Блестел впереди снежный путь, а за спиной вставало солнышко, золотило вешним светом древний лес, грело озябшие деревья… Какой бы ни была земля, каким бы миром ни звалась, одно в ней неизменно – несет радость солнечный свет, дает надежды, коим, может, и сбыться не суждено…
Согрей, Солнце милое, душу мою заледеневшую, сохрани да спаси ее!
БЕЛЯНА
Ждала я плохих дней, сердцем чуяла – что-то не так с Олегом в Ладоге, неладное что-то. Ночами спалось плохо, все казалось – не вернется он больше, а коли вернется, то не скоро… Корила себя, что не воспротивилась мужней воле, не пошла с ним вместе – да как ему воспротивишься? Олег – не Славен… Тот строптивость простил бы, а этот только вид сделает, будто простил, а на деле запомнит, затаит обиду. Не хотелось мне вновь мужа сердить, не хотелось с ним ссориться – вот и ждала, как давно уж привыкла, тихо, безропотно. Хозяйствовала помаленьку, девку взяла в услуги – Рюрик прислал, принимала редких гостей, чаще из Олеговых хирдманнов… Они после его отлучки ходили понурые – обижались, что с собой не взял. Оттар и вовсе себя уж братом Олеговым числил – дулся, косился смурными глазами в сторону, говорить о нем не хотел…
– Он к другу давешнему уехал, – объясняла я. – К такому, который чужих людей не привечает…
– Что ж это за друг тогда? – спрашивал Оттар.
Сперва я и ответа не находила, лишь плечами пожимала, а потом решила – будь что будет, совру, так хоть камень с души Оттаровой сниму – парень-то он неплохой, да и впрямь никого у него не осталось, кроме Олега моего. Схожи мы с ним оказались…
– Друг этот – волх. Колдун по-вашему… Олег из-за меня к нему отправился – о ребенке вызнавать. Сон мне недобрый приснился, будто что-то случиться должно с ребеночком, коего ношу, – вот и спровадила мужа…
Врать тошно было, но посмотрела на посветлевшее лицо Оттара и радость почуяла – не зря обманула. Легче ему стало…
Ему-то легче, а мне… Недаром говорят люди – помянешь беду, она и явится. Проснулась я как-то поутру, да вставать не захотела – разнежилась в теплой постели, прижимая к себе пояс Олегов, мужа вспоминая – дни наши счастливые, ночи жаркие. Лежала, поминала и вдруг услышала негромкий шепоток у оконца. Сперва показалось – девка-чернявка друга сердечного завела и милуется с ним, от хозяйки втайне. Хотела уж прикрикнуть на нее, что вылезала, не пряталась – глупо любовь свою по углам скрывать, но услышала, как сказала она имя Олега, – и не крикнула. Наоборот, глаза закрыла, оставив лишь малые щелочки – углядеть, коли на свет выйдет, с кем это она о муже моем судачит… И углядела! Углядела, да не девку, а двух птиц больших, белохвостых, с черными клювами и быстрыми глазами. Выпорхнули они от окна к самой моей лавке. А когда стала в их клекоте слова разбирать – чуть не завыла с испуга, хорошо – сдержалась вовремя, сообразила, что сплю да во сне сорок-вещиц вижу. Наяву разве такое увидится?
Сороки-вещицы твари не простые – ведьмы они, из тех, что птицами оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья в отлучке, и подменяют плод в животе. Когда на веник-голяк, а когда на горбушку хлебную… Бабе, чтоб уберечься от них, всегда надо под рукой мужнюю вещь иметь.
Хоть и сон это был, а страшно стало – неприметно согнула руки под шкурами, подтянула поближе к ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили – шибко меж собой спорили.
– Давай, веник подложим! – убеждала та, что побольше казалась. Черной она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало…
– А коли ведогон вернется? – сомневалась другая, белобокая с красными глазками.
– Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел. Бессмертный их всех убьет, а то и в Мореновы спутники скинет.
– А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, – выживет и найдет половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные… Сама ведаешь – нет в нем жалости… А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся тогда навеки птицами брехливыми.
– Экая ты трусиха! – застрекотала большая. – Вернется не вернется, а ребеночек – вот он, тут, – вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет… А баба, коли родит потом веник голый, так ведогон и знать не будет – с чего…
– Ладно, сестра, – наконец согласилась белобокая. – Только смотри, чтоб не проснулась она… Крепкие чары напусти.
Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками.
Пусть и сон все это, а себя оборонить я и во сне сумею! Я попробовала шевельнуться. Сон тем и плох, что тела своего в нем не чуешь, – не поднялась у меня рука, даже палец не дернулся… А детоубийцы уже близко постукивали коготочками – еще немного, и на лавку заскочат…
Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю я, а во сне не все, как взаправду, случается.
Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза заглянули в мои прищуренные.
Белобокая… Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула:
– Сестрица, она не спит!
Другая сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить клювом да лапами шкуры, живот прикрывающие.
Ринула бы я маленькую гадкую тварь, уберегла ребеночка, внутри меня живущего, да все тело омертвело – не двигалось…
– Ну и что? – Старшая уже последнюю шкуру стягивала. – Нам какое дело, спит она иль нет?
