть телефонный звонок, стук в дверь... И тогда они быстро прекратили трапезу, спешно собрали закуску, убрали со стола, открытую бутылку тоже не стали допивать, и, похоже, хозяин этих двух своих гостей спешно выпроводил, чтобы тот, кто помешал, тот, кто к нему ехал, их не видел. Он не должен был знать о том, что у него были люди.— Так, — склонил голову Пафнутьев. — Я могу знать, из чего ты все это заключил?— О, для пьющего человека в этом положении нет никаких тайн, дорогой Павел Николаевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36