– Она мужу расскажет, кто ребенка съел…
– Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому.
– Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в любое чудо верить будет!
– Не хочешь мне помочь… – Большая сорока сбросила наконец последнюю шкуру, обнажила мой живот.
Я зубы сжала от желания защититься. Проник сквозь рубаху холодок Олегова пояса. Почему он не спасал меня?! Ведь говорили знахарки – отгоняют мужние вещи сорок-вещиц от плода…
– А-а-ай! – взвизгнула тоненько большая сорока, коснувшись пояса. – Гадина! Гадина! Она Олегов пояс на живот нацепила! Дрянь!
– Видишь, сестра, – спокойно зацокала меньшая. – Ничего не поделаешь, права я – не по нам эта девочка…
Какая девочка? Я? Ах нет, верно, она о ребенке говорит! Значит, не сын? Дочка – матери помощница? Как Олег эту новость примет? Порадуется иль расстроится, что не сын у него?
– Я есть хочу!!! – уже не таясь, завопила большая сорока, заскакала к моему лицу, вгляделась быстрыми, хитрыми глазками в мои глаза. – Радуешься, баба?! Рано радуешься! Сдохнет твой Олег и приятели твои, с ним ушедшие, тоже сдохнут! Не будет у твоей дочери отца!
– Не зарекайся, сестрица, – попробовала урезонить ее меньшая, легко коснувшись клювом гладкого бока, но та вскинула голову, заверещала еще громче:
– Ты мужа любишь, да и он умрет, тебя поминая! В последний миг лишь о тебе думать будет – мечтать, чтоб закрыла его глаза незрячие твоя рука! А ты дома будешь сидеть, ждать. Всю жизнь прождешь мертвеца!
Ох, пришибла я бы кликушу эту и суп из нее сварила – собакам в усладу! Жаль, руки да ноги не слушались…
– Уймись, сестра! Ты путей божьих не ведаешь, а коли соврешь в предсказании – никогда больше птицей не обернешься, дар свой вещий утеряешь! – Белобокая переживала за сестру, подпрыгивала, сучила ногами…
– Я поперед богов будущее вижу! – запальчиво выкликнула та. Белобокая покачала головой по-человечьи и взмыла к потолку:
– Пора, сестрица, светает уже!
– Сдохнет Олег, тебя дожидаясь! – злобно выплюнула мне в лицо большая, вылетев в приоткрывшуюся дверь.
Едва выпорхнули они – сумела я глаза открыть… Первым делом на окно глянула – чисто, пусто. Потом на дверь – закрыта плотно, человек не отворит, а уж птица – и подавно… Попробовала пошевелиться – двигались и руки, и ноги, и головой крутила как хотела…
– Что ж ты, хозяюшка, одеяла-то на пол скинула? – Подошла ко мне чернявка, подняла с полу съехавшие шкуры. – Слышала я сквозь дрему – возишься ты что-то, а подойти не решилась. Подумала – снится тебе сон дурной, а разбужу – испугаешься, да и родишь уродца…
– Сон и впрямь дурной был. – Я встала, натянула одежду, убрала волосы под белый теплый плат. – А рожу я девочку, и красавицу такую, что не бывает краше…
Чернявка засмеялась:
– Иначе и быть не может!
Не стала я говорить ей про вещиц и про странное чувство, будто все это не во сне – наяву видела… Муторно было на душе, мерещился Олег, весь в крови, в ранах страшных. Звал он меня печальным голосом, а я не слышала – будто стояла меж нами стена прозрачная, неодолимая…
– Позови Оттара. Скажи – я прийти прошу, в ноги кланяюсь… – велела под вечер чернявке.
Та закраснелась и быстро побежала указ выполнять. Чуть не засмеялась я над ее поспешностью. Любы девкам вой – хоть наши, хоть северные… Чернявка моя к ним в дружинную избу, точно на гулянье помчалась…
Оттар ждать себя не заставил – сразу пришел, едва кликнула. Девка за его широким плечом пряталась, румянилась, видать, по пути вой с ней парой добрых слов перемолвился…
– Чего кликала, Беляна? Беда иль вести добрые? – спросил урманин.
– Садись, вой, – пригласила я. – Хочу тебя об услуге просить…
Хирдманн усмехнулся, приспустился на колено:
– Ты мне как сестра, что пожелаешь – все сделаю…
Верно я ему соврала об Олеге… Правильно пожалела…
– Пойдем завтра в Ладогу. Нехорошее у меня на сердце…
– Олег?! – взметнулся вой.
– Не знаю… – Я покачала головой. – Думаю – бабьи выдумки больше, потому к тебе и обратилась. Другие лишь посмеялись бы, а ты понять сможешь… Сам знаешь – на сносях я, одной тяжко дойти будет.
– Пойду, куда велишь, коли тем Олегу помочь сумею. Завтра на рассвете и двинемся. – Оттар поднялся, поклонился мне до земли. – Благодарствую за веру твою да за ласку…
На следующий день в путь отправились. Быстро дошли до Ладоги. Приютил нас на ночь усмарь ладожский – Волока, а поутру отправилась я, Оттара не упредив, на Княжий двор.
Суетился там люд разный, копошились вой. Сам Меслав на крыльце стоял – прямой, гордый, прежней хвори будто и не было…
Меня увидел, улыбнулся:
– Слыхал о тебе… Говорят, ты – Олега, воеводы Рюрикова, жена… Чего же тебя к нам привело?
Замялась я. Как ответить ему? Сказать: мужа ищу – только насмешить всех… Подумают – спятила жена ревнивая, уж и в поход воеводе уйти не дает…
Я сказала уклончиво:
– Да дела разные, хлопоты… Как здоровье твое, светлый Князь?
– Слава богам, не жалуюсь… – Он глазами меня ощупывал пытливо. Видать, понимал – явилась неспроста, да намерения свои втайне держу. – Ты как? Здорова ли?
– Ничего, светлый Князь. – Я воздуха побольше в грудь набрала, выдохнула. – Как сын твой?
Почему потемнело лицо Меслава, будто туча грозовая? Почему выронил раб, у крыльца стоящий, из рук конскую упряжь? Что не так молвила?
– Даже тебе, жене воеводской, меня оскорблять не дозволено! – рыкнул на меня Меслав.
Почему? Чем его оскорбила?
Я голову в плечи невольно вжала под гневными взглядами, со всех сторон устремленными, еле вымолвила:
– В чем же ты обиду углядел?
– Она еще и насмехается! – Передо мной выскочил молодой вой, еле сдержался, чтоб не ударить. – Тебе ли не знать – нет у Князя сына! Умер в дальних краях!
Как умер?! Когда?! Почему же я ничего сердцем не почуяла? А Олег? Олег – тоже умер? Но они об Олеге ничего не сказали… Значит, о нем ничего не ведомо…
Непрошеные слезы навернулись на глаза, еле удержала их, шепнула бессильно:
– Когда?
– Ты что, и впрямь не ведаешь ничего? – удивился вой. Да и Меслав смягчился, увидев, как головой мотаю и губы кусаю:
– Умер мой сын… Малолеткой еще умер…
Не понимаю… А волх как же?! Чужак?! Он – кто? Ведь все его называли Княжичем… И Меслав не отрекался от него! И Гуннара он изобличил…
– Не понимаю, – призналась я.
– А что понимать-то! – Молодой вой усмехнулся – Да успокойся ты – это дело прошлое, Князь на тебя обиды не держит.
– Не держу, – подтвердил Меслав. – Потому и приветить рад в избе своей как гостью…
– Благодарствую.
Как вымолвила еще, каким чудом на ногах устояла?
Вой мою слабость заметил, подвел к поленнице, прислонил спиной:
– Передохни. В твоем положении волноваться нельзя…
Открытое лицо, глаза добрые…
– Слушай, а волх, что у вас жил, – он где?
– Какой волх? – удивился еще больше вой. Может, он сам недавно здесь, вот и не ведает ничего? У кого ж еще спросить?
Я оглядела двор. Люди, от бояр до челяди мелкой, вновь своими делами занялись, на меня глазеть перестали…
– Я у Князя с рождения, – продолжал вой. – Стрый он мне, а о волхе я ни разу не слыхивал…
Стрый! Как раньше не догадалась! Брат Василисин! Он-то все помнить должен, все знать…
На двор влетел разгоряченный Оттар, схватил за грудки первого встречного, горячо залопотал ему что-то. Тот испуганно указал в мою сторону.
– Твоего мужа человек? – поинтересовался молодой вой.
Я кивнула. Оттар подошел, рыкнул на меня:
– Почему не позвала? – И тут же перекинулся на воя, меня поддерживающего: – Убери от нее руки! Не лапай чужое…
– Эк ты суров! – Парень послушно отпустил меня.
Ноги не удержали, стала валиться на утоптанный снег. Оттар подхватил на плечо, вновь рыкнул: – Домой пойдем…
– Нет, – слабо возразила я. – В кузню, к Стрыю… Урманин заворчал недовольно, а все же потянул меня к кузне.
Стрыя я и не узнала сперва – поник он как-то, постарел. И меня он не сразу признал. От брызг огненных, видать, ослеп немного – долго вглядывался, а потом негромко спросил:
– Беляна?
Спросил вполголоса, а шум мехов, гудение печи да звон молотов заглушил.
Я кивнула, ухватилась, как за надежду последнюю, за крепкую шею кузнеца. Он обнял меня, бережно погладил по голове:
– А я думал – вовек не простите…
За то каялся, что Бегуна с охотниками погнал из знахаркиной избы…
– Дело давнее… – Я махнула рукой, а оторваться от кузнеца не могла.
Оттар на нас косился подозрительно – все подвоха ждал… Он с Олегом одной науке учен был да одним вожаком…
– Неулыба недавно приходила. – Стрый говорил глухо, будто слезы внутри держал, выплеснуть их боялся. – Сказывала, чтоб, как явишься ты, ни мига не медлила, к ней бежала… Дело какое-то спешное. Болтала она об Олеге и о болотниках. Говорила – спасать их надо… И Вассу…
А Чужака?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